Марк Форстейтер

Даосские притчи

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Трактат «Чжуан-цзы»

Глава 1

ОБРЕТЕНИЕ ДАО

ДАО ПОВСЮДУ

Дунго-цзы спросил Чжуан-цзы:

— Где находится то, что ты называешь Дао?

— Оно везде, — ответил Чжуан-цзы.

— Тогда приведи пример, — попросил Дунго-цзы, — так будет проще.

— Ну, скажем, здесь — в этом муравье на тропинке, — сказал Чжуан-цзы.

— Не очень-то оно возвышенное.

— Оно также в траве. .

— А еще ниже оно есть?

— Да вот хотя бы в этих кирпичах и черепице.

— Думаю, ниже этого Дао не доходит?

— Отчего же? Оно есть даже в помете вон той собаки.

Дунго-цзы обиделся и промолчал, не зная, что и сказать на это.

Тогда Чжуан-цзы сказал:

— Когда ты спрашиваешь о Дао, ты упускаешь самое главное.

Начальника рынка как-то спросили, зачем он надавливает ногой на свиней. Он ответил, что таким образом выясняет, насколько свинья жирна. Чем сильнее надавишь — тем точнее определишь.

И как начальнику рынка не было нужды интересоваться подробностями, так и тебе не нужно ходить далеко в поисках Дао, ибо без него ничего не может существовать. То же можно сказать и о Совершенном Дао. И если я стану называть его Великим Дао, суть от этого не изменится. Есть три слова: «совершенное», «всеобъемлющее» и «всеобщее». Слова звучат по-разному, но означают одно и то же — Единое.

Представь себе, что мы странствуем в «Нигде». Там мы могли бы часами говорить об этом. Или представь себе, что мы — в стране Недеяния. Как спокойно было бы нам! Какими бы мы стали чистыми и простыми, свободными и совершенными!

Нам некуда было бы стремиться, и мы бы гуляли без забот, не зная, куда идем и откуда. Мы приходили бы и уходили, не зная, где остановимся, вне границ и пределов. Я уже бродил в тех просторах, где обитает великое знание, но до сих пор не знаю их границ.

Сила, делающая предметы такими, каковы они есть, не имеет предела или начала, в отличие от видимых предметов. И когда мы говорим о предметах, что они конечны, мы имеем в виду, что они ограничены внутри себя самих. Дао есть предел беспредельного и граница безграничного.

Мы можем говорить о наполненности и пустоте, об увядании и распаде. Дао делает вещи наполненными или пустыми, но само оно не является ни полным, ни пустым. Оно порождает увядание и распад, но само оно никогда не увянет и не исчезнет. Оно создает корни и ветви, но само не является ни корнем, ни ветвью. Оно связывает и разделяет, но само не связано и не разделено.

КОНФУЦИЙ ИЩЕТ ДАО

Конфуцию исполнился уже пятьдесят один год, а он так и не нашел Дао. Поэтому он отправился на юг к

Лао-цзы.

— Ты пришел? — удивился тот. — А я слышал, что ты мудрейший человек в северных краях. Ты тоже обрел Дао?

— Пока нет, — ответил Конфуций.

— А как ты искал его? — спросил Лао-цзы. Конфуций ответил:

— Сначала я искал его во всем, что только можно измерить или сосчитать, но прошло пять лет, а я так и не нашел его.

— И как ты поступил тогда?

— Я искал его в учении об Инь и Ян, но прошло двенадцать лет, а я так и не нашел его.

— Иначе и быть не могло! — сказал Лао-цзы. — Если бы Дао можно было преподнести в дар, подданные по всей земле подносили бы его своим правителям, а дети — своим родителям. Если бы о нем можно было поведать, люди по всей земле поведали бы о нем братьям и сестрам. Если бы его можно было бы передать, люди по всей земле передавали бы его своим детям и внукам.

Но все это невозможно, и тут уж ничего не поделаешь. Если не обретешь Дао в самом себе, то не сможешь удержать его. А если не подтвердишь Дао своими делами, оно не претворится в мир.

И если мудрец, проповедующий мудрость Дао, не найдет достойных учеников, способных принять его мудрость, он не сможет передать Дао никогда. И если Дао, пришедшее извне, не может остаться в человеке, ибо он не способен удержать его, мудрец не допустит Дао до такого человека.

Имя — всеобщее достояние, и нельзя им пользоваться в одиночку. Человеколюбие и долг что постоялый двор древних царей: в них можно скоротать ночь, но нельзя жить долго. Если же люди узнают, что ты живешь в них, не миновать тебе неприятностей.

Настоящие люди древности иногда, удобства ради, следовали Дао человеколюбия, а порой и ночевали на постоялых дворах долга, но все лишь затем, чтобы остальное время беспечно гулять на просторах пустоты. Они находили пропитание где придется и отдыхали в тени чужих садов. Когда привольно гуляешь на просторах пустоты, ты следуешь Недеянию. Когда питаешься простой пищей, насытиться легко. Когда живешь на земле, которой не владеешь, ты не лишишься своих сокровищ. Древние называли это «странствием ради обретения подлинного».

Те, кто мнит богатство наивысшим благом, не могут отказаться от своих накоплений. Те, кто хочет отличиться, не могут представить себе жизни без славы. Те, кто жаждет власти, не могут дать людям воли. Пока они стремятся к достижению всего этого, они не ведают покоя. Жизнь их полна страха, и не замечают они ничего, что могло бы показать им, сколь тщетен такой путь. Кара Небес лежит на таких людях.

Устрашать и миловать, отбирать и давать, бранить и наставлять, казнить и дарить жизнь — вот восемь способов исправления людей. Но доступны они лишь тому, кто не страшится следовать великим переменам. Потому и говорят: «Исправление есть возрождение». И если сердца людей еще не способны принять это знание, значит, Небесные Врата в них все еще закрыты.

СЛЕДУЯ ДАО ПРИРОДЫ

Наша жизнь имеет предел, а знанию предела нет. Имея предел, гнаться за беспредельным гибельно. А пытаться употребить в таких обстоятельствах знание — верная гибель.

Делая добро, избегай славы; делая зло, избегай наказания. Идя срединным путем, в согласии с Дао твоей собственной природы, можно себя уберечь, благополучно прожить свои годы, вскормить родных людей, исчерпать свой земной срок.

Но что такое Дао твоей собственной природы? Это можно показать в нескольких историях.

СТОЛЯР

Столяр Айн был лучшим в своем ремесле. Однажды ему заказали сделать раму для колокола для правителя Лу, и когда работа была закончена, рама оказалась столь прекрасна, что казалось, будто это дело рук богов или духов. Правитель Лу пришел посмотреть и спросил у столяра, в чем секрет его искусства.

— Я простой ремесленник, — ответил Цин. — О каком «искусстве» ты говоришь? У меня есть только небольшие секреты ремесла, и я расскажу о них. Когда я решил сделать раму для колокола, мне не захотелось тратить попусту Ци — энергию жизни, поэтому я постился, чтобы сосредоточиться и успокоить сердце.

После трех дней поста я уже больше не думал ни о награде, ни о похвалах, ни о чине или деньгах, которые мог бы получить за хорошую работу. На пятый день я уже забыл, что за работу меня могут возвеличить или унизить, будут хвалить или бранить, я перестал предаваться мыслям о том, что одним мой труд может показаться искусным, а другим — грубым. К концу седьмого дня поста я достиг такой сосредоточенности духа, что забылся совершенно: не чувствовал ни рук, ни ног своих. Мое ремесло захватило меня всего, а все остальное перестало для меня существовать.

Тогда я пошел в лес и через некоторое время увидел дерево, форма которого как раз подходила для рамы. Вот так мой дух, освобожденный от суетных забот, нашел совершенное дерево. Может быть, именно поэтому люди говорят, что раму сделали боги или духи.

СОСРЕДОТОЧЕНИЕ

Однажды Конфуций встретил горбуна. Горбун ловил цикад у болота, да так ловко, будто они сами летели к нему в руки. Философ с изумлением наблюдал за горбуном и наконец спросил:

— Послушай, ты владеешь своим искусством в совершенстве. Может, ты постиг Дао?

— Да, постиг, — ответил горбун. — Когда наступает время охоты на цикад, я кладу на кончик своей палки два шарика и тренируюсь удерживать их в равновесии. Когда мне это удается, я знаю, что наловлю много цикад. Потом я беру три шарика, и когда мне удается удержать, я знаю, что из десяти цикад упущу всего одну. Когда же мне удается удержать пять шариков, то я уже не ловлю цикад, а просто собираю их, словно ягоды с куста.

Когда я охочусь на цикад, я представляю, будто мое тело — лишь остов гнилого дерева, а мое плечо — лишь ветвь. Земля и небо безграничны, и в мире столько занимательных и любопытных вещей, но я не отвлекаюсь на них: я полностью сосредоточен на крылышках цикад. Для меня они — самое дорогое, что только есть на свете, и я ни на что их не променяю. Так как же мне не ловить их!

Конфуций повернулся к своему ученику и сказал:

— Древние говорили так: «Где воля едина, един и дух». Не об этом ли горбуне, ловце цикад, сказано такое?

СОВЕРШЕННЫЙ ДУХ

Цзи Син-цзы поручили вырастить бойцового петуха для царского двора.

Через десять дней его спросили, готова ли птица.

— Нет, — ответил он, — петух все еще задирист, то и дело впадает в ярость.

Прошло еще десять дней, но Цзи Син-цзы опять сказал, что пока рано:

— Петух все еще бросается на каждую тень и на каждый звук. ;

Еще через десять дней ответ был тот же:

— Нет-нет, пока еще рано. Все так же смотрит свирепо и все норовит силу показать.

И только на сороковой день Цзи Син-цзы сказал:

— Вот теперь он почти готов. Даже если рядом с ним кричит другой петух, он не беспокоится. Посмотришь издали — словно из дерева вырезан. Дух в нем достиг совершенства. Другие петухи теперь не посмеют принять его вызов: только завидят его, как повернутся и побегут прочь.

РАСТВОРИТЬСЯ В ВОДЕ

Конфуций как-то пришел к водопаду в Люйляне. Бурный поток низвергался с огромной высоты, и каждый, кто стоял рядом, тут же промокал до нитки от летящих брызг. Ни рыба, ни черепаха не смела заплыть в те места.

И вдруг Конфуций, посмотрев вниз, увидел плывущего в бурных волнах старика. Решив, что с ним приключилась какая-то беда и несчастный решил покончить с собой, Конфуций послал учеников спасти старика. Но не успели они добежать до места, как старик уже сам вышел на берег как ни в чем не бывало и пошел вдоль реки, распустив волосы и весело напевая.

Конфуций догнал его и сказал:

— Ты, верно, дух, а не человек из плоти и крови, раз тебе удалось выбраться из этого страшного потока невредимым. Однако ты не похож на призрака, скорее ты человек. Может быть, ты постиг Дао, что позволяет тебе понимать воду?

— Да нет, никакого Дао я не постиг, — ответил старик. Просто я с детства этому учился, и теперь для меня плавать в бурной воде не составляет никакого труда. Я начал с того, что мне было дано от рождения, вырос в том, что угодно моей природе, и достиг зрелости в том, что стало моей судьбой. Я вхожу в воду с течением, увлекающим на середину реки, и выхожу с течением, несущим к берегу. Просто я позволяю своему Дао быть в согласии с Дао воды, а не сопротивляюсь ей, только и всего.

Конфуций удивился и спросил:

— А что ты говорил про свое детство? Ты сказал: «Я начал с того, что мне было дано от рождения, вырос в том, что угодно моей природе, и достиг зрелости в том, что стало моей судьбой». Что это значит?

— Я родился на суше, в этих горах, — объяснил старик, — и чувствую себя спокойно на суше. Вот что значит «данное от рождения». С самого детства я жил у этого потока, он стал мне как родной, я плаваю в нем всю жизнь и чувствую себя спокойно в воде. Вот что значит «вырасти в том, что угодно природе». Я никогда не задумывался, как именно я плаваю: я плыву — вот и все. Вот что значит «достичь зрелости в том, что стало моей судьбой».

ЗАБЫТЬ ОБ ОПАСНОСТИ

Янь Хой обратился к Конфуцию с вопросом:

— Однажды я переправлялся через глубокий поток Шаншэнь, и перевозчик вел лодку столь искусно, что мне показалось, будто он не человек, а всемогущий бог. Я спросил, разве можно так научиться управлять лодкой, а он ответил: «Можно. Если ты хорошо плаваешь или ныряешь, ты сразу постигнешь это искусство». Ты не мог бы объяснить, что значат его слова? Конфуций ответил:

— Хорошие пловцы быстро учатся управлять лодкой, потому что не боятся воды. Что до ныряльщиков, море для них — все равно что суша, и перевернуться в лодке — все равно что упасть с повозки. Вода поднимает и опускает их, они послушны волнам, не боятся их и знают: что бы ни случилось, они всегда выплывут на поверхность без усилий.

Представь, что идет состязание лучников. Каждый хочет показать лучшее, на что он способен. Но если наградой будет серебряный кубок, лучник может стрелять вполсилы, а если золотая статуя — он и вовсе потеряет голову и станет стрелять, словно слепой. Отчего один и тот же человек ведет себя по-разному? Когда он думает о дорогой награде, руки не слушаются его. Искусство во всех случаях будет одно и то же, а вот внимание перейдет на внешние вещи. Тот же, кто внимателен ко внешнему, неискусен во внутреннем.

УРОКИ ПОВАРА

Повар царя Вэнь-хоя как-то раз разделывал быка. Он двигался так слаженно, так ловко раскладывал тушу, отделял кожу от мяса, переворачивал быка и вновь приступал к разделке, что его движения напоминали танец.

Долго царь с восхищением наблюдал за работой повара и сказал:

— Как прекрасно! Сколь высоко твое искусство, повар!

Повар отложил нож и с достоинством ответил:

— Я следую Дао и люблю его более всего, ибо оно превыше всякого искусства и умения. Поначалу, когда я учился разделывать быка, я представлял его как тушу, которую нужно обработать. Но со временем я перестал смотреть на свою работу глазами и теперь полагаюсь на осязание духа. Теперь мне не нужно видеть тушу, чтобы разделать ее. Когда я принимаюсь за работу, все мое тело как бы перестает жить, и только дух бодрствует и помогает мне. При этом мне вовсе не нужно прикладывать больших усилий: дух ведет мой нож, показывает мне, где нужно сделать разрез, чтобы туша была разделана аккуратно, и при этом дело было бы в радость.

Говорят, что плохой повар меняет нож каждый месяц, а хороший — каждый год. Я режу своим ножом вот уже девятнадцать лет, и он прослужит еще столько же, потому что я не туплю его понапрасну. Вовсе не обязательно перерезать толстые сухожилия — их вполне можно обойти, надо только позволить своему духу вести нож, а не сопротивляться природе. Я могу разделать тысячу быков, а нож будет все таким же острым, как будто я только что точил его.

И даже когда мне встречаются жесткие сухожилия, которых не избежать, я разрезаю их без особых усилий, следуя одному мне ощутимым путям. И туша вдруг распадается сама, а мне остается только вытереть нож и положить его на место. Вот наслаждение! Работа приносит мне удовольствие и не изнуряет меня.

— Вот истина! — воскликнул царь Вэнь-хой. — Мой повар научил меня, как улучшить жизнь в государстве!

ЖАЛКИЕ КРОХИ

В мире Великий Путь ценят благодаря книгам. Но в книгах нет ничего, кроме слов, и, стало быть, ценят в мире слова. Слова же ценят за то, что в них есть смысл. Но смысл откуда-то приходит, а уж это невозможно выразить словами.

И все-таки в мире ценят слова и передают их в книгах. Пусть в мире их ценят, я же не считаю их ценными. Ведь ценят их не за то, что есть в них действительно ценного.

Ибо видеть глазами можно только образ и цвет. Слышать ушами можно только имена и звуки. Увы! Люди в мире полагают, что образов и цветов, имен и звуков довольно для того, чтобы понять истинную природу Дао. На самом же деле образов и цветов, имен и звуков недостаточно для того, чтобы понять истинную природу Дао. Поистине, «знающий не говорит, говорящий не знает»! Но кто в мире может это понять?

Один правитель сидел у себя во дворце в большом зале и читал книгу, а колесный мастер делал свою обычную работу во дворе. Вдруг он отложил молоток и долото и обратился к правителю:

— Осмелюсь спросить, что читает государь?

— Слова мудрецов, — ответил правитель. — А мудрецы те еще живы?

— Нет, давно умерли.

— Тогда, мой господин, то, что вы читаете, — лишь жалкие крохи тех людей.

Тогда правитель — а он глубоко чтил мудрые книги, — молвил с гневом и скорбью:

— Да как смеешь ты, ничтожный колесник, судить об этих великих книгах? Что ты знаешь о них? Говори

же! Если сумеешь объяснить свою дерзость, твое счастье, а нет — умрешь!

— Я всего лишь скромный слуга, — ответил колесник, — и потому могу судить лишь с точки зрения своего ремесла. Когда я делаю колесо, мне нужно вставить спицы в обод. Если я работаю без спешки, трудностей у меня не бывает, но колесо получается непрочным. Если я слишком спешу, то мне приходится трудно и колесо не прилаживается. Если же я не спешу, но и не медлю, руки словно сами все делают, а сердце им откликается, я об этом не сумею сказать словами. Тут есть какой-то секрет, и я не могу передать его даже собственному сыну, да и сын не смог бы перенять его у меня. Вот почему, проработав семь десятков лет и дожив до глубокой старости, я все еще мастерю колеса.

Вот и древние люди, должно быть, умерли, не раскрыв своего секрета. Выходит, то, что читает государь, — это лишь жалкие крохи древних мудрецов!