Суфии* представляют собой древнее духовное братство, происхождение которого не было точно установлено или датировано.
(*Суфий — "чистый сердцем")
Это течение приобрело "восточный оттенок", так как долгое время существовало в рамках ислама. Однако корни суфизма уходят вглубь веков, к зороастризму и далее, к ведической культуре. Известно, что суфийские Мастера, как правило, писали свои произведения на языке дари, восходящем к древне-арийскому.
Суфизм нельзя назвать сектой или религией, ибо он не связывает себя никакими религиозными догматами. Сравнить его можно только с дзэн. И если дзэн развился от слияния двух потоков: даосского и ведического, то суфизм развился также от слияния двух потоков: ведического и семитического.
Суфизм и дзэн уникальны. В них бьется пульс утонченной передовой мысли. Они оказали огромное влияние на культуру и искусство, на духовное развитие и эволюцию всего человечества.
Путь суфия — это путь пылкого влюбленного. Его возлюбленная — сама жизнь во всех ее проявлениях, воспетая суфийскими Мастерами в восточной лирике 8 — 15 вв.. Каждое такое произведение несет в себе зашифрованное знание о горнем пути и становится понятным, если знать, что красота возлюбленной —- это красота Истины; вино — это поток божественных откровений; виночерпий • сам Владыка Небес; кувшин — источник вдохновения; чаша — это сам искатель Истины; роза — это сердце человека; жемчуг — крупицы Истинного знания. [6]
Суфии знают, что погружение в мысли о любви приводит к экстазу. Но если индуистские и буддийские мистики считают, что экстаз — это единение с Богом и, следовательно, вершина религиозных достижений, суфии признают ценность экстаза только в том случае, если человек, достигший этого состояния, сможет потом вернуться в мир и жить в нем в соответствии с приобретенным опытом.
Если представить общество в виде пирамиды, то дзэн в большей мере освещает ее вершину, а свет суфизма рассеян по всей пирамиде — от основания до вершины.
Красота ума суфия — это отточенное перо, которым они писали от сердца в Книге Бытия о животворящей, изменяющейся, пульсирующей Истине, проявленной во всех сферах жизни. Каждый суфийский Мастер является ученым, врачом, философом, поэтом,
Чтобы читатель имел возможность составить свое собственное мнение о суфизме, приводим рассказ о жизни Джалалиддина Руми, одного из его столпов.
Отец Джалалиддина Руми Бахааддин Велед имел высший титул ученого и богослова, титул Султана улемов, и непререкаемый авторитет и любовь во всем мусульманском мире. [7]
Джалалиддин был молодым человеком, когда они переехали в Конью, столицу великой Сельджукской империи.
Сам Султан Аляеддин Кей Кубад I вышел за крепостные стены встречать великого старца в окружении пышной свиты вельмож, шутов и личной охраны. Он двигался навстречу небольшой группе скромно одетых суфиев. Бахааддин Велед шел навстречу владыке, которому покорялись цари и тираны всех стран от Йемена до Грузии и Византии. Когда осталось три шага, он с поклоном остановился. Султан Аляеддин был вынужден сделать еще два шага и склониться перед святым человеком, чтобы поцеловать ему руку. Но старец вместо руки протянул для поцелуя набалдашник своего посоха. "Что за спесь?!" — мелькнула мысль в голове Султана Аляеддина. Но делать было нечего, пришлось поцеловать набалдашник.
Когда великий мира сего выпрямился и взглянул в глаза старца, то услышал его властный голос:
— Напрасно, повелитель, в мыслях своих полагаешь ты меня спесивым! Смирение — дело нищенствующих улемов, ноне к лицу оно султанам веры, кои держат в руках своих суть вещей!
Эти слова потрясли Аляеддина Кей Кубада наповал: гость угадал его мысли! И он, почтительно склонившись, предложил ему поселиться во дворце.
Но Султан улемов предпочел дворцу медресе Алтунпа и раздал нищим дары, которые были ему пожалованы монаршей милостью по случаю благополучного прибытия в столицу.
— Возведи крепость из добрых дел и не будет на свете ничего прочнее ее, — сказал Султан улемов Аляеддину Кей Кубаду, когда тот, гордясь только что построенной крепостью, показывал ее, ожидая похвал.
Между тем, жизнь Султана улемов подходила к концу. Он чувствовал: Конья, которая пришлась ему по душе, - его последняя радость, последняя стоянка в этом бренном мире.
Султан улемов дал блестящее образование своему сыну. Он посвятил его в искусство составления фетв* и чтения проповедей. В двадцать четыре года Джалалиддин обладал всем, что необходимо проповеднику.
(* Фетвы — поэтические религиозные стихи.)
Но после смерти отца он отправился в святые города Дамасск и Халеб для того, чтобы проверить себя и свои познания в беседах с мудрецами века.
В прославленном халебском медресе Халавийе толковал он с великим арабским ученым Камаладдином Ибн аль-Адимом о девяти небесах и сочетаниях четырех элементов — огня, воздуха, земли и воды, из коих слагается мир видимый. Вели они речь и о сущности времени, состоящего из отдельных мгновений, текущих друг за другом, подобно воде в реке, состоящей из сменяющих друг друга капель.
В знаменитом на весь просвещенный мир дамасском медресе Макдисийе Джалалиддин вел речь с мужами веры о единстве, как абсолюте, исключающем представление о множественности; о единстве, в котором заключена идея множественности, подобно тому, как в семени дерева заложено единое дерево, но со всем множеством его частей — корней, ствола, ветвей, плодов.
Обсудив сложнейшие вопросы гносеологии и онтологии, логики и богословия с выдающимися улемами, Джалалиддин убедился: нет ничего, что было бы темным для его разума. Улемы и шейхи, дивясь ясности и глубине ума молодого богослова, вопреки традиции, через несколько месяцев выдали ему иджазе (свидетельство), подтверждая, что ничему больше его научить не могут.
Осенью 1231 года он возвращался в Конью вместе с двумя отцовскими мюридами (учениками). Джалалиддин ехал молча. Разум его был светел и мощен, память хранила множество знаний, но на сердце было смутно.
Под вечер они остановились переночевать в вырубленных в скале пещерах. Здесь жили суфии-аскеты. Джалалиддин смиренно попросил их разделить с ним его трапезу. Аскеты с презрением глядели на богословов-законников, считая их лицемерами. Но просьбу уважили. Закончив трапезу, как и положено божьим людям, они не выразили никакой благодарности: истинным подателем благ был только Бог, его и следовало благодарить.
Утром, перед тем, как уехать, Джалалиддин вдруг решил задать вопрос. Он встретился взглядом с самым старым из отшельников:
- Могу я спросить тебя, о познавший! Скажи, отчего скорбит сердце?
- От многих душ исходит голос скорби, а от некоторых — звук бубна. Сколько я ни гляжу в свое сердце -в нем раздается голос скорби, а звука бубна все нет!
- А разве происходит что-либо от усилий раба божьего?
— Нет! Не происходит. Но без усилий тоже не происходит! Если ты проведешь у чьих-либо дверей год, то к конце концов тебе скажут: "Войди затем, для чего пришел!". Я буду тебе в том порукой, — ответил отшельник.
Джалалиддин припал к его черной как корень руке. Этот нищий старик был щедр и дал в поручительство все, что имел — самого себя!
Безрадостны были слова отшельника. Но Джалалиддин услышал в них отзвук своих стремлений: голос бубна должен снова зазвучать в его сердце, как звучал некогда в детстве.
Джалалиддин вернулся в Конью и узнал, что в его отсутствие тихо, как и жила, не жалуясь, но все ожидая его, угасла Гаухер, его светящаяся жемчужина, увековечившая его облик в детях.
От сознания своей непоправимой вины голос скорби зазвучал в его сердце с новой силой.
Не в силах оставаться больше в городе, он ушел в горы. Ушел, чтобы упиться там своей скорбью до смерти или воскреснуть духом.
Здесь, у горного ключа, на яйле Карадага, и застал его дервиш, принесший свернутое в трубку письмо. Чем-то родным повеяло от него. Неужели это он, неистовый наставник Сеид Бурханаддин? Десять с лишним лет не видел он этого почерка...
Сеид Бурханаддин писал: "Услышав в Термезе о смерти учителя своего Султана улемов, я оплакал его, сотворив молитву за упокой его души, и через сорок дней, постясь и бодрствуя по ночам, свершил поминальный обряд".
Сеид писал, что сын Султана улемов, его ученик и воспитанник, остался теперь один. И он, Сеид, должен заменить ему отца. Но пока он добрался до Коньи через пустыни, реки и горы, прошел год. И вот теперь Сеид ждет своего воспитанника, сына своего шейха в столице, уединившись в мечети Синджари.
Джалалиддин приложил письмо к глазам, потом ко лбу. Как он нуждался сейчас в поддержке близкого человека! Недаром прозвали его воспитателя Сиррдан - Тайновидец.
Они встретились, долго стояли, припав друг к другу. Сквозь халат почувствовал Джалалиддин, как худ его наставник. Но запавшие, прикрытые седыми бровями глаза горели еще яростней, чем прежде.
Сеид устроил своему ученику настоящий экзамен, самый строгий, какой доводилось держать Джалалиддину. Вопросы касались в большей мере астрологии и медицины. В ней мало кто смыслил больше Сеида, ибо учился он врачеванию у одного из учеников самого Ибн Сины.
С каждым ответом светлело суровое лицо Мастера, Наконец, он вскочил и склонился перед молодым улемом.
— В науке веры и знания явного, — молвил Сеид, — ты превзошел отца своего. Но отец твой владел и наукой постижения сокровенного. Я удостоился этой науки от твоего отца, моего шейха, и теперь желаю повести тебя по пути, дабы и в знании сокровенного стал ты наследником, рапным родителю своему.
Джалалиддин с радостной решимостью преклонил колени.
Прежде, чем продолжить рассказ, необходимо пояснить, что подразумевали суфии под знанием сокровенного, и по какому пути повел неистовый Сеид, по прозвищу Тайновидец, своего ученика.
Суфийская традиция разделяла путь самосовершенствования на три основных этапа. Первый этап - шариат, т.е. буквальное выполнение откровенного закона, запечатленного в Коране. Этот этап являлся подготовительным. Второй и третий этапы назывались тарикат и хакикат. Они соответствовали трем ступеням познания. Первая ступень — это уверенное знание, которое объяснял ось таким сравнением: "Я твердо знаю, что яд отравляет, огонь — жжет". Вторая ступень — полная уверенность: "Я сам своими глазами видел, что яд отравляет, огонь сжигает". Это опытное знание. И, наконец, последняя ступень — истинная уверенность: "Я сам принял яд, испытал его отравляющее действие; я сам горел в огне и таким образом убедился в его способности жечь".
Все три ступени лаконично передавались триадой глаголов: "знать, видеть, быть".
Совершенный человек, по мнению суфиев, овладев знаниями, должен был привести в соответствие с ними свой нравственный и житейский опыт. Мало того, они считали, что знание, отделенное от личной нравственности познавшего, не только бесполезно, но и губительно. Оно ведет к тому самому лицемерию, в котором погрязло казенное богословие.
Не отрицая значения логического познания, суфии утверждали, что оно ограничено, ибо ему доступны лишь признаки, свойства, качества, или, как они говорили, атрибуты, а не субстанция, не суть.
Суфии считали, что за восприятием ума есть другая форма восприятия, называемая откровением. В результате строжайшего самоограничения и целеустремленности, путем самонаблюдения, они вырабатывали в себе такие качества, как несокрушимая воля, бесстрашие, позволявшие с улыбкой встречать смерть, уметь читать мысли, вызывать гипнотическое состояние у себя и у других. По этому пути повел молодого Джалалиддина его наставник.
Первой стоянкой в начале пути считалось покаяние. Далее следовала осмотрительность, выражающаяся в строжайшем различении между дозволенным и запретным. Эта осмотрительность касалась прежде всего пищи.
Из осмотрительности вытекал переход к третьей стоянке — воздержанности. Воздержанности от всего, что удаляет помыслы от Истины.
Далее следовала стоянка нищеты, как отказа от обладания. Поскольку нищета и воздержание связаны с неприятными переживаниями, за ними следует стоянка терпения. Со стоянки терпения путник движется к стоянке упования. Здесь представление о жизни связывается с единым днем, единым мигом и отбрасывается всякая забота о завтрашнем дне.
Последние две стоянки подводят путника к концу пути, называемого приятием или покорностью, то есть спокойствием сердца в отношении предопределения. Личная судьба и вся окружающая действительность перестают иметь какое-либо значение.
Здесь, по мнению теоретиков суфизма, заканчивается путь и начинается последняя стадия совершенствования, т.е. реальное, подлинное бытие. Достигнув ее, суфий именуется ариф — познавший. Он постигает интуитивно самую суть Истины.
... Джалалиддин поднялся с колен. Сеид препоясал его поясом повиновения. Ему тут же состригли бороду, выщипали брови, обрили голову и Сеид надел на него дервишскую шапку.
С этого момента он был уже не улемом, не проповедником, а одним из многочисленных мюридов Сеида Бурханаддина Тайновидца.
Искус, как обычно, начался испытанием решимости вновь обратившегося подчиниться воле наставника. Зная, что Джалалиддин унаследовал от отца неуемную гордыню, шейх решил прежде всего расправиться с нею.
И вот, сын Султана улемов, ученый, признанный светилами мусульманского мира, проповедник соборной мечети в султанской столице, настоятель медресе, принялся чистить нужники. Так повелел шейх. Он не давал ученику никаких поблажек, скорей наоборот, притеснял его самолюбие строже, чем в других мюридах. И Джалалиддин справедливо видел в этом знак особой любви.
Повеяло весной. Талая вода с гор переполнила каналы и арыки. А Джалалиддин, обвязав вокруг рта и носа кусок белой материи, все таскал кожаные ведра с нечистотами. Джалалиддин выполнял свои обязанности с неистовым рвением. Лишения, которым он подвергал свое тело, успокаивали огонь, полыхавший в его сердце после смерти жены Гаухер. И все же в глубине души он ждал, когда шейх скажет ему: "Довольно". Но тот молчал.
Джалалиддина мучил постоянный голод. Но от зловония кусок не лез ему в горло. Он осунулся, похудел. Горящие от бессонницы глаза ввалились.
И вот, вода, наконец, спала. Оказалось, что он выполнил свою работу. Но наставник ничего не говорил и он продолжал по вечерам выгребать то, что накапливалось за сутки.
Видя, что работы стало мало, Сеид задал новый урок: вместе с двумя мюридами собирать в городе подаяние для всей братии. Это было похуже нужников. Одно дело исполнять урок перед своими, которые знают, что так повелел шейх. Другое дело — унижаться перед чужими людьми, перед своими бывшими прихожанами.
Трудней всего было просить у богословов, улемов, чтецов Корана. Ему казалось, что каждый из них подает милостыню с затаенной злорадной усмешкой. А между тем, мало кто узнавал в этом худом безбородом дервише сына Султана улемов.
Чутье, обостренное ночными бдениями и телесными лишениями, понемногу научило его угадывать повадки, побуждения и характеры людей по единому слову, взгляду; едва заметному движению. Он побывал в таких кварталах, о существовании которых едва догадывался прежде. В кабаках разбитные гуляки бросали в его кокосовую чашку мелочь, как собаке бросают кость. Арфистки в веселых домах, пышнотелые, крашеные хной, подавали милостыню во искупление своих грехов. В караван-сараях и торговых рядах милостыня была заранее рассчитана, потому что здесь жил и деловые люди.
Но его привлекали сердца бедняков. Здесь тоже случалось, что подавали в надежде на награду. Однако часто делились с нищим дервишем последней горстью риса, просто и естественно, а иногда застенчиво, как делились бы с любым другим голодным человеком.
Нравилось ему бывать и в ремесленных кварталах: подмастерья, трапезничавшие все вместе за одним столом, всегда выделяли нищенствующему дервишу равную долю.
Иное дело — особняки знати. Чем богаче и сановней был вельможа, тем спесивей были его слуги. Они похвалялись размерами хозяйских подаяний, как евнухи похваляются мужскими атрибутами своих падишахов. Но это не забавляло, а скорее удивляло Джалалиддина.
За одну весну и лето он узнал город и его обитателей лучше, чем за все предшествующие годы.
Наконец, Сеид отменил чистку нужников: 'Ты исполнил урок. Но помни: душу очистить трудней, чем отхожие ямы".
Избавившись от преследовавшего его днем и ночью зловония, Джалалиддин испытывал теперь терзания голода. Его наставник считал голод ключом, открывающим скрытые силы в природе человека.
Однажды, когда муки голода стали нестерпимыми, наставник вывел его в город. Они пошли к мясным рядам. Мясник удивленно и почтительно поспешил навстречу шейху Святые отцы сюда не заглядывали. Сеид остановил его жестом, и, указав на желоб с потрохами, сказал:
- Когда мне становилось невтерпеж, я приходил сюда и говорил себе: "Эй, слепое себялюбие! Ничего другого, кроме этой собачьей еды, я тебе дать не могу. Если хочешь, ешь!"
Трое суток отвращение не давало Джалалиддину проглотить ни куска пищи. К осени голод стал настолько привычным, что он научился с ним справляться, подвязывая камень к животу.
И тогда наставник задал новый урок. Сеид наказал ему по много часов без сна читать суры Корана в самых неудобных позах. Следовало повторять суры до тех пор, пока само звучание, мелодия стиха, не станет вызывать образы и видения.
Закалив волю мюрида, научив его преодолевать себя, шейх стал обучать его сосредоточенности. Шейх перестраивал мышление своих мюридов на метафизический лад.
После того, как испытали они все, что может испытать человек, он учил их перевоплощаться в растения и животных, в отвлеченные страсти и желания. И Джалалиддин, фантазия которого не знала предела, преуспел в этом быстрее всех.
Миновала зима, снова весна сменилась летом. Джалалиддин оброс волосами. Наставник с тайным удовлетворением наблюдал, как быстро продвигается ученик, озадачивая его иногда неожиданным ходом своих мыслей. Образы, в которые фантазия облекала чувства, не приходили в голову его наставнику. То был знак, что путь, по которому он ведет Джалалиддина, близится к концу.
Весной третьего года Сеид призвал Джалалиддина к себе.
— Годы мои на исходе, — сказал он. —Хочу я, чтобы при мне прошел ты искус уединения.
Сеид приказал подготовить келью, принести туда коврик, кувшины с водой, ячменный хлеб. И на следующее утро сам ввел в нее Джалалиддина, благословил и оставил одного, замуровав дверь.
Сорок дней продолжался искус уединения. Дважды заглядывал к нему наставник через узкое оконце. Он менял пустые кувшины на полные и удалялся. Первый раз ученик сидел в оцепенении, ничего не замечая, втянув голову в плечи. Во второй раз он застал Джалалиддина в слезах: тот стоял лицом к стене, рыдания душили его. Шейх не стал его тревожить.
Наконец, подошел срок. Последнюю ночь шейх провел без сна. Он очень волновался за своего мюрида. На рассвете он приказал выломать дверь и первым вошел в келью.
Джалалиддин стоял посередине. Сквозь тусклое оконце в потолке падал слабый свет. На губах его играла едва заметная печальная улыбка.
В мире нет ничего, что было бы во вне.
Все, что ищешь, найдешь ты в себе!
Эти слова Джалалиддина, первые за сорок дней, привели наставника в неописуемый восторг, ведь он ответил на стих Корана, мелькнувший в голове шейха.
Мюрид, увидевший мысли наставника, перестал быть мюридом. Он стал познавшим — арифом.
-Ты познал все науки — явные и сокровенные,— произнес шейх. — Да славится Господь на том и на этом свете за то, что я удостоился милости лицезреть своими очами твое совершенство. С именем Его ступай и неси людям новую жизнь, окуни их души в благодать...
В тот же день шейх повязал Джалалиддину чалму улема, выпустив коней на правое плечо. Он облачил его в плащ с широкими рукавами—хырку, который носят арифы. А затем объявил мюридам, что слагает с себя обязанности их наставника, которые отныне будет исполнять достойный сын своего отца, сын Султана улемов.
Джалалиддин снова стал мюдеррисом в медресе Гевхертиш и наставником дервишской обители. Он участвовал в диспутах с богословами, на которые был открыт доступ всем.
Люди стали для него понятней. Он читал в них, как читал открытую книгу. Речь его стала скупей и убежденней и, главное, брала за сердце. Его слово всегда било в цель. Все многолюдней становились его маджлисы (собрания), прибавилось в обители и мюридов. "Толкуют мне о чуде, — говорил он своим ученикам. — Дескать, имярек за один день добрался до Каабы. Но на такое чудо способен и самум, за миг он долетит туда, куда захочет. Избавиться от двойственности, возвыситься из низости, подняться из невежества до разума, из бездуховности придти в мир духа — вот это чудо!"
Минул еще год. Поначалу Джалалиддин каждый вечер продолжал беседы с наставником, делился мыслями. Потом беседы стали все реже. Сеид все чаще уединялся.
Несколько раз заводил он речь о своем желании уехать в Кейсери. Но тот и слышать не хотел об этом:
— Отчего шейх хочет лишить меня друга и наставника? Разве плохо ему с нами?
— Два льва в одной пещере не живут, — ответил Сеид. — А друга ты вскоре себе обретешь!
Как-то летним жарким днем мюриды, желая угодить старику, посадили его на мула и повезли за город, в прохладу садов. Сеид задумался о своей жизни и не заметил, как мул, подойдя к обочине, потянувшись к зеленой траве, прыгнул через канаву. Сеид упал и сломал ногу. Оповещенный о несчастье, примчался Джалалиддин. Он раскроил ножом мягкий сапог, смазал место перелома болеутоляющей мазью, приложив травы, вытянул кость и крепко затянул ее в лубок из дубовой коры.
Сеид перенес всю эту операцию не поморщившись. Но когда она была закончена, молвил с глубоким упреком:
- Ну и мюрид у меня, молодец! Сначала перебил желание шейха уехать, а потом, чтобы он не мог осуществить его, перебил и ногу!
Краска раскаяния залила лицо Джалалиддина: какое имел он право удерживать наставника, если его сердце тянулось к свободе!
Вскоре нога зажила. Сеид начал готовиться к отъезду. С горьким чувством отпускал старика Джалалиддин, словно знал, что им больше не увидеться. Слишком уж слаб был Сеид.
Двадцать пятого ноября 1244г. по дороге, ведущей в Конью, из Кейсери ехал одинокий путник, мерно покачиваясь в такт шагу низкорослого осла. Вряд ли бы добрался он до этой долины, если б не ахи*, их напутствия и советы. От самого Тебриза ахи передавали его, как письмо, из рук в руки.
(* Ахи — религиозное суфийское братство, распространенное в средние века на Ближнем и Среднем Востоке. Оно объединяло, главным образом городских ремесленников и торговцев и имело своих старейшин-шейхов, которые возглавляли общины и обители. В качестве военной силы ахи защищали горожан от произвола феодалов и монгольских наместников. Ахи были связаны обрядами и уставом, из которых во время крестовых походов многое было заимствовано священными орденами Европы.)
Сколько дорог исходил он, с какими только учеными людьми не встречался и шейхами не беседовал! И ни один не имел ответов на его вопросы, ни один не мог понять его бунтарский дух, вытерпеть непримиримость суждений. Даже великий мудрец Ибн аль-Араби, у которого многому научился путник, и тот был ограничен своей наукой, своими знаниями, он не мог отказаться от них. Но если наука из средства превращается в цель, то и она становится завесой перед Истиной. Когда он сказал об этом Ибн аль-Араби, тот только голову склонил:
— Безжалостен хлыст твоих слов, сынок!..
В Багдаде беседовал путник с достославным шейхом Эвхадеддином Кирмани и спросил его:
— Что творишь?
— Созерцаю месяц в тазу с водой! — ответил тот.
Не в .новинку был путнику язык арифов. Шейх подразумевал: созерцаю абсолютную, совершенную красоту Истины в каждой капле воды. Отраженную красоту...
- Если не вскочил у тебя на шее чирей, подними голову! Погляди на небо, отчего ты не видишь месяц там? —сказал путник.
Если не понял его Ибн аль-Араби, не снес его речей Кирмани, то чего ждать от других?! Наверное, где-то на свете есть тот, кто мог бы понять его, стать зеркалом его души.
Путник въехал в город. У ворот сидели саррафы — уличные менялы. У них можно было разменять любую монету. Он бросил на коврик саррафа серебряный дирхем, получил or него десять акче, упрятал их за кушак, и, расстелив у стены караван-сарая циновку, уселся на нее, поджав под себя ноги. Он не торопился. За долгие годы странствий у него вошло в привычку, прежде чем начинать какое-нибудь дело, проводить один день вот так, сидя на улице, а второй — бродя по базару. Приметливому взгляду бывалого странника за эти два дня открывалось главное — чем и как живет город. И без особых усилий случай всегда посылал ему нужные встречи.
В ту памятную субботу Джалалиддин снова был приглашен на диспут. Темой диспута были два хадиса. Пророк Мухаммед сказал: "Первое, что сотворил Аллах — белую жемчужину". И еще сказал: "Первое, что сотворил Аллах — разум". Спор разгорелся о том, однозначно ли выражение "белая жемчужина" перворазуму.
Джалалиддин ехал по улице, опустив голову. Диспуты давно наводили на него глухую тоску. Казалось, ученые мужи собирались не для того, чтобы понять друг друга, а, напротив, ждали лишь оплошности или оговорки противника, чтобы поймать его на слове и показать собственную ученость.
Внезапно его конь остановился. Джалалиддин поднял глаза и увидел обнаженные до локтя жилистые руки, схватившие под уздцы его иноходца, редкую бороду и сверлящий взгляд странника.
Двадцать шестого ноября 1244 года встретились два человека, открыли себя друг в друге, поняли, полюбили. Не будь этой встречи, по иному чувствовали и думал и бы миллионы людей сегодня.
В тот день родился для мира один из величайших поэтов Земли — Джалалиддин Руми, воплотивший в своей поэзии верования, чувства и предания народов огромного региона, выразивший в ней с небывалой силой величие человеческого духа в его бесконечном стремлении к совершенству.
Все также крепко держа под уздцы иноходца и, не спуская глаз с Джалалиддина, путник крикнул:
-Эй, меняла мыслей и смыслов того и этого мира! Скажи, кто выше — пророк Мухаммад или Байазид Бистами? *
(* Байазид, живший в 9 в. подвижник, был одним из столпов суфизма. Он первым обнаружил, что углубление в размышления о единстве Бога может вызвать чувство полного уничтожения собственной личности, подобно растворению в "я" возлюбленной. Он говорил: "Я сбросил самого себя, как змея сбрасывает свою кожу. Я заглянул в свою суть и... я стал Им!" )
Тем не менее вопрос, заданный незнакомцем, да еще посреди улицы, был кощунственной дерзостью. И Джалалиддин ответил, как на его месте ответил бы любой правоверный шейх:
— Что за вопрос? Конечно, Мухаммад выше! Шамседдин, так звали странника, без сомнения,
ждал такого ответа. Тонкая улыбка заиграла на его губах:
— Тогда почему Мухаммад говорил: "Сердце мое покрывается ржавчиной и по семьдесят раз в день я каюсь перед Господом моим!". А Байазид утверждал: "Я очистился от всех несовершенных качеств своих и в теле моем нет ничего, кроме Бога! Преславен я, преславен я! О, сколь велик мой сан!"
Джалалиддин выпрямился, как от удара. Прежде, чем ответить, не скрывая волнения, пристально посмотрел он в глаза незнакомцу. Его волнение передалось путнику.
Впоследствии Шамседдин вспоминал: "Он сразу постиг совершенство и полноту моих слов и не успел я договорить, как почувствовал, что опьянел от чистоты его сердца!"
- Мухаммад каждый день одолевал семьдесят стоянок, — ответил Джалалиддин. — И каждый раз. достигнув новой ступени, каялся в несовершенстве познания, достигнутого на предыдущей стоянке. А Байазид вышел из себя от величия достигнутой им одной единственной стоянки и в исступлении произнес эти слова...
По сути Шамседдин спрашивал о другом: состоятельны ли претензии на постижение абсолютной истины или же всякое познание относительно и каждая новая ступень есть отрицание предыдущей?
Услышав ответ, Шамседдин вскрикнул и упал на землю. По крайней мере, так описывают со слов очевидцев эту сцену старинные хроники.
Три месяца без перерыва продолжалась беседа Шамседдина Тебрези и Джалалиддина Руми. Всем, кто хорошо знал Джалалиддина, показалось, что он умер, а в его облике родился другой человек.
"Неожиданно явился Шам,— вспоминал впоследствии сын поэта Велед, — и соединился с ним и в сиянии его света исчезла тень Руми".
Никому не ведомо, о чем говорили они в своем уединении. Как видно из его слов, не ведал этого и сын поэта. Но по приказанию Джалалиддина все рассказы и изречения, каждое слово Шамседдина, сказанное публично, записывалось "писарями тайн". Эти записи в дальнейшем составили книгу "Макалат".
Шамседдин раскрыл таившиеся в Джалалиддине неведомые дотоле ему самому силы, придавленные тройным гнетом — авторитетом отца, книжной ученостью и суфийским самосовершенствованием под началом Сеида Тайновидца. Эти силы оказались настолько могучими, что не иссякли, а, напротив, обрели взрывную мощь.
Шамседдин первым увидел эти силы и "приоткрыл крышку". И тогда на весь мир зазвучал голос бубна в сердце Джалалиддина.
Слезы и стенания сменялись гимнами радости быть на Земле человеком, гордостью за человека, верой в его величие и всемогущество.
Здравым смыслом простолюдина Шамседдин понял, как многим ученым мужам книги заслонили окно в мир! Живую жизнь облекли они в саван мертвых догм. И поэтому, увидев его с книгой отцовских поучений, кричал он, как одержимый: " Не читай! Не читай!"
Шамседдин упорно отвращал его взор от созерцания месяца, отраженного в тазу, указывая на месяц в небе. Джалалиддин отказался от всего. Фетвы и диспуты были заброшены. Теперь молитвы и проповеди сменились стихами и музыкой, притеснения плоти — песнями и плясками.
Джалалиддин в любой момент, даже самый неподходящий, мог неожиданно для себя начать танцевать и декламировать стихи, которые струились из него.
Однажды, проходя по базару, он услышал тонкий мелодичный перезвон. То били молоточки золотых дел мастеров. От этого ритмичного малинового перезвона родилась тихая радость, она ширилась и росла, пока не захватила его всего без остатка. Он остановился, прислушиваясь. Рука потянулась к подолу, другая взлетела вверх. Он сделал шаг, склонил голову к правому плечу и медленно, а потом все быстрее и быстрее, закружился в пляске посреди пыльной многолюдной улицы, а из уст его полились стихи:
Эй, листок, расскажи, где ты силу нашел,
как ты ветку прорвал,
из тюрьмы своей вышел на свет?!
Расскажи, расскажи, чтоб мы тоже могли
из тюрьмы своей выйти
на свет!
Эй, кипарис, ты растешь из земли,
но как гордо ты вскинулся ввысь!
Кто тебя научил, кто тебе показал?
Научи ты и нас, как. ты тянешься ввысь! Золотых дел мастер Саляхаддин был другом поэта. Когда он увидел кружившегося в пляске Джалалиддина, он понял, что именно звон их молоточков, доносившийся из мастерской, привел поэта в экстаз!
— Бейте! Бейте сильнее! — приказал мастер Саля-
хаддин. Ноги сами подняли старого мастера и понесли на улицу: "Бейте! Не останавливайтесь! Бейте!" Они закружились вместе, в одном ритме, с одним и тем же самозабвением, с чувством полного слияния с миром. Стихи рождались сами собой:
Эй, бутон, весь окрасившись в кровь, вышел ты из себя!
Расскажи нам, бутон, что такое любовь?
Из себя выходить научи!
Саляхаддин был стар. Не в силах продолжать пляску, он вскоре остановился с поклоном и попросил прощения у поэта за свою немощь.
Тот обнял его за плечи, поцеловал, и продолжал плясать один, читая:
Забил родник неистощимых кладов.
Из мастерской, где золото куют.
Как смысл велик, как ясен лик!
Как сердце счастливо, как радо!
В тот же вечер Саляхаддин, подарив свою мастерскую общине, ушел вместе с поэтом, чтобы больше не расставаться с ним до самой своей смерти.
Десять лет поэт был неразлучен с Саляхаддином. Он увековечил его имя более, чем в семидесяти газелях. Старый мастер вышел из народа. Он был воплощением его здравого смысла и чуткости к Истине.
Однажды, собрав своих друзей и последователей, Джалалиддин сказал:
- Быть шейхом не по мне. Отныне и впредь слушайтесь Саляхаддина, следуйте за ним.
К вельможам и эмирам поэт не благоволил, но охотно беседовал с их женами. Жена вельможи Эминеддина Микаэла собирала по вечерам женщин, которые, к ужасу правоверных улемов, плясали, пели, слушали стихи поэта, осыпали его розами. Среди этих женщин была и царевна Гумедж-Хатун, дочь султана Гияседдина и грузинской царевны Тамар. Когда ей пришлось отправиться к мужу во вторую столицу державы город Кайсери, Гумедж-Хатун заказала портрет Джалалиддина, чтобы, когда невыносима станет разлука, она могла видеть его лицо. Выполнить заказ царевна поручила выдающемуся художнику. "Что ж, прекрасно, если у него получится" — сказал Джалалиддин.
Двадцать холстов нарисовал художник. И все, по его мнению, были неудачными. Слезы отчаяния появились у него на глазах. Джалалиддин утешил его стихами:
Если б себя мне увидеть! Но нет!
Смешение красок дает белый свет!
Дух мой не знает покоя,
Но кок я спокоен в душе.
Море во мне потонуло, но чудо!
Бескрайнее море во мне...
Одна из учении поэта стала даже настоятельницей женской дервишской обители в городе Токате.
Защищенный народной любовью, Джалалиддин мог теперь даже в лицо султанам говорить то, что думал.
Когда к нему в медресе пожаловал в сопровождении свиты султан Иззеддин Кей Кавус 2, поэт усадил гостей и, как ни в чем не бывало, продолжал беседовать с друзьями.
Просидев какое-то время среди плотников, цирюльников, кожевенных дел мастеров, султан почувствовал себя униженным и произнес:
— Да соблаговолит его святейшество осчастливить нас наставлением своим!
— Какое я могу дать тебе наставление? — ответил поэт.
- Тебе положено быть пастырем, а ты обратился в волка. Тебе доверено охранять, а ты обратился к грабежу. Бог сделал тебя султаном, а ты поступаешь по наущению дьявола!
Султан вел борьбу со своим братом. Отповедь поэта означала, что город, братство ахов, ремесленники были против него. И действительно, вскоре участь Иззеддина была решена. На трон сел его брат.
Слово Джалалиддина стало деянием. Он говорил: "Я превращаю глину в жемчуга и бубны музыкантов наполняю златом. Всех жаждущих пою вином, иссохшие поля нектаром орошаю. Всю землю превращаю в рай, на трон султанский страждущих сажаю и воздвигаю помосты из тысяч виселиц".
Он сложил тысячи стихов. Его слово проникало до самых далеких окраин мира. И со всех концов — из Бухары и Тебриза, Каира и Йемена, Дамасска и Кордовы — потянулись к нему люди, как к светочу, озарившему кромешную ночь монгольского ига и дикости крестоносцев.
Он стал народным поэтом и поэтом всего человечества. Его стихи переведены почти на все языки мира.
Дело его жизни было завершено.
Тело, почти семьдесят лет не знавшее отдыха, уже плохо слушалось его. Несколько дней Джалалиддин Руми уже не вставал.
В среду утром горожане проснулись от глухого раскатистого гула. Дома заходили ходуном. Люди в панике выбежали во дворы, на улицы. Днем последовало еще два подземных толчка. Кое-где обвалились дувалы, в кварталах бедноты погибли люди.
Вечером шесть старейшин ахи пришли проведать больного; люди мастеровые, практичные явились не без тайной мысли. Давно уверовали они, что поэту ведомо все происходящее на небе, на земле и под землей, и хотели узнать, чего ожидать от землетрясения, на что надеяться и как быть.
Джалалиддин понял их, поблагодарив за пожелания здоровья, и сказал, медленно переводя дыхание:
— Трясения земли не страшитесь! Несчастная земля наша требует жирного куска. — Он улыбнулся и приложил ладони к своей впалой груди. — Надо предать его земле. И она успокоится...
В тот день, когда умру, вы не заламывайте руки.
Не плачьте, не твердите о разлуке!
То не разлуки, а свиданья день.
Светило закатилось, но взойдет.
Зерно упало в землю — прорастет!
На рассвете город огласился воплями глашатаев: "Сал-я-я!.. Сал-я-я! Сал-я-я!" Во многих домах, караван сараях, обителях и медресе Коньи не спали той ночью, ожидая сигнала к последнему прощанию. И когда этот сигнал прозвучал, тысячные толпы высыпали на улицы города. Женщины, дети, братья ахи, старейшины, подмастерья, байская челядь, дворцовые слуги, купцы, крестьяне окрестных деревень, босоногие, с непокрытыми головами — каждый хотел подставить плечо под носилки, накрытые той самой лиловой ферадже, по которой в городе за сорок с лишним лет привыкли узнавать Джалалиддина Руми. По обычаю, перед процессией гнали восемь волов, чтобы принести их в жертву над могилой, а мясо раздать беднякам.
Когда процессия вышла на главную улицу, толпа стиснула ее со всех сторон. Тюрки и хорасанцы, греки и армяне, православные христиане и иудеи — все пришли попрощаться с поэтом, каждый по своему обычаю.
Султан Перване стоял на пригорке у дворцовых ворот. Стража, обнажив сабли, принялась избивать и разгонять людей. Все смешалось: молитвы и рыдания, крики боли, музыка и яростные вопли. То была первая попытка отделить поэта от народа.
И неизвестно, чем бы все кончилось, если б погребальные носилки не выпали из рук на землю. При виде расколовшихся досок и белого савана толпа в благоговейном ужасе оцепенела.
Султан Перване сурово наблюдал за происходящим. К нему подбежал один придворный и, склонившись в три погибели, проговорил:
— О всемилостивый властитель, падишах эмиров! Столпы веры спрашивают тебя: "Что надобно христианам и иудеям среди правоверных, хоронящих своего шейха? Повели им убраться прочь, дабы мы могли отдать последние почести рабу Аллаха Джалалиддину".
— Ты прав, факих! — кивнул ему Перване. И, повелев призвать к нему иудейских и христианских священнослужителей, приказал им увести прочь своих единоверцев.
— О повелитель милостивых! — ответил настоятель православного собора отец Стефаний. — Как солнце освещает своим светом весь мир, так и Руми освятил светом Истины все человечество. Солнце же принадлежит всем. Разве не сам он сказал: "От меня узнают о тайне семьдесят два народа". Если бы мы и приказали верующим уйти, они нас все равно бы не послушали.
- Он как хлеб, — подхватил глава иудеев раввин Хайаффа. — А хлеб нужен всем!
Перване осталось только развести руками. Погребальные носилки подняли на плечи. Снова зазвучали стихи, молитвы, музыка. И снова под напором толпы остановилась процессия. Опять пошли в ход дубинки и сабли. И опять упали на землю носилки. Четырежды избивали людей стражники. И четырежды падали носилки, и ремесленных дел мастера, верная опора поэта, чинили его последний экипаж.
Рядом с надгробиями Султана улемов и золотых дел мастера Саляхаддина вырос еще один холмик. Отсюда, с холма, хорошо виден город с его минаретами и зелеными куполами мечетей. Зеленоватый купол Куббе-и-Хазра воздвигнут над могилой Джалалиддина Руми два с половиной века спустя.
В просторном внутреннем дворике неустанно журчит вода. И неиссякаемым потоком с утра до вечера идут люди, до 16 тысяч человек в день. Семь столетий прошло, а люди все идут и идут! Зачем?
ПРИТЧИ РУМИ
Придется ль мне до той поры дожить,
Когда без притч смогу я говорить?
Сорву ль непонимания печать,
Чтоб истину открыто возглашать?
Волною моря пена рождена,
И пеной прикрывается она.
Так истина, как моря глубина
Под пеной притч порою не видна.
Вот вижу я, что занимает вас
Теперь одно — чем кончится рассказ,
Что вас он привлекает, как детей
Торгаш с лотком орехов и сластей.
Итак, мой друг, продолжим — и добро,
Коль отличишь от скорлупы ядро!
Барана горожанин за собой
Тащил с базара, — видно, на убой.
И вдруг в толпе остался налегке
С веревкой перерезанной в руке.
Барана нет.
Добычею воров
Овчина стала, и курдюк, и плов.
Тот человек, в пропаже убедясь,
Забегал, бестолково суетясь.
А вор возле колодца, в стороне,
Вопил и причитал: "Ой, горе мне!"
"О чем ты?" — обворованный спросил.
"Я кошелек в колодец уронил.
Все, что имел я, — сто динаров там!
Достанешь — я в награду двадцать дам"
А тот: "Да это целая казна!
Ведь десяти баранов в ней цена.
Я одного барана потерял,
Но бог взамен верблюда мне послал!"
В колодец он с молитвою полез,
А вор с его одеждою исчез.
О друг, по неизвестному пути
Ты должен осмотрительно идти.
Но жадность заведет в колодец бед
Того, в ком осмотрительности нет.
Шах в шахматы с шутом своим играл,
"Мат" получил и гневом запылал.
Взяв горсть фигур, шута он по лбу хвать.
"Вот "шах" тебе! Вот — "мат"! Учись играть!
Ферзем куда не надо — не ходи".
А шут: "Сдаюсь, владыка, пощади!" Шах молвил:
"Снова партию начнем".
А шут дрожал, как голый под дождем.
Сыграл и быстро. Шаху снова "мат".
Шут подхватил заплатанный халат,
Под шесть тяжелых, толстых одеял
Забился, притаился и молчал.
"Эй, где ты там?" — шах закричал в сердцах.
А шут ему: "О справедливый шах.
Чтоб перед шахом правду говорить,
Надежно надо голову прикрыть.
"Мат" получил ты от меня опять
Теперь твой ход — и мне несдобровать".
Однажды к пахарю забравшись в хлев,
В ночи задрал и съел корову лев
И сам в хлеву улегся отдыхать.
Покинул пахарь тот свою кровать,
Не вздув огня, он поспешил на двор -
Цела ль корова, не залез ли вор?
И льва нащупала его рука,
Погладил льву он спину и бока.
Льву думалось: "Двуногий сей осел,
Видать, меня своей коровой счел!
Да разве б он посмел при свете дня
Рукой касаться дерзкою меня?
Пузырь бы желчный лопнул у него
От одного лишь вида моего!"
Ты, мудрый, суть вещей сперва познай,
Обманной внешности не доверяй.
Огнепоклоннику сказал имам:
"Почтенный, вам пора принять ислам!"
А тот: "Приму, когда захочет бог,
Чтоб истину уразуметь я мог".
"Святой аллах, — имам прервал его, -
Желает избавленья твоего;
Но завладел твоей душой шайтан:
Ты духом тьмы и злобы обуян".
А тот ему: "По слабости своей
Я следую за теми, кто сильней.
С сильнейшим я сражаться не берусь,
Без спора победителю сдаюсь.
Когда б Аллах спасти меня хотел,
Что ж он душой моей не завладел?"
Раз к золотых дел мастеру пришед,
Сказал старик: "Весы мне дай, сосед"
Ответил мастер: "Сита нет у нас"
А тот: "Не сито, дай весы на час"
А мастер: " Нет метелки, дорогой"
Старик: "Ты что, смеешься надо мной?
Прошу я: "Дай весы! — а ты в ответ -
То сита нет, а то метелки нет"
А мастер: "Я не глух. Оставь свой крик!
Я слышал все, но дряхлый ты старик.
И знаю я, трясущейся рукой
Рассыплешь ты песок свой золотой,
И за метелкою ко мне придешь
И золото с землею подметешь,
Придешь опять и скажешь:
"Удружи, И ситечко на час мне одолжи"
Начало зная, вижу я конец.
Иди к соседям с просьбою, отец!
Богатые соседи ссудят вам
Весы, метелку, сито... Вассалам!"
Бродяга некий, забредя в сады,
На дерево залез и рвал плоды.
Тут садовод с дубинкой прибежал,
Крича: "Слезай! Ты как сюда попал?
Ты кто? " А вор: "Я — раб творца миров -
Пришел вкусить плоды его даров.
Ты не меня, ты бога своего
Бранишь за щедрой скатертью его"
Садовник, живо кликнув батраков,
Сказал: "Видали божьих мы рабов!"
Веревкой вора он велел скрутить
Да как взялся его дубинкой бить.
А вор: "Побойся бога, наконец!
Ведь ты убьешь невинного, подлец!"
А садовод несчастного лупил
И так при этом вору говорил:
"Дубинкой божьей божьего раба
Бьет божий раб! Такая нам судьба.
Ты — божий, божья у тебя спина,
Дубинка тоже божья мне дана!"
Пришла женщина с ребенком и сказала:
— Мавляна (так с любовью обращались к Руми), я испробовала все способы, но ребенок не слушается. Он ест слишком много сахара. Скажите ему, что это не хорошо, он послушается, потому что он Вас очень уважает.
Руми посмотрел на ребенка, на его веру, и сказал:
- Приходите через три недели.
Женщина пришла в недоумение. Такая простая вещь! Непонятно. Люди приходили из далеких стран и Руми помогал им решать большие проблемы сразу. А тут такая малость!
Женщина послушно пришла через три недели. Джалалиддин посмотрел на ребенка и сказал:
— Приходите через три недели. Мать спросила:
- В чем дело?
Но он повторил свое решение. Когда они пришли в следующий раз в назначенный срок, Руми сказал ребенку:
— Сынок, послушай мой совет, не ешь много сахара, это вредно для здоровья.
Ребенок сказал:
— Раз Вы мне советуете, я больше не буду этого делать.
Мать попросила ребенка подождать на улице. Когда тот вышел, она спросила Руми, почему он не сделал этого сразу, ведь это так просто?
Руми смущенно признался ей, что сам любил есть сахар, и, прежде, чем давать совет, ему пришлось избавляться от этой слабости. Он прикинул и решил поначалу, что трех недель будет достаточно, но ошибся.
К Руми пришел человек, у которого был хронический невроз сердца и сказал:
— Мне не помогают никакие лекарства, я все перепробовал. Не могли бы Вы мне чем-нибудь помочь?
Мастер внимательно смотрел на пришедшего и после спокойного интуитивного размышления сказал:
— Принесите мне ножницы.
Пока несли ножницы, человек нервно ерзал на стуле и, не выдержав, спросил:
— Скажите, не хотите ли Вы подрезать мне сердце? Руми засмеялся и ответил:
— Я не хирург, к тому же, я никогда не слышал, чтобы ножницами оперировали сердце.
Когда принесли ножницы, Мастер отрезал одну из пуговиц жилета пациента и сказал, чтобы тот не пришивал другую вместо отрезанной и не прикасался рукой к тому месту, где она была.
Руми велел прийти человеку через две недели и сказал, что за это время он ожидает положительный результат. Тот пообещал сделать все, как велел Мастер.
Через две недели человек пришел очень радостным и сказал:
— Врач осмотрел меня, прослушал мое сердце и сказал, что оно в порядке. Что Вы сделали, господин, выгнали духа из моей пуговицы?
Руми ответил с улыбкой:
- Ваша рука постоянно прижимала пуговицу жилета и играла с ней вблизи сердца. Эта пуговица и была тем "духом", который грыз ваше сердце. Отрезав ее и, запретив Вам прикасаться рукой к этому месту, я освободил его от нервных движений вашей руки.
Один богатый купец из Тебриза, имея проблемы, приехал в Конью с тем, чтобы повидать Руми. Купец взял с собой 50 золотых монет, решив поднести их мудрецу. Когда он вошел в приемный зал и увидел Мавляну, его охватило волнение.
Джалалиддин произнес:
- Твои 50 золотых приняты! Но ты потерял 200, и это привело тебя сюда. Бог наказал тебя, но Он также показывает тебе нечто. Теперь все у тебя наладится.
Проницательность Руми изумила купца. Руми продолжал:
- Тебе пришлось испытать много трудностей из-за того, что однажды, далеко на западе, в христианском мире, проходя мимо христианского дервиша, лежавшего на улице, ты плюнул на него. Найди его, попроси прощения и передай Наш привет.
Тут купец пришел в совершенное замешательство, увидев, что его душа —открытая книга для Руми.
— Смотри, — сказал Джалалиддин, — сейчас мы покажем его тебе.
С этими словами Мастер прикоснулся к стене комнаты и взору купца открылась базарная площадь в Европе и лежащий на ней святой. Купец отшатнулся от этой сцены и ушел от Мастера глубоко потрясенным.
Он немедленно отправился в Европу и нашел христианского дервиша. Когда он приблизился, дервиш посмотрел на него и сказал:
- Наш Мастер Джалалиддин связался со мной. Купец взглянул в том направлении, куда указывал
дервиш, и увидел, словно на картине, Джалалиддина, который пропел такие стихи:
- И для рубина и для простой гальки — для всего есть место на Его холме.
Возвратившись в Конью, купец передал поклон христианского дервиша Джалалиддину и обосновался в дервишской общине.
Байазид, один из величайших суфийских Мастеров, будучи ребенком, приходил к Учителю. Ни о чем не говоря и не спрашивая, он тихо садился и смотрел на его лицо, а через некоторое время также тихо удалялся.
Через 12 лет впервые Учитель заговорил с ним:
— Сын мой, видел ли ты на полке книгу? И он сказал, как она называется. Байазид ответил:
— Я никогда не смотрел по сторонам и не имею понятия, где лежат какие книги. Моей единственной целью было просто сидеть напротив Вас и смотреть на Ваше лицо, впитывать Вашу безмолвную силу духа.
После этих слов Учитель сказал:
— Сын мой, ты принят!
Такое отношение к претенденту в ученики может показаться слишком суровым, не гуманным. Но эта тактика позволяет отсеять любопытных и недостаточно зрелых. Мастер не станет спрашивать: "Кто ты? Какая у тебя цель?" Любопытный человек не имеет места в мире религии. Весь мир в его распоряжении, но только не вопрос познания Истины.
***
Байазид написал в своей автобиографии: "Когда я был молод, основой всех моих молитв было желание изменить мир. Я просил: "Господи, дай мне силы, чтобы я мог изменить мир". Мне все казалось неверным. Я был революционером и хотел изменить лицо Земли.
Когда я повзрослел, я стал молиться так: "Это, кажется, многовато; жизнь уходит из моих рук. Прошла почти половина, а я не изменил ни одного человека. Поэтому, позволь, о Господи, изменить мне мою семью".
А когда я состарился и осознал, что даже семья — это слишком много, тогда я понял, что если мне удастся изменить самого себя, этого будет достаточно, более чем достаточно. Сейчас я молюсь так: "Господи, я понял и хочу изменить самого себя, позволь мне сделать хотя бы это!"
И Бог ответил мне: "Теперь уже не осталось времени. Ты должен был подумать об этом в самом начале".
* * *
В старости Байазид говорил:
- Вначале я искал Бога. Я спрашивал людей: "Где Бог?"
И вот однажды Это случилось, и я начал спрашивать людей: "Где Бога нет?"
Однажды Бога не было и я спросил: "Где Он?"
Однажды был только Бог, и я спросил: "Есть ли место, где Его нет?"
***
Случилось так, что один человек пришел к Байазиду и сказал:
— Из-за твоего учения моя жизнь разрушена; 20лет назад я пришел к тебе и ты мне сказал: "Если не просишь, богатства последуют за тобой. Если не ищешь, все будет дано тебе. Если не возжелаешь красивой женщины, придет самая прекрасная из них".
Двадцать лет потрачено зря! Ни одна даже уродливая женщина не пришла. И нет богатств. Я остался беден. Ты разрушил мою жизнь. Что ты скажешь теперь?
Байазид ответил:
— Это произошло бы, но ты слишком часто оглядывался, чтобы увидеть, идут они или нет. Ты желал и упустил все из-за желания, а не из-за меня.
***
Другой человек сказал Байазиду: — Я постился и молился 30 лет, но все еще не подошел близко к понимаю Бога.
Байазид ответил:
— Даже ста лет может быть недостаточно. Человек спросил:
— Почему?
- Потому что этому препятствует твое тщеславие, — ответил мудрец.
- Но как мне от него избавиться? — спросил человек.
- Есть одно средство, но оно тебе не подойдет, -ответил Байазид.
- И все же, назови, — попросил человек. Байазид сказал:
- Ты должен пойти к цирюльнику и сбрить свою почтенную бороду. Затем снять верхнюю одежду, опоясаться кушаком и одеть на шею торбу с грецкими орехами. Когда ты все это сделаешь, ступай на базарную площадь и кричи во весь голос:
— Даю орехи тому сорванцу, который ударит меня по шее.
Когда в торбе не останется ни одного ореха, пойди к зданию суда, чтобы старейшины города видели тебя в таком виде.
— Но я же не могу этого сделать! — взмолился человек. — Нет ли другого средства?
- Нет, это единственный способ достичь цели, — сказал Байазид. — Но ведь я предупреждал, что это средство тебе не понравится, поэтому ты неизлечим.
***
Байазид часто говорил своим ученикам: - Будьте осознающими!
-- Но что есть осознанность? — спрашивали они. Однажды он повел их на реку, где по его указанию
был перекинут узкий мост.
— Чтобы узнать, что такое осознанность, вам придется перейти по этому мосту на ту сторону, — сказал Байазид.
Когда они подошли вплотную к мосту и увидели, что он очень узкий, ученики воскликнули:
— Но это опасно, мост всего один фут шириной! Байазид сказал:
- Но сколько вам нужно, чтобы ходить? Когда вы идете по земле, вы легко можете идти по полоске шириной в один фут. Почему же вы не можете идти по такой полоске, висящей между двух холмов?
Несколько человек попытались, но испугавшись, вернулись назад. Тогда старый Байазид сам пошел по мосту. Некоторые ученики последовали за ним. Когда они достигли другой стороны, те, кто следовал за ним, упали на колени и сказали:
— Мастер, теперь мы знаем, что такое осознанность. Опасность была так велика, что мы не могли позволить себе быть расслабленными. Нам пришлось быть бдительными, осознающими.
***
В другой раз вновь прибывшему ученику Байазид велел показать комнаты монастыря. При этом ему вручили горящий светильник, до краев наполненный маслом. Напутствуя его, Мастер сказал:
— Сейчас старший ученик покажет тебе монастырь, ступай с ним и постарайся не разлить масло.
Когда они вернулись, ученик гордо заявил, что не разлил ни капли масла. Мастер спросил:
-Теперь расскажи мне, что ты видел? Что тебе понравилось больше всего?
Ученик сконфузился. Он понял, что Мастер его проверял.
Когда Байазид умирал, люди, которые собрались вокруг него, его ученики и близкие, были удивлены, потому что в последнюю минуту его лицо стало сияющим, озаренным неземным светом.
Байазид был красивым человеком и его ученики всегда чувствовали ауру вокруг него, но они не видели раньше ничего подобного.
Они спросили:
- Учитель, скажите нам, что с Вами происходит? Тот открыл глаза и сказал:
- Бог приветствует меня. Я иду в Его объятья. До свидания!
Он закрыл глаза и его дыхание остановилось. В этот момент все услышали хлопок и яркая вспышка света озарила комнату!
Однажды великий Мастер Абу Али ибн-Сина (Авиценна ) рассказывал своим ученикам о необходимости быть в жизни бдительным и осознающим. Он говорил о том, что чувствительность человека можно тренировать также, как мысль и мышцы. Он говорил:
- Например, вы входите в какое-то помещение, ваша чувствительность сразу фиксирует наиболее важные детали...
В этот момент Мастеру сообщили, что к нему пришли и просят его выйти. Ибн-Сина сказал своим ученикам:
- Посидите здесь, я сейчас вернусь. И он вышел.
Ученики решили проверить чувствительность своего Мастера. Подложив под циновку, на которой он сидел, чистый лист бумаги, они стали ждать его возвращения. Почувствует ли он какое-нибудь изменение?
Когда ибн-Сина вернулся и сел на свое место, он сразу почувствовал какой-то заговор. Внимательно посмотрев на своих учеников, он сказал:
- Что-то изменилось: или я вырос, или потолок ниже стал?
***
Всем известно, что ибн-Сина был великим ученым и врачом.
Каждый день к нему приходили люди, которым нужна была медицинская помощь. Для этой цели была отведена специальная комната. Люди садились в ряд и ждали его прихода. В определенный час ибн-Сина заходил, брал каждого за руку, проверял пульс, ставил диагноз и назначал лечение.
Несколько соседских женщин решили его разыграть. У одной из них заболела любимая кошка, она закутала ее в платок, положила себе на колени и укрыла халатом.
Когда ибн-Сина подошел к ней, она сказала ему:
— Многие врачи по руке и по пульсу могут ставить диагноз, а вот, держась за край платка, сможете ли Вы сказать о болезни?
Ибн-Сина согласился.
Взяв край платка, в котором была спрятана кошка, он помолчал мгновенье, посмотрел женщине в глаза, а потом сказал:
— Что-то я не пойму. Вообще-то вы здоровы, но скоро у вас родятся пять пушистых детенышей.
***
Однажды заболел сын визиря. Дело было в Бухаре. Все известные врачи только разводили руками, говоря:
- Ваш сын тает на глазах, но мы не можем понять причины.
Сам больной не желал говорить ни слова. Как его не уговаривали, он молчал, лежал на кровати, не ел и не пил.
Пригласили ибн-Сину. Мастер сразу определил, что причина болезни в том, что молодой человек влюблен.
Визирь разволновался. Но как узнать, кто эта девушка? Он начал умолять ибн-Сину придумать что-нибудь. Мастер велел привести в дом человека, который хорошо знает улицы Бухары. Когда его привели, ибн-Сина вошел с ним к больному и велел перечислять названия всех улиц. Сам Мастер в это время держал руку на пульсе больного.
Когда была названа улица, на которой жила девушка, сердце влюбленного сильно забилось.
Оставалось узнать только ее имя. Тогда стали перечислять все имена девушек, живущих на этой улице и пульс влюбленного выдал заветное имя.
Найти девушку не составляло особого труда. Ее пригласили в дом. Она принялась ухаживать за больным и тот быстро поправился.
***
Однажды на праздничной церемонии у Эмира бухарского ибн-Сина сидел в кругу почетных гостей.
Девушки танцевали под восточную музыку и разносили угощения. Одна из них склонилась перед ибн-Синой с большим блюдом плова. Поставив блюдо, девушка ойкнула и не смогла распрямиться. Видимо, блюдо было достаточно тяжелым, а девушка —хрупкой.
Гости сидели на полу и бедняжка застыла в этой позе. Взоры присутствующих обратились на нее. Нужно было что-то делать.
Ибн-Сина резким движением ущипнул девушку за грудь. Она вскрикнула от неожиданности и выпрямилась. Позвонок встал на свое место.
Девушка убежала, а присутствующие заулыбались, оценив по достоинству находчивость знаменитого Мастера.
***
Один знатный вельможа был обуреваем злым духом. Он был убежден, что он — корова, которую следует заколоть на мясо. Врачи были бессильны. Больной отказывался принимать пишу и его организм слабел с каждым днем.
Когда обратились за помощью к ибн-Сине, тот выслушал историю болезни и велел передать больному, что придет мясник, который заколет его на мясо и раздаст людям.
Когда больному сказали об этом, он обрадовался выше всякой меры и с нетерпением стал ждать прихода мясника.
В назначенный день Авиценна предстал перед больным. Размахивая ножом, он закричал страшным голосом:
- Где та корова, которую я наконец-то могу зарезать?
Вельможа испустил восхищенное мычание, чтобы мясник знал, что корова здесь. Авиценна громко приказал:
— Приведите это животное сюда, свяжите его, чтобы я мог отделить голову от туловища. Больного подвели и связали как положено.
"Мясник" замахнулся ножом, но, прежде, чем ударить, пощупал бока "коровы" и громко сказал:
— О... нет, нет. Эта "корова" слишком худа, она не годится на мясо, ее надо подкормить, она слишком тощая. Уведите ее и кормите как следует. Когда она наберет нужный вес, я приду и сделаю свое дело.
После этого больной стал есть все, что ему подавали, и быстро набрал вес. Здоровье его заметно улучшилось и, благодаря заботливому уходу Авиценны, он выздоровел.
К Ибн-Сине обращались за помощью в трудных ситуациях, когда другие врачи расписывались в собственном бессилии.
Однажды к нему привели женщину. Она была женой известного врача, но никто не мог помочь ей. У нее было заблокировано горло и она не могла глотать пишу уже несколько недель и очень ослабла.
Мастер сказал ей;
— Сейчас Вы выпьете немного молока. Больная ответила:
- Это невозможно. Все, что я пытаюсь выпить, мгновенно вылетает наружу!
Она сказала это с большой уверенностью. Но уверенность Мастера была несравнимо большей.
Больной женщине дали бутылку молока. Сделав глоток, она тут же с силой отторгла его.
- Вот видите! Я же Вас предупреждала! — сказала она.
Мастер настаивай:
- Но это смешно. Я уверен, что сейчас Вы сможете проглотить немного молока. Попытайтесь.
Женщина сделала еще попытку, молоко тут же было отторгнуто. Но ей показалось, что небольшую порцию она все-таки проглотила. Мастер улыбнулся, подбодрил ее и сказал:
— Я уверен, что, прежде, чем Вы уйдете отсюда, Вы выпьете всю эту бутылку молока.
Сказано это было с большой силой. Женщина, воодушевленная уверенностью Мастера и собственным успехом, понемногу выпила остаток молока.
Впервые имя Шибли стало известно, когда Мансур Аль Хиллай был убит. Шибли был другом Мансура.
Многие люди были убиты в прошлом так называемыми "религиозными" деятелями. Иисус был распят. Сократа отравили. Но никогда не было такого зверства, как то, что произошло с Аль Хиллаем. Сначала ему отрезали ноги, он был жив. Затем ему отрезали руки, отрезали язык, выкололи глаза, он еще был жив. Затем ему отрубили голову.
Множество людей собралось, чтобы поглазеть на это.
Какие же преступления совершил Мансур? Какой же грех он совершил? Он не совершал никакого греха. Единственным преступлением было то, что он сказал: "Аналь Хак!", что означает: "Я есть Истина! Я есть Бог".
Будь он в Индии, люди поклонялись бы ему столетиями. Все свидетели Упанишад провозглашали это: "Я есмь Брахма, Высшая сущность".
Мансур — один из величайших суфиев. В день казни люди бросали в него камни. Мансур улыбался, он молился за этих людей и говорил Богу: "Ты не можешь обмануть меня! Ты великий обманщик! Я могу видеть тебя в каждом из присутствующих здесь. Ты пытаешься смутить меня? Ты явился, как убийца, как враг. Но Ты не можешь обмануть меня, говорю я Тебе. В какой бы форме Ты не явился, я все равно распознаю Тебя, ибо я распознал Тебя в себе самом!"
Шибли стоял в толпе. Люди бросали камни и грязь. Мансур улыбался. Но внезапно он начал стонать и плакать, потому что Шибли бросил в него розу. Кто-то спросил:
- Почему ты не плакал, когда в тебя бросали камни и грязь, но вдруг заплакал, когда в тебя кинули цветок?
Мансур ответил:
— Люди, бросающие камни, не понимают, что они делают. Но Шибли должен знать. Ему будет трудно получить прощение у Бога. Вот почему я плачу, я молюсь за него.
Когда ему отрезали ноги, он взял кровь и разлил ее на обе руки. Мусульмане таким образом омывают руки перед молитвой, только водой. Кто-то спросил из толпы:
— Что ты делаешь, Мансур? Он ответил:
- Как вы можете очистить себя водой? Ведь преступление вы совершаете своей кровью. Только кровь может очистить. Я очищаю свои руки перед молитвой.
Кто-то сказал:
- Ты дурак! Ты готовишься к молитве или ты готовишься к смерти?
Мансур ответил:
— Молитва и есть смерть. И вы помогаете мне в моей финальной молитве. И ничего нельзя сделать лучше с этим телом. Это тело не может быть использовано лучшим способом, как быть принесенным в жертву на алтарь Божественного. Это будет последняя моя молитва в этом мире.
Когда ему начали отрезать руки, Мансур попросил:
— Погодите минутку! Дайте мне помолиться. Он посмотрел на небо и сказал:
- Прости их, Господи, ведь они не понимают, что творят.
... После такого сильного потрясения Шибли полностью изменился. Он понял чувство Мансура за него. Мольба Мансура за него стала трансформацией.
Двенадцать лет Шибли скитался. Когда он заходил в мечеть, то начинал рыдать так, что вокруг него собирались все люди. Когда его спрашивали:
- Какой грех ты совершил?
Он отвечал:
— Я убил Мансура. Никто другой не был так ответственней за его смерть. Я был подлецом. Я должен был заступиться за него, а я испугался. Я пошел на компромисс со своей совестью и бросил в него цветок.
Человек пришел к великому Учителю Бахауддину, основателю ордена Накшбанди, и попросил помочь ему в его проблемах и в руководстве на пути.
Бахауддин велел ему отказаться от духовных занятий и немедленно покинуть обитель. Добросердечный посетитель попытался протестовать против такого решения.
- Ты получишь знак — это будет тебе наглядным примером, — сказал мудрец, многозначительно подняв палец...
В этот момент в комнату неожиданно влетела птица через открытое окно и начала метаться, не зная, как вылететь. Суфий подождал, пока птица усядется около единственного открытого окна в зале, а затем неожиданно громко хлопнул в ладоши.
Испуганная птица вылетела прямо через окно на свободу.
Тогда Бахауддин сказал:
— Для нее этот звук был чем-то вроде шока, даже оскорбления; ты не согласен?
Один ученик однажды спросил Бахауддина: — Почему Вы никогда не дискутируете с учеными? Бахауддин ответил:
- Было время, когда я делал это регулярно. Я разрушал их убеждения и воображаемые доказательства. Но однажды человек более мудрый, чем я, сказал: "Ты настолько часто и намеренно стыдишь людей языка, что в этом есть монотонность, и, поскольку это не является целью, а ученые продолжают делать ошибки после того, как их авторитет был разрушен, то это не имеет смысла". Он добавил: "Твои ученики находятся в состоянии постоянного восхищения тобой. Они научились уважать тебя. Вместо этого им следовало бы осознать относительную бесполезность таких побед и отсутствие значимости твоих оппонентов. Таким образом, ты в победе потерпел поражение, скажем, на четверть. Восхищение тобой ориентирует их в ненужном направлении и отнимает часть времени, которое они могли бы использовать для восприятия чего-либо более важного. Поэтому ты потерпел поражение пожалуй еще на четверть. Две четверти равны одной половине. Твоя победа является победой только наполовину, а наполовину — поражением".
Это было 20 лет назад. Вот почему я не обращаю ни своего внимания, ни внимания своих учеников на ученых. Наносить удар мнящим о себе ученым, чтобы продемонстрировать их пустоту ученикам, также бесполезно, как и ударять по пустому горшку.
Мастер Бахауддин всю свою жизнь оставался счастливым, улыбка никогда не сходила с его лица. Вся его жизнь была ароматом праздника...
Даже на смертном ложе он весело смеялся. Казалось, будто он наслаждается приходом смерти. Ученики сидели вокруг. Один из них спросил:
— Почему Вы смеетесь? Всю жизнь Вы смеялись и мы не решались спросить, как Вам это удается? И вот даже сейчас, умирая. Вы все же смеетесь. Что здесь смешного?
И старик ответил:
- Много лет назад я пришел к моему Мастеру молодым человеком, семнадцатилетним, но уже страдающим. Мастеру было семьдесят и он смеялся просто так, без всякой причины. Я спросил его: "Как Вам это удается?" И он ответил: "Я свободен в своем выборе, это мой выбор. Каждое утро, когда я открываю глаза, я спрашиваю себя: "Что ты выберешь сегодня — блаженство или страдание?" И так случается, что я выбираю блаженство, это так естественно".
Один суфийский Мастер проходил как-то раз радом с мечетью. Муэдзин был на минарете, по воле случая он упал оттуда на суфийского Мастера и сломал ему шею, а сам остался невредим, даже не поцарапался. Но шея была сломана и Мастеру пришлось лечь в больницу.
Ученики пришли навестить его. Обычно Мастер истолковывал каждую происшедшую ситуацию, поэтому они спросили:
- Мастер, как ты истолкуешь это происшествие? Мастер открыл глаза, улыбнулся и сказал:
- Теория кармы неверна. Она гласит: ты посеешь - ты пожнешь; что посеешь, то и пожнешь. Но это не так. Смотрите! Кто-то упал с минарета, а шея сломана у кого-то другого. Поэтому кто-то может посеять, а кто-то другой — пожать!
Император великой Византийской империи заболел какой-то странной болезнью и в империи не нашлось врача, способного вылечить его.
Во все страны были разосланы гонцы, оповещавшие великих мудрецов и искусных лекарей о симптомах его болезни.
Один посланец прибыл в школу аль-Газали, ибо слава об этом мудреце докатилась до Византии.
Выслушав посланца, мудрец послал в Константинополь своего ученика шейха аль-Арифа. Когда тот прибыл на место, его приняли со всевозможными почестями и тут же ввели в царские покои.
Шейх аль-Ариф первым делом спросил придворного врача о том, какие лекарства уже применяли, и, осмотрев больного, сказал, что нужно созвать всех придворных, и тогда он назовет средство, которое излечит императора.
Все приближенные собрались в тронном зале, и суфий обратился к ним:
— Его Величеству необходимо укрепить веру.
- Его Величество нельзя упрекнуть в недостатке веры, но вера нисколько не помогает ему исцелиться, — возразил духовник императора.
- В таком случае, — продолжал суфий, — я вынужден заявить, что на свете есть только одно средство для спасения императора, но оно такое страшное, что я не решаюсь его назвать.
Тут все придворные принялись его упрашивать, льстить ему, угрожать, и, наконец, он сказал:
- Император излечится, если искупается в крови нескольких сотен детей не старше семи лет.
Когда страх и смятение, вызванные этими словами, несколько улеглись, государственные советники решили, что это средство нужно испробовать. Некоторые, правда, засомневались, но большинство решило, что все средства хороши, когда речь идет о спасении великого императора.
Когда об этом рассказали императору, тот наотрез отказался. Но его принялись уговаривать:
— Ваше Величество, Вы не имеете права отказываться, ведь ваша смерть — большая потеря для всего народа, для всей империи.
В конце концов им удалось его убедить.
По всей стране были разосланы указы, чтобы все византийские дети не старше семи лет к определенному сроку были присланы в Константинополь для принесения в жертву ради здоровья императора.
Матери обреченных детей проклинали правителя, чудовищного злодея, который ради своего спасения решил погубить их детей. Некоторые женщины, однако, молили Бога о том, чтобы Он ниспослал здоровье императору до назначенного дня казни.
Между тем с каждым днем император все сильнее
чувствовал, что он ни в коем случае не должен допустить такого злодеяния. Угрызения совести приносили ему страшные муки. Он не мог думать ни о чем другом. И, наконец, не выдержав, велел объявить всем, что он лучше умрет сам, чем допустит смерть невинных созданий.
Как только он произнес эти слова, его болезнь стала ослабевать, и вскоре он совершенно выздоровел.
Одни люди решили, что император вознагражден за свой добрый поступок. Другие объяснили его выздоровление тем, что многие матери воздали хвалу императору и молились Богу о его выздоровлении.
Когда спросили суфия аль-Арифа о причине исцеления государя, он сказал:
- Поскольку у него не было веры, он нуждался в чем-то равном по силе. Таким образом, созданная ситуация заставила императора сосредоточиться на своем недуге. К этому присоединились молитвы многих матерей. Чтобы добиться в чем-то результата, необходимо применить метод, разработанный специально для этой цели.
Скептики же говорили: "Император исцелился благодаря молитвам духовенства, прежде чем "кровожадный" чужеземец уничтожил наших детей ".
Халиф тяжело заболел. Все попытки вылечить его были напрасны. Наконец, из соседней страны пригласили знаменитого врача Рази.
Сначала он испробовал все известные с давних времен способы лечения, но безуспешно. Тогда Рази попросил у халифа позволения проводить лечение так, как считает нужным. Потерявший всякую надежду халиф был согласен на все.
Рази попросил дать ему две лучших лошади; ему привели самых быстрых и выносливых.
На следующий день рано утром Рази приказал отвезти халифа на известный в Бухаре горячий источник. Халиф не мог двигаться и его несли на носилках.
Когда прибыли на место, Рази велел раздеть его, положить в ванну и поливать горячей водой.
Приказав всем удалиться, он со своим учеником влил в рот больного горячий сироп. Когда больной прогрелся, Рази встал перед ним и начал осыпать его оскорблениями. Халиф был потрясен и пришел в страшное волнение из-за такой неслыханной наглости. В невероятном возбуждении он стал двигаться. Тогда Рази вынул свой нож и приблизился с угрозой, что сейчас убьет его. Охваченный страхом, халиф попытался встать и побежать. Увидев это, Рази вместе со своим учеником вскочил на лошадей и, спасаясь бегством, они ускакали за пределы страны.
Обессиленный халиф упал. Когда он очнулся от обморока, то почувствовал, что может двигаться. Охваченный гневом, он громко позвал слугу, велел одеть себя и поскакал во дворец.
С ликованием встретила толпа своего властелина, избавившегося от недуга.
Через восемь дней халиф получил письмо от врача, в котором тот объяснял свой способ лечения и приносил извинения за оскорбления.
Когда халиф прочитал это письмо, сердце его наполнилось глубокой благодарностью и он попросил Рази приехать, чтобы выразить ему свою признательность.
Один царь пригласил во дворец суфийского дервиша и сказал ему:
— От начала времен человеческих и по сей день дервишский путь, передаваемый из поколения в поколение непрерывно сменяющими друг друга Мастерами, служит вечным источником света, который лежит в основе таких великих ценностей, что даже мое царствование является не более, чем слабым их отражением.
—Да, это так, — ответил дервиш.
— А раз так, — продолжал царь, — поскольку я знаю это и страстно желаю обучиться всем тем истинам, которые ты познал, то учи меня.
Опустив голову на грудь, дервиш погрузился в глубокое раздумье. И через некоторое время промолвил:
- Поскольку словами мудрость не передается, подождем, когда предоставится благоприятный момент для ее передачи.
Дервиш каждое утро являлся ко двору, готовый служить правителю. Время шло. а правитель не получал никаких уроков. Всякий раз, завидев фигуру дервиша в залатанном халате, царь думал: "Каждый день он приходит во дворец, но упорно не желает возвращаться к нашему разговору обучении. Правда, он принимает участие во многих дел ах двора: разговаривает, смеется, ест, и, по-видимому, спит. Может быть он ждет какого-то знака?"
И вот однажды подходящая волна незримого набежала на берег возможности. Среди присутствующих в тронном зале завязалась беседа и кто-то сказал:
— Дауд из Сахиля — величайший на свете певец, остановился в нашем городе.
Царь загорелся желанием услышать его.
Придворный церемонимейстер отправился к певцу и объявил ему о желании царя. Дауд — царь среди певцов, ответил:
- Если он желает просто увидеть меня, я приду. Но если он хочет услышать мое пение, он должен, как и все люди, ждать, пока на меня не снизойдет вдохновение. Я превзошел других певцов только потому, что знаю, когда следует петь и когда не следует. Зная этот секрет, каждый может стать великим.
Эти слова были переданы царю. И он воскликнул:
— Неужели нет средства заставить этого певца спеть для меня!?
Тут дервиш вышел вперед и сказал:
- Ваше Величество, мы пойдем к этому певцу.
Царь велел принести ему простую одежду горожанина и переоблачился. Вдвоем с дервишем они отправились к певцу.
Оказавшись у дома певца, они постучались. Из-за двери раздался голос Дауда:
— Я не пою сегодня. Идите своей дорогой.
Тогда дервиш сел на ступеньку и запел любимую песню Дауда. Царь был очарован мелодичным голосом дервиша и пришел в восторг. Но дервиш нарочно в конце песни чуть-чуть сфальшивил, так, что царь даже не заметил. Дауду захотелось поправить его. Он открыл дверь и запел. Царь и дервиш застыли в изумлении, внимая сладкозвучному пению "соловья Сахили ". Когда Дауд закончил петь, царь преподнес ему щедрый подарок.
Затем, обратившись к дервишу, сказал:
— О человек мудрости! Я восхищен тем, как ловко ты заставил "соловья" спеть для нас. Я хотел бы назначить тебя советником при дворе. Дервиш ответил:
- Ваше Величество, Вы можете услышать песню только в том случае, если есть певец, если присутствуете Вы, и присутствует человек, который может создать условия, побуждающие певца петь. Время, место, люди и метод.
Знаете ли вы, откуда произошло слово "джибериш" -тарабарщина?
Оно произошло от имени суфийского мистика Джабара. Он употреблял бессмысленные словосочетания, поскольку пришел к пониманию, что все, что говорят люди — чепуха. Тогда к чему притворяться, если люди все равно не понимают друг друга?
Джабар стал действительно говорить чепуху. Он использовал звуки, слова; никто не мог понять, что он говорит. И тогда каждый был свободен иметь свою собственную интерпретацию. Многие были последователями Джабара. Ибо, когда Мастер не может быть понят буквально, для учеников очень легко следовать за ним, потому что тогда они свободны и могут интерпретировать сказанное, как угодно. Этого и добивался Мастер.
И если его спрашивали: "Есть ли Бог?", он мог ответить: "Йа Ху!" А далее — ваше дело думать, что это означает. Кто-нибудь очень умный подумает, что это начальный слог, означающий Бога, что Мастер дал только намек и т.д.
Или вдруг он делал что-то нелепое. Например, его спрашивали: "Что есть Бог?" А он тут же становился на голову. Попробуйте понять это! Каждый способен представить смысл по-своему. Кто-то подумает, что он давал указание, чтобы все перевернуть — шиворот-навыворот, что все, что вы думали до настоящего времени, необходимо переосмыслить.
Некоторые ученики даже пытались читать писания наоборот.
Но в этом была одна хорошая вещь. Джабар наверняка наслаждался всем этим представлением. Он несомненно получал удовольствие от того, сколько толкований могут найти люди. Лишь бы понятия не утверждались и не сужались.
Умирал суфийский мистик Хасан. Ученики попросили его:
- Ты никогда не говорил нам, кто был твоим Учителем. Расскажи, пожалуйста.
Хасан ответил:
— Я никогда не говорил об этом потому, что в моей жизни не было Учителя. Я учился у многих людей. Моим первым Учителем был маленький ребенок. Послушайте историю.
В то время я не знал Истину, но я был очень образованным человеком, известным ученым, и думал, что знаю. Мое имя было известно даже за пределами страны.
Ко мне приходили люди, думая, что я знаю. Я притворялся, что знаю, не зная, что притворяюсь. Я стал учителем. Не пережив Истину, даже не войдя в свой собственный внутренний мир, я говорил о великих вещах. Я знал все священные писания: они были на кончике моего языка.
Я был очень популярным человеком и привык постоянно быть на виду. Но однажды мне пришлось поехать в страну, где меня никто не знал. Я страстно хотел найти кого-нибудь, кто спросил бы меня о чем-нибудь, и я смог бы продемонстрировать свои знания.
Только мудрый человек может быть безмолвным. Для мудрого человека говорить — почти бремя. Поэтому считается, что "тот, кто знает, молчит". Тот, кто говорит — не знает.
И вот, в течение трех дней я вынужден был оставаться безмолвным. Это было подобно посту и я чувствовал потребность хоть в ком-то.
Был вечер, я увидел маленького мальчика, который нес глиняную лампу, и я спросил его:
— Скажи, пожалуйста, куда ты несешь эту лампу? И ребенок ответил:
— Я направляюсь в храм. Моя мать посылает меня каждый вечер ставить эту лампу в храм, потому что там темно, а Бог храма не должен жить в темноте.
- Ты отвечаешь очень разумно, — сказал я, — а скажи мне одну вещь — ты сам зажигаешь лампу?
Ребенок ответил: "Да". Тогда я спросил:
- Если ты сам зажигаешь лампу, можешь сказать мне, откуда появляется пламя? Ты, должно быть, видел, откуда оно появляется.
Ребенок засмеялся и сказал:
— Смотрите!
Он задул пламя и сказал:
— Пламя исчезло прямо перед Вами. Вы можете сказать мне, куда оно делось? Вы, должно быть, видели!?
Я совершенно окаменел; я не знал, что ответить. Поклонившись ребенку, я ушел. В тот самый момент я осознал, что все мои знания были заимствованы из книг. Я читал лекции о сотворении мира, но не знал, откуда берется даже маленькое пламя. Я отбросил все свои учения, все свои знания, я забыл свою славу и стал ходить, как нищий. И, медленно погружаясь в медитацию, я открыл свой собственный разум. С тех пор я учился у многих людей, жизнь посылала мне нужные встречи.
Однажды Гурджиев, сидя в окружении учеников, сказал:
- Пока вы не узнаете своей основной черты и не осознаете ее, вы не сумеете войти в свою сущность и останетесь привязанными к своей личности.
Один из учеников попросил:
— Приведите, пожалуйста, конкретный пример. Гурджиев сказал:
— Посмотрите на сидящего передо мной. Основная его черта в том, что его никогда нет "дома".
Все посмотрели на рассеянное выражение лица ученика. А он встрепенулся и спросил:
— Простите, Вы что-то сказали?
Гурджиев сказал:
— Он постоянно отсутствует и при этом хочет расти. то невозможно; чтобы расти, надо быть "дома".
Гурджиев повернулся к другому и сказал:
- Посмотрите на этого человека. Его основная черта в том, что он всегда спорит.
Человек вспыхнул и сказал:
— Неправда! Я никогда не спорю! Гурджиев сказал:
- Выясните, что вы защищаете. Это может стать ключом к познанию себя.
Молодой человек пришел к Дхун-Нуну и сказал:
— Суфии не правы!
Египтянин снял с пальца кольцо и протянул ему:
— Отнеси это кольцо к рыночным торговцам и посмотрим, сможешь ли ты получить за него золотой.
Никто на рынке не предложил больше, чем одну монету. Молодой человек принес кольцо обратно.
- Теперь, — сказал Дхун-Нун, — отнеси кольцо к настоящему ювелиру и посмотрим, сколько он заплатит.
Ювелир предложил за драгоценность сотню золотых. Молодой человек был поражен.
— Сейчас, — сказал Дхун-Нун, — твое знание о суфиях также велико, как знания рыночных торговцев о ювелирных изделиях. Если ты хочешь оценивать Драгоценности, стань ювелиром.
***
Мастер Дхун-Нун написал небольшую книгу и велел одному из своих учеников отнести ее имаму в подарок.
Напутствуя ученика, он попросил его внимательно наблюдать за тем, как будет реагировать имам.
- Имей ввиду, что книга может показаться оскорбительной для ортодоксального ума, она может вызвать эмоции. Ты должен сохранять спокойствие и в точности передать мне все события, — сказал Дхун-Нун.
Ученик вручил книгу имаму, когда тот сидел в саду. Было зимнее утро и тот наслаждался солнцем. Рядом сидела и его жена. Имам спросил:
— Кто написал эту книгу?
Ученик произнес имя Мастера. Имам вдруг разгневался, швырнул книгу и сказал:
-Такая бессмысленная, оскорбительная, нерелигиозная книга не может попасть в мой дом! Уходи немедленно, твой Мастер опасен для общества. Он создает хаос и разрушает нашу религию!
Мгновенно ученик утратил свою отрешенность, сильный гнев возник в нем, но, вспомнив напутствие Мастера, он взял себя в руки.
Уже уходя, он услышал, как жена имама, успокаивая его, говорила:
- Ты мог бы выбросить ее немного позже, когда этот человек уйдет. Не было необходимости в такой ярости. Это не подобает твоему положению. У тебя такая большая библиотека, в которой есть разные книги, ты мог бы положить и эту книгу туда, если ты не хочешь читать ее.
Снова ученик почувствовал возникшую эмоцию, ибо женщина оказалась более сострадательной, любящей, более человечной. Но тут же он осознал, что не должен привносить свое отношение в это событие, он должен просто наблюдать.
Возвратившись, он доложил обо всем Мастеру, но в конце забылся и добавил:
— Мне кажется, жена имама замечательная женщина, и, похоже, даже понимает тебя. Быть может, однажды она сможет воспринять...
Мастер прервал его:
— Подожди! Кто просил тебя комментировать? Твое дело — просто передать увиденное. Мое дело делать выводы. И я скажу тебе, что ты неправ. Возможно, имам через некоторое время придет ко мне. Сейчас он ненавидит меня, но ненависть очень легко может трансформироваться в любовь. Скоро он почувствует, что был неправ, возьмет книгу и будет читать ее. Что же касается женщины, то я уверяю тебя, что она никогда не проявит интерес к нам, потому что она равнодушна. Сейчас ступай и посмотри, что стало с книгой. Возможно, имам читает ее!
Ученик отправился снова. И — о чудо! Мастер был прав: имам читал книгу...
Была такой суфийский Мастер Рабия. Она была пожилой и очень жизнерадостной женщиной. Но чем старше она становилась, тем моложе казалась: ведь годы ничего не значат. Она была такая веселая и творческая, что всякий ей удивлялся.
- Но в Вашей жизни должны быть облака, жизнь не может быть безоблачной, — говорили ей.
— Отчего же, конечно, если бы не было облаков, откуда бы пришли эти благословенные дожди? — смеялась она.
Однажды вечером люди нашли ее сидящей на дороге и ищущей что-то. Ее ученики и соседи пришли, чтобы помочь ей. Они спросили:
— Что Вы ищите, уважаемая Рабия?
- Вопрос неуместен. Я просто ищу. Если вы можете помочь мне, помогите.
Они засмеялись и сказали:
- Рабия, Вы говорите странные вещи. Вы говорите, что наш вопрос неуместен, но если мы не знаем, что Вы ищите, то как мы можем помочь Вам найти?
— Хорошо. Чтобы вы были довольны, я скажу — я ищу иголку, которую потеряла.
Все стали ей помогать, но сразу же поняли, что дорога очень большая, а иголка почти невидима. И они спросили:
- Пожалуйста, покажите точно, где Вы ее потеряли? Иначе ее почти невозможно будет найти. Дорога большая и мы можем продолжать поиски вечно!
- Вы опять задаете неуместный вопрос. Какое это имеет отношение к моим поискам?
— Рабия, у Вас с головой все в порядке? — спросили они.
- Хорошо. Чтобы удовлетворить ваше любопытство, я скажу — я потеряла ее в доме.
- Тогда почему мы ищем ее здесь?
- Потому что здесь есть свет, а там внутри его нет. Заходящее солнце все еще освещало дорогу... Ученики остановились, пожимая плечами, не зная,
что делать. Рабия, видя это, сказала:
— Пользуясь суфийским методом, я создала эту ситуацию. чтобы показать вам, что делают люди всю свою жизнь. Люди потеряли, но не осознали, Что. Вы ищите, но не знаете, где следует искать. Вы потеряли вечное, бесконечное и это подсознательно лежит в основе всех ваш их действий;
Чтобы пояснить слова Рабий, приведем для примера историю из жизни Александра Македонского — человека, максимально реализовавшего свои амбиции.
Александр всю свою жизнь искал эликсир жизни, дающий бессмертие, и, говорят, нашел его в Аравийской пустыне.
Какая радость! Какой экстаз! Он танцевал от радости. Эликсир в виде живой воды был найден в пещере.
Он отправился туда один, не взяв с собой даже своих ближайших друзей. Войдя в пещеру, он увидел родник, сочившийся из-под огромного кристалла, который светился всеми цветами радуги.
Завороженный, он смотрел на это чудо и уже хотел напиться, как вдруг услышал: "Кар, кар!" Александр вздрогнул. Оглянувшись, он увидел древнего старика с бородой до земли. Рядом с ним сидел ворон.
Старик сказал:
- Прежде, чем напиться, подумай хорошенько. Я выпил этой воды и живу уже несколько веков. Если б ты знал, как я устал! Я в отчаянье. Я хочу умереть и не могу. Я пресытился жизнью, у меня нет желаний. Жизнь должна обновляться, а обновляться она может только через ребенка.
Говорят, на Александра так подействовали эти слова, что он выбежал из пещеры, вскочил на коня и, не оглядываясь, скакал, пока не село солнце.
***
Говорят, что в тот день, когда Александр стал повелителем мира, он закрылся в комнате и плакал.
Его военноначальники были обеспокоены. Что случилось? Они никогда не видели, чтобы он плакал. Не таким он был человеком. Они были с ним в разных ситуациях: когда жизнь подвергалась большой опасности, когда смерть была очень близка, но никто не замечал на его лице следов отчаянья и безнадежности. Он был примером мужества. Что же теперь случил ось с ним, теперь, когда он победил, когда мир завоеван?
Они постучали, вошли и спросили:
— Что случилось, почему ты плачешь?
Он ответил:
- Теперь, когда я победил, я понял, что проиграл. Сейчас я нахожусь в том же месте, где и был, когда затеял это бессмысленное завоевание мира. Это стало ясно мне только теперь, потому что раньше я был в пути, у меня была цель. Сейчас мне некуда двигаться, некого завоевывать. Я чувствую внутри себя страшную пустоту. Я проиграл.
Александр умер в возрасте 26 лет. Когда его несли к месту погребения, его руки свободно болтались по сторонам носилок, таково было его завещание, чтобы все видели, что он уходит с пустыми руками.
Однажды к хасидскому Мастеру Нафтали постучали. Он открыл дверь и по своему обыкновению спросил:
- Ты зачем пришел? Человек ответил:
— Я пришел учиться у Вас. Нафтали сказал:
- Поищи себе кого-нибудь другого, с кем будешь изучать писание.
Сказав это, он закрыл дверь. Его жена спросила:
— Почему ты его прогнал? Он производит впечатление искренне жаждущего.
Нафтали ответил:
- Те, кто интересуется изучением писаний, по большей части глупы. Они просто хотят спрятаться за этим.
Прошло время и в его дверь снова постучали. Нафтали открыл дверь и спросил:
— Чего тебе? Человек ответил:
— Я пришел, чтобы быть рядом с Вами, научиться у Вас служить человечеству.
- Проваливай, — сказал Нафтали. — Ты ошибся адресом.
Жена опять спросила:
- Почему ты и этого прогнал? Такая чистая душа, стремится служить человечеству. Из него мог бы выйти толк.
- Тот, кто не знает самого себя, — сказал Нафтали, - не может никому служить. От его служения одни неприятности.
Однажды в дверь Мастера снова постучали. Нафтали открыл дверь и спросил:
— А тебе чего? Человек ответил:
— Я невежественный и хотел бы избавиться от этого. Не могли бы Вы немного помочь мне в этом?
Нафтали сказал:
— Входи, я жду тебя.
Был такой мистик Баал Шем. Один человек спросил его:
- Что является более важным и ценным — богатство или мудрость?
Спрашивающий имел свои собственные соображения на этот счет. Поэтому Баал Шем засмеялся и сказал:
— Конечно же, более значительной и более ценной является мудрость.
Человек сказал:
- Тогда, Баал Шем, скажите, почему Вы, мудрый человек, ходите в дома богатых людей, но я никогда не видел, чтобы богатые люди ходили в Ваш дом.
Баал Шем улыбнулся и сказал:
— Да, мудрые люди ходят к богатым, потому что они мудры и знают цену богатству, а богатые — это просто богатые и ничего больше. Они не могут понять цену мудрости.
Однажды один очень богатый человек пригласил Баал Шема посетить его дворец.
Дворец был необыкновенно роскошен. Просто шедевр! Он прямо ломился от всевозможных ценностей: ковры, картины, античные произведения искусства, мебель всех веков.
Богач вел Мастера из одной комнаты в другую. Они ходили уже несколько часов, потому что дворец был огромен. Богач не переставал хвастаться. Он чувствовал себя глубоко удовлетворенным.
Показав весь дворец, хозяин, заглядывая в глаза Мастеру; спросил:
— Ну, как впечатление?
Баал Шем ответил:
- То, что мир настолько прочен, чтобы вынести тяжесть такого огромного дворца, да еще и тебя, произвело на меня большое впечатление!
Хасидский Мастер путешествовал инкогнито с учениками. Они остановились в караван-сарае на ночь. Поутру хозяин подал завтрак и чай.
Они стали пить чай, а хозяин неожиданно припал к ногам Мастера. Ученики очень удивились. Откуда он мог узнать, что среди них Мастер? Кто открыл тайну хозяину караван-сарая?
Мастер сказал:
— Не удивляйтесь, спросите его самого, как он узнал меня.
Ученики обратились к хозяину с вопросом: - Как ты узнал, что он Мастер?
— Я не мог не узнать, — сказал хозяин, — много лет я накрываю стол для моих гостей. Я видел тысячи людей, но никогда не встречал человека, который с такой любовью смотрел бы на чайную чашку.
Поток, родившийся далеко в горах, преодолев препятствия на своем пути, достиг, наконец, песков пустыни.
Точно также, как он пересек пороги и водопады, поток попытался преодолеть и это препятствие, но обнаружил, что его воды исчезают, песок поглощает их.
Однако, он был убежден, что его назначение — пересечь пустыню, за которой были видны высокие горы, покрытые снегами. "Что же делать?"
В этот момент голос, исходящий из самой пустыни, прошептал: "Двигаясь своим обычным способом, ты не сможешь пересечь пустыню. Ты либо исчезнешь, либо превратишься в болото".
"Что же делать?" — воскликнул поток. "Отдайся на волю ветра, он перенесет тебя!"
"Но в таком случае я потеряю свою свободу!" воскликнул поток.
" В любом случае ты не можешь оставаться тем, кем ты был. Ты говоришь о своей индивидуальности потому, что не знаешь своей истинной природы".
Когда поток услышал это, отдаленные, смутные воспоминания стали всплывать в глубинах его памяти. Он осознал, что уже испытывал состояние полета.
Размышляя таким образом, поток слышал, как пески шептали ему: "Смелее, только так ты постигнешь свою суть!"
Поток поднял свои пары. И гостеприимный порыв
ветра подхватил его и понес к заветным горам. Он летел над песками, испытывая новое, удивительное чувство.
"Да, теперь я знаю свою истинную природу"—думал поток, мягко опускаясь на вершины гор.
Притчи. Ведический поток |
|||||
|
Общество изучения Ки - Москва , основатель - Мастер Коити Тохэй (10-й дан Айкидо) Син Син Тойцу сайт http://ki-moscow.narod.ru объединения души и тела Ки-Айкидо, Ки-Класс - тренировки, обучение, занятия в Москве |
|||||
|
|
|||||
