Марк Форстейтер

Даосские притчи

Глава 7

ХОРОШЕЕ, ПЛОХОЕ И БЕЗОБРАЗНОЕ

ДОБРОДЕТЕЛЬ

Насколько в людях проступает полнота внутренних свойств, настолько же забывается их телесный облик. Когда люди не забывают то, что обычно забывается, и забывают то, что обычно не забывается, это называется настоящим забвением.

Вот почему, где бы ни пребывал мудрец, для него знание — это беда, обещание — долговая расписка, добродетель — раздача милостыни, ремесло — рыночный торг.

Коль скоро мудрый не строит планов, зачем ему знание?

Коль скоро он не требует возврата долгов, зачем ему расписки?

Коль скоро он ничего не лишается, зачем ему требовать уплаты долга?

Коль скоро он ничего не продает, зачем ему доходы?

Все, что ему нужно, он приобретает на Небесном торжище. Приобретать на Небесном торжище — значит кормиться от Неба. И если он кормится от Неба, для чего ему люди?

Он обладает человеческим обликом, но в нем нет человеческой сущности. Не обладая человеческими наклонностями, он стоит в стороне от «истинного» и «ложного». Неразличимо мало то, что связывает его с людьми. Необозримо велико небесное в нем — и он в одиночестве претворяет его!

НАСТАВНИК

Ле-цзы отправился в царство Ци, но вернулся с полдороги. Когда он шел обратно, он встретил учителя Бохуня-Безвестного, который спросил его:

— Отчего ты вернулся так скоро?

— Я испугался, — ответил Ле-цзы.

— Но что же так испугало тебя? — спросил учитель.

— По пути я обедал на десяти постоялых дворах, и на пяти мне подавали раньше всех.

— Ну и что в этом страшного?

— Видишь ли, моя внутренняя сущность еще не растворилась окончательно и светится во мне. Поэтому люди могут начать почитать меня как мудреца, а это таит в себе множество бед. Хозяин постоялого двора — человек небогатый, торгует кашей да похлебкой. Однако он заметил меня, отвлекся от своих дел и обслужил меня первым. Что же будет, если заметит меня владыка царства в десять тысяч колесниц, который неустанно печется о благе государства и ревностно вникает в дела? Я испугался, что царь захочет обременить меня делами государственного правления и будет ждать от меня заслуг.

Бохунь-Безвестный ответил ему так:

— Что ж, это неплохо! Но если ты будешь вести себя так и впредь, люди станут приходить к тебе толпами в поисках утешения.

148

Прошло какое-то время, и Бохунь-Безвестный решил навестить Ле-цзы. У ворот его дома он увидел множество пар туфель: к Ле-цзы и впрямь пришла целая толпа народу. Бохунь повернулся, постоял немного, опершись на дорожный посох, и пошел прочь, не сказав ни слова.

Однако слуга сказал Ле-цзы, что к нему приходил учитель. Тот кинулся вдогонку за Бохунем, даже не обувшись.

Нагнав учителя, Ле-цзы сказал:

— Раз уж ты пришел ко мне, не поможешь ли советом?

— Нет, — ответил Бохунь-Безвестный, — слишком поздно! Я ведь предупреждал, что люди будут приходить к тебе за утешением, — так оно и вышло! Ты не можешь утешить их, но не можешь и сделать так, чтобы они не искали у тебя утешения. К чему все это? Ты хочешь воздействовать на других, но не понимаешь, что и другие будут воздействовать на тебя. Очень скоро ты попадешь под их влияние, начнешь беспокоиться и сомневаться. Те, кто за тобой следуют, не скажут тебе правды. Их ничтожные речи что яд. Да и чем могут помочь друг другу люди, живущие без понимания, как во сне?

Умелые трудятся, знающие печалятся, неспособные же ни к чему не стремятся. Набив живот, привольно скитаются они, подобно отвязавшемуся в половодье челну: он пуст и свободно несется неведомо куда.

УЩЕРБНОСТЬ ТЕЛА И РАЗУМА

Жил некогда горбун по имени Чжи. Тело его было таким уродливым, что подбородок почти упирался в живот, а плечи торчали выше головы, внутренности будто приросли к позвоночнику, а ребра торчали наружу так, что казалось, будто сейчас лопнет кожа.

Он стирал одежду и тем кормился, а еще гадал другим об их судьбе. Если власти набирали войско, Чжи не надо было прятаться: никто и не подумал бы призвать на войну горбуна. Когда отбирали людей для общественных работ, его всякий раз освобождали от повинностей. Когда же в городе раздавали милостыню больным и немощным, он получал три меры зерна и десять связок хвороста.

Если даже человек столь ущербный телом способен уберечь себя и прожить сполна свой срок, установленный для него природой, то тем более способен сделать это тот, кто прекрасен телом, но ущербен разумом!

МОЛЧАЛИВЫЙ МУДРЕЦ

В царстве Лу, на родине Конфуция, жил человек по имени Ван Тай. В наказание за какую-то провинность ему отрубили ногу, но учеников у него было не меньше, чем у самого Конфуция.

Один из учеников Конфуция, Чан Цзи, спросил учителя о Ван Тае:

— Ван Таю в наказание отсекли ногу, а учеников у него не меньше, чем у тебя. Он не встает во весь рост, чтобы дать наставления. Он не ведет бесед, сидя на полу. Но всякий, кто приходит к нему пустым, уходит от него наполненным. Видно, он и в самом деле несет людям бессловесное учение, и хотя тело его ущербно, сердце его совершенно. Что же он за человек?

— Этот человек — настоящий мудрец, — ответил Конфуций. — Если бы не разные срочные дела, я бы

150

уже давно пошел к нему за наукой. И уж если мне не зазорно учиться у него, то что же говорить о менее достойных людях? Я не то что наше царство Лу — весь Поднебесный мир привел бы к нему в ученики!

— Если даже с одной ногой этот человек превосходит вас, учитель, он в самом деле должен быть мужем редкостного величия! — воскликнул ученик. — А если так, то и разум у него должен быть необыкновенный! Так ли это?

— И жизнь, и смерть воистину велики, но череда смертей и жизней в этом мире не трогает ничего в этом человеке, — отвечал Конфуций. — Даже если обвалится небо и обрушится земля, он не погибнет. Он постиг Подлинное в жизни и не влечется за другими. Он позволяет свершаться всем жизненным превращениям и оберегает их исток.

— Что это значит? — спросил Чан Цзи.

— Если смотреть на вещи исходя из различий между ними, то печень и селезенка будут так же отличаться друг от друга, как царство Чу от царства Юэ. А если смотреть на вещи исходя из их сходства, то мы увидим, что все в мире едино. Такой человек даже не знает, чем отличаются друг от друга глаза и уши, и привольно странствует сердцем в крайнем согласии, проистекающем из полноты жизненных свойств. Он видит, в чем все вещи едины, и не видит, чего лишена каждая из них. Для него лишиться ноги все равно что стряхнуть с себя комочек грязи.

Чан Цзи выслушал учителя и сказал:

— Но ведь это значит, что он живет сам по себе и знание свое употребляет на постижение собственного сердца, а сердцем своим постигает Неизменное в своем сердце. Отчего же другие люди тянутся к нему?

— Мы не можем смотреться в текучие воды и видим свой образ только в стоячей воде. Только покой может успокоить все, что способно покоиться. Среди всего, что растет на земле, лишь сосны и кипарисы живут по истине, ибо они не сбрасывают зеленого убора даже в зимнюю пору. Среди императоров только Яо и Шунь жили по истине, ибо тот, кто живет по истине сам, делает истинной жизнь всех людей.

А приверженность человека Изначальному доказывается отсутствием страха. Храбрый воин выступит в одиночку против целого войска, и если такое может совершить даже человек, мечтающий о мирской славе, то тем более такое под силу тому, кто видит Небо и Землю своим домом, всю тьму вещей — своей кладовой, собственное тело — убежищем, а глаза и уши — вместилищем всех образов; кто возводит все, что он знает, к одному и обладает вечно живым сердцем! Он сам выберет себе день, когда покинет этот мир. И пусть другие по своей воле идут за ним — он не станет вникать в чужие дела.

УРОК КАЛЕКИ

У даосского учителя Бохуня-Безвестного были ученики как из знатных вельмож, так и из простых крестьян. Среди них был один по имени Шэньту Цзя, которому в наказание отрубили ногу. Был и другой ученик — Цзы-Чань, первый советник государя.

Однажды, когда они сидели в комнате для занятий, Цзы-Чань повернулся к калеке и сказал:

— Если ты первый захочешь уйти, то я останусь. А если я захочу уйти первым, то останешься ты.

152

На следующий день он снова встретился с Шэньту в комнате для занятий и сказал:

— Если я выйду первым, ты останешься. А если ты выйдешь первым, останусь я. Я сейчас уйду отсюда, а ты останешься. Или ты думаешь, что равен первому советнику государя?

Шэньту Цзя воскликнул в ответ:

— Так, значит, среди учеников нашего учителя есть даже первый советник! Видно, ты так гордишься своим положением, что презираешь других. Мне приходилось слышать такую поговорку: «Если зеркало светлое, на него пыль не сядет, а если на зеркале пыль, значит, оно не светлое». Дружи долгое время с достойным мужем — и ты не сможешь совершить дурной поступок. Ты считаешь нашего учителя величайшим из наставников на земле и все-таки разговариваешь со мной невежливо. Куда это годится?

— Ты, я гляжу, и с самим императором стал бы спорить, кто из вас лучше! — возмутился Цзы-Чань. — Да хватит ли у тебя мужества, чтобы честно оценить себя самого?

— Среди нас, — возразил калека, — найдется немало людей, которые охотно расскажут о своих дурных поступках, полагая, что они не заслужили наказания. Очень немногие найдут в себе силы признаться в содеянном и принять наказание. Но что до того, чтобы признать неизбежное и спокойно принять судьбу, то на это способен лишь истинно прозревший муж. Гулять под прицелом стрелка и не быть сраженным стрелой — это и есть судьба.

Многие, у которых ноги целы, смеются надо мной, потому что у меня только одна нога. Их насмешки приводят меня в ярость, но стоит мне поговорить с учителем, и гнев у меня пропадает, прежде чем я доберусь до дома. Уж не знаю, что тому причиной: то ли учитель очищает меня своей добротой, то ли я прозреваю истину сам.

Я прожил с учителем девятнадцать лет и за это время ни разу не вспомнил о том, что мне отсекли ногу. Нынче мы с тобой ищем правду внутри нас самих, а ты заставляешь меня взглянуть на себя извне. Разве это не прегрешение?

Тогда Цзы-Чань отвернулся в глубоком смущении и сказал:

— Я понял тебя, давай не будем больше об этом говорить.

МУДРОСТЬ БЕСПАЛОГО

В царстве Лу жил одноногий калека по имени Шу-шань-Беспалый. Как-то раз он приковылял к Конфуцию, чтобы поговорить с ним.

— Прежде ты был неосторожен, — заметил Конфуций, — и тебя постигло несчастье. Не слишком ли поздно ты ищешь встречи со мной?

— Да, я был неосторожен и легкомыслен, а потому и лишился ноги, — признал Шушань. — Однако ж все ценное, что было в моей ноге, и сегодня присутствует во мне, вот почему я превыше всего забочусь о том, чтобы сохранить себя в целости. На свете нет ничего, что не находилось бы под небом и на земле. Я относился к тебе как к Небу и Земле. Откуда мне было знать, что ты отнесешься ко мне с такой неприязнью?

Конфуций устыдился и сказал:

— Прости меня! Войди в дом, и я наставлю тебя в том, что мне довелось узнать самому.

Когда же Беспалый ушел, Конфуций сказал ученикам:

— Смотрите, какой урок дал нам этот калека! Он лишился ноги в наказание, но и теперь еще посвящает свою жизнь учению, дабы исправить прежние свои ошибки. Что же говорить о том, кто сохраняет свою добродетель в неприкосновенности?

Через некоторое время Шушань-Беспалый пришел к Лао-цзы и рассказал ему о встрече с Конфуцием.

— Мне кажется, — сказал он, — Конфуций стремится к совершенству, но еще не достиг желаемого. Для чего ему такие толпы учеников? Видно, ему все еще хочется снискать славу удивительного и необыкновенного человека. Ему неведомо, что человек, достигший совершенства, смотрит на такую славу как на оковы и путы.

— Почему бы не заставить его понять, что жизнь и смерть — как один поток, а возможное и невозможное — как бусинки на одной нити? — сказал Лао-цзы. — Неужто нельзя высвободить его из пут и оков?

— Как можно сделать свободным того, кого покарало само Небо? — возразил Беспалый.

ПОЛНОТА СВОЙСТВ КАЛЕКИ

Однажды Ай-гун, правитель царства Лу, пришел к Конфуцию за советом.

— Прослышал я об одном уродце, что жил в царстве Вэй, — начал он. — Его так и звали: Урод То. Молодые люди, приходившие к нему, чтили его так высоко, что не могли заставить себя покинуть его дом. Девушки, которым доводилось его видеть, говорили, что уж лучше пойти к нему в наложницы, чем в жены к кому-то другому. И таких были десятки.

Никто никогда не слышал, чтобы он сказал что-то такое, чего никто не знал. Он всегда лишь соглашался с другими — и не более того. Не было у него ни державной власти, спасающей людей от смерти, ни огромных богатств, дарующих людям благоденствие. А все же с его уродливой внешностью, способной напугать кого угодно, с его привычкой соглашаться со всеми и ничего не говорить от себя, он был необыкновенным человеком: даже дикие звери спаривались там, где ступала его нога.

Я пригласил его к себе, чтобы хорошенько рассмотреть, и увидел, что он и в самом деле был так уродлив, что мог бы напугать кого угодно. Он остался в моей свите, и не прошло и месяца, как я стал приглядываться к нему всерьез. А еще через год он пользовался полным моим доверием. Когда мое государство осталось без первого советника, я назначил его на эту должность. Он принял это назначение после долгих раздумий и поблагодарил меня сдержанно, как если бы отклонял мое предложение. Такой он был странный!

В конце концов он взял в руки бразды правления, но вскоре покинул мой двор. Я был так опечален, словно похоронил близкого человека и словно рядом со мной не осталось никого, с кем я мог бы разделить радость управления целым царством. Что же он был за человек?

Конфуций выслушал чиновника и ответил:

— Однажды в своих странствиях я видел такую картину: поросята пытались сосать мертвую свинью, но когда обнаружили, что молока в ней нет, оставили ее и убежали прочь. Так произошло потому, что они не узнавали в мертвой матери себя, не видели в ней существа того же рода. В своей матери они любили не просто ее тело, а то, что делало это тело одушевленным.

Воинам, погибшим в битве, не требуются роскошные гробы. Человек, которому в наказание отсекли обе ноги, охотно одолжит тебе туфли. Ибо все они уже лишились того, что делало их важными в этом мире.

Когда девушка становится наложницей императора, ей не срезают ногти и не протыкают уши. Тот, кто взял себе новую жену, не является ко двору государя и не выполняет служебных поручений. Уж если мы настолько заботимся о сохранности своего тела, то мы тем более должны заботиться о сохранности своих жизненных свойств!

Ну а Урод То внушает к себе доверие прежде, чем вымолвит слово, приобретает расположение других, не оказав им никаких услуг, побуждает правителя вверить его попечению целое царство, и притом заставляет державного владыку опасаться, что не примет его предложения. Нет сомнения, он один из тех, в ком талант не имеет изъяна, вот только его жизненные свойства не вполне воплотились в телесном облике.

— Что это значит — «талант не имеет изъяна»? —. спросил Ай-гун.

Конфуций ответил:

— Жизнь и смерть, существование и гибель, победа и поражение, богатство и бедность, мудрость и невежество, хвала и хула, голод и жажда, жара и холод — все это превращения вещей, действие судьбы. День и ночь эти превращения свершаются перед нашим взором, но нашего знания не хватает на то, чтобы понять их исток. А потому они не могут ничего добавить к нашей внутрен- -ней гармонии, и нет для них места в сердце человека.

Хранить в душе мир и радость и не терять ни того, ни другого, когда наши органы чувств открываются внешнему миру, сделать так, чтобы в нас день и ночь не были оторваны друг от друга и жить одной весной со всем сущим — значит быть человеком, в котором каждое впечатление откликается в сердце движением всей вселенной. Вот что я называю «талант не имеет изъяна».

— А что значит «жизненные свойства не вполне воплотились в человеческом облике»?

— Располагаться строго по уровню — таково свойство покоящейся воды. Если вода может послужить здесь образцом, то лишь потому, что внутри она предоставлена самой себе и не ищет себя вовне. Полнота свойств — это вершина нашего совершенствования в жизненной гармонии. И ничто сущее в этом мире не может отойти от полноты свойств, даже не проявившейся до конца в телесном облике. У этого человека была такая гармония в душе, что люди подчинялись ей и тянулись к нему.

Прошло несколько дней, и Ай-гун рассказал об этом разговоре одному из учеников Конфуция, Минь-цзы.

— Раньше я управлял государством, как подобает державному владыке, — сказал он. — Я держал в руках бразды правления, печалился о страданиях и смертях людских и думал, что достиг совершенства. А нынче услыхал речи истинно мудрого человека и понял, что легкомысленно относился к себе и тем подвергнул опасности собственное государство. Мы с Конфуцием — не правитель и подданный, а друзья по духовным свершениям — вот кто мы с ним!

УРОДЛИВАЯ НАЛОЖНИЦА

Как-то раз Ян-цзы путешествовал по царству Сун и остановился на ночлег в придорожной харчевне. У хозяина харчевни было две наложницы: одна красивая, другая уродливая. С дурнушкой он обращался почтительно, а с красавицей был груб.

Ян-цзы спросил, почему тот ведет себя так, и малолетний сын хозяина ответил:

— Красавица думает о себе, что она красива, но мы не знаем, в чем ее красота. Дурнушка думает о себе, что она уродлива, но мы не знаем, в чем ее уродство.

Вернувшись домой, Ян-цзы рассказал об этом случае своим ученикам.

— Запомните это, — сказал он. — Если вы будете жить мудро, но не считать себя мудрецами, вас всюду будут любить!