1) Cтивенс Дж. (текст книги) "Морихеи Уесиба. Непобедимый воин" - ЧАСТЬ I. ЖИЗНЬ И ЭПОХА МОРИХЕИ УЕСИБА - в электронной библиотеке айкидо "неПУТЬёвого сайта" Вишнякова Андрея

"неПУТЬёвый сайт" Вишнякова Андрея - айкидо, юридическая информация, библиотека саморазвития, психология

Морихеи Уесиба. Непобедимый воин: Иллюстрированная биография основателя Айкидо

Морихеи Уесиба родился в Японии 14 декабря (16 ноября по древнему лунному календарю) 1883 года в своеобразном селении-храме Танабе, что в двухстах милях южнее Осаки. Это поистине живописное местечко на побережье провинции Кии (сейчас это префектура Вакаяма, у самого подножия горного массива Кумано.

Кумано — это святая земля, священное место для каждого японца. Здесь, по преданию, боги синто спустились на грешную землю, и именно тут находятся незримые Врата Очищения, ведущие в Амиду — райские кущи Будды. Вполне естественно, что Кумано считалось во все времена не просто особо почитаемым местом, но и было неким своеобразным домом-прибежищем, этакой горной меккой, для аскетов, чудотворцев и мудрецов. Чистый прозрачный воздух, горные источники и ключевые воды, сочные питательные фрукты, целебные растения и травы в условиях мягкого умеренного климата этого благословенного места способствовали как нельзя кстати не только укреплению физического тела, но и очищению души. Всякий буддист, истинно верующий в синто, включая, конечно же, и самого императора, стремится хотя бы раз в жизни совершить паломничество в Нии, к святым местам Кумано — водопаду Начи и горе Койя, тайно лелея в душе заветную надежду увидеть хотя бы одним глазком одного из Восьми Великих Повелителей Драконов, резвящихся в водах Начи. Кобо Даиси, патриарх тантрического буддизма в Японии, более тысячи лет назад вошел, как утверждают, в вечную медитацию на горе Койя, где до сего дня существует якобы его незримое живое присутствие, ощутить которое, впрочем, могут лишь избранные, которым и будет дано узреть светлый образ Великого Учителя, идущего бесконечной тропой познания Истины.

Сотни лет назад в окрестных горах успешно применял на практике методику таоистской медитации, перелетая, словно птица, с одной вершины на другую, известный великий маг и чародей Эн-но-Гайоджа, «живой образ» которого неоднократно созерцали, по их утверждению, современные ямабаси (горные отшельники). Существует точка зрения, что для того, чтобы по-настоящему научиться воспринимать цветовые оттенки и звуковые тона, необходимо попасть в Кумано, а результатами аскетических опытов, проведенных здесь, являются невероятная чистота ума и ясновидение. В год рождения Морихеи один из ямабаси, по имени Джитсукаге, спрыгнул с вершины, вздымающейся над водами Начи, совершив наивысший акт сутеми-гайо — абсолютное отрешение от реалии бытия во имя Одухотворенности. Именно в такой вот атмосфере, насквозь пропитанной сверхъестественностью, загадочностью, мистикой и святостью, и появился на свет божий Морихеи.

Люди, проживавшие в Нии, всегда отличались своей набожностью, однако это отнюдь не означало, что все человеческое им было чуждо. Многие из них были весьма удачливыми предпринимателями, взять хотя бы известного в XVIII веке торговца Кинокунийю Бунзаемона, который невероятно разбогател, монополизировав мандариново-апельсиновый, а впоследствии и деревообрабатывающий рынки. Однако бизнесмены Кии всегда жили по принципу «много зарабатывать — много тратить», а посему и Бунзаемон, прожив большую часть жизни в роскоши, умер в нищете. Морихеи получил от отца довольно солидное наследство и поэтому отнюдь не бедствовал, однако общий царивший здесь дух наплевательского отношения к золотому тельцу не мог не коснуться и его. Богатство прошло сквозь пальцы, словно песок.

Селение Танабе расположилось вдоль побережья Тихого океана, что гарантировало весьма благоприятные климатические условия — солнечную погоду и спокойную водную гладь. Хотя иногда, конечно, Тихий океан не оправдывал своего названия и яростные штормы начинали бушевать вблизи селения. Но такие вспышки гнева Посейдона были, по счастью, весьма непродолжительными. Подобным нравом всегда отличались и танабейцы — их вспышки ярости и гнева исчезали так же быстро, как и возникали. Кроме того, в их натуре превалировали своеволие и упрямство. Как истинный сын своего народа, Морихеи унаследовал все эти черты на всю жизнь.

Родители Морихеи были несказанно рады его рождению. У них уже было три дочери (еще одним их ребенком также была девочка), и вот, наконец, боги Кумано услышали их молитвы и подарили им мальчика. Отец Морихеи, Йороку, удачливый земледелец и член муниципального совета (на этой должности он прослужил восемнадцать лет), был человеком крепкого телосложения и стойкой самурайской закалки. Эти качества он унаследовал от деда Морихеи, Кичиемона, родоначальника клана Уесиба, широко известного в Японии своими размерами и невероятной мощью. Мать Морихеи, Юки, была родственно связана с кланом Такеда — одним из величайших самурайских семейств. Она была образованной и благочестивой женщиной.

Морихеи родился худеньким и слабым. Причиной этому были, по-видимому, преждевременные роды. Родители и старшие дочери всячески оберегали малыша, заботились о нем, и во многом благодаря этому Морихеи вырос крепким и здоровым юношей. Он много времени проводил на свежем воздухе — мать с детства приучила его вставать с восходом солнца и совершать утренний моцион поклонения святым местам родного края. Весной и летом Морихеи гарпунил рыбу и плавал в заливе, а осенью и зимой лазил по горам. Лет в шесть он пошел в школу, открытую при храме. Скучная классная Конфуция его не привлекала, однако он был буквально очарован изысканными ритуалами, мистическими псалмами, экспериментами, связанными с вызыванием зрительных образов, а также методикой медитации эзотерического буддизма школы сингон («истинных слов»). У него также проявился неподдельный и живой интерес к эзотерическим наукам — он буквально проглатывал одну за одной сотни книг по физике, химии и математике.

Став старше, Морихеи начал исследовать потенциальные возможности своего организма. Будучи юношей, он усиленно занялся закалкой. Чтобы укрепить кожу, он ежедневно выполнял водный моцион, а также просил товарищей забрасывать его колючими каштанами. Для укрепления мускулатуры и развития выносливости Морихеи подрядился рабегать рыбаком — загарпунивал крупную рыбу, вытягивал большие сети, в часы досуга состязался в армрестлинге с наиболее сильными рыбаками. Не гнушался' он и работой в доках, где старался ворочать самые тяжелые бревна, и поэтому зарабатывал в четырехкратном размере. Всякий раз, когда устраивались соревнования по сумо, Морихеи старался непременно принять в них участие и, как правило, выходил победителем. Предметом особой гордости он считал умение размочалить до основания максимальное количество толкушек во время деревенского праздника дробления риса. Для укрепления мышц ног Морихеи отправлялся к главной святыне Кумано, что находилась на расстоянии примерно пятидесяти миль*, неся на себе какого-нибудь больного или престарелого паломника. Морихеи жаждал быть сильным, таким сильным, чтобы отомстить шантажистам отца, нанятым его политическими оппонентами, таким сильным, чтобы справиться с любым своим потенциальным соперником. Уделяя столь пристальное внимание физическому развитию своего тела, Морихеи ни на минуту не забывал и о своей душе, оставаясь истинно верующим человеком — он продолжал свято верить в мантру сингон, которой навсегда отдал свое сердце с детских лет. Соблюдение ритуалов очищения в водах океана и водопадов было для него строго обязательным. Одним из наиболее важных для себя достижений в юношеские годы Морихеи считал совершенное им вместе с матерью паломничество в западную часть Японии к Тридцати Трем Священным Местам.

* 1 миля равна 1,6 км. — Здесь и далее прим. пер.

В 1896 году в возрасте тринадцати лет Морихеи было записали в новую среднюю школу Танабе, однако не прошло и года, как он уговорил родителей забрать его оттуда. Ему явно не хватало терпения учиться по строго отработанной программе, ограничивающей к тому же его желания больше времени проводить на свежем воздухе. Он поступил в счетную академию и, благодаря острому складу ума и ловким рукам, чуть более года исполнял здесь обязанности ассистента инструктора.

Закончив академию, Морихеи получил работу аудитора в местном налоговом бюро. Проявив себя как отличный сотрудник, он получил приглашение перейти на службу в Центральное бюро в Токио. Однако Морихеи отнюдь не желал просиживать штаны в канцеляриях до конца дней своих, а посему не только отказался от столь заманчивого приглашения, но и вообще оставил свою работу в знак солидарности с возмущенными рыбаками, протестующими против новоиспеченного Нормативного акта рыбодобывающей индустрии, существенно ущемляющего их права. Несколько богатых торговцев, вступив в коррупционный сговор с чиновниками, издали суровый закон с целью устранения конкурентов. Возмущению семнадцатилетнего Морихеи не было предела. Он приложил все свои силы и знания налогового кодекса для защиты рыбаков. Он был готов отстаивать справедливость и с помощью кулаков.

И хотя такая активность не могла не вызывать гордости родителей за своего сына, отец все же посоветовал ему попытать счастья в столичном бизнесе, чтобы проверить себя в настоящем деле, а заодно и, как говорится, от греха подальше. Итак, девятнадцатилетний Морихеи прибывает в 1902 году в Токио, где с помощью одного из своих богатых родственников открывает небольшое дело в сфере торговли канцелярскими принадлежностями. И надо отметить, весьма небезуспешно. Здесь же, в Токио, Морихеи, скорее всего, и начал увлекаться Тэнсин Синьё джиу-джитсу и искусством фехтования Синкагэ, получив первые уроки боевых единоборств. Несмотря ни на какие успехи в сфере бизнеса, сердце Морихеи было отдано другому. Да и столичная жизнь, честно говоря, была не для него. Он просто задыхался в стенах мегаполиса. Оставив дела своим работодателям, Морихеи в конце года вернулся в Танабе с тем, с чем и уехал. Вскоре по возвращении он женился на дальней родственнице Хатсу Итогава.

Японский сёгунат приказал долго жить в 1868 году, одной из причин чего явилась неспособность противостоять внешнему врагу — западный империалистический спрут медленно, но верно опутывал своими жадными щупальцами маленькую островную страну. После заключенного в 1854 году Канагавского договора Япония еще не раз была вынуждена подписывать унизительные для нее и неравноправные для сторон соглашения с Западом. Новые лидеры монархии Мэйдзи никак не желали мириться с таким положением дел и во избежание колонизации страны встали на весьма опасный путь национальной милитаризации. К 1880 году правительство Мэйдзи почувствовало, что Япония уже достаточно окрепла в плане того, чтобы при случае стукнуть кулаком по столу в процессе спора с Западом, а посему возникла насущная необходимость пересмотреть в духе времени ряд ранее подписанных договоров. К тому же разыгрались и собственные империалистические аппетиты. Благо, что опыт старшего учителя из матушки-Европы, основанный на доминировании «белой» расы над остальными «неграми», был всегда перед глазами.

Первым лакомым кусочком, на который пал взор новоиспеченного международного империалистического жандарма, оказалась Корея. На ней было решено опробовать западную модель угроз, шантажа и навязывания неравноправных, ущемляющих права договоров. Китай, считающий Корею своим вассалом, понятное дело, резко воспротивился столь наглым притязаниям своего распоясавшегося восточного соседа, что и спровоцировало в конечном итоге начало японо-китайской войны в 1894 году. Не может не вызывать удивления тот исторический факт, что такая маленькая Япония, которая еще в 1868 году казалась совершенно беззащитной от внешних врагов, сумела наголову разбить китайские войска и захватить такое большое государство, дойдя чуть ли не до Пекина. Впрочем, японцам пришлось в 1895 году заключить с Китаем перемирие, так как последний обратился за помощью к своим западным союзникам, особенно к России. Прекрасно понимая, что с таким числом объединившихся против нее врагов ей в одиночку не справиться, Япония была вынуждена уступить угрозам сил Запада и отказаться от значительной части полученных от китайцев концессий. Тем не менее японские генералы отнюдь не желали вкладывать свои мечи в ножны. Они жаждали реванша и в душе поклялись отомстить за унижение. Война с насолившей Японии Россией назревала неизбежно, и поэтому примерно пятьдесят пять процентов национального бюджета правительство выделило на военные нужды. Именно в эти годы и зародился термин «империалистическая Япония», обязанный ее авантюристической внешней политике и ставший своеобразным клеймом государства на долгие последующие годы.

Упоенные победой над Китаем, японцы с чувством глубокого одобрения поддерживали милитаристический курс государства. Противостояние между Японией и Россией на континенте постоянно усиливалось, и угроза широкомасштабных военных столкновений неотвратимо приближалась. В 1903 году Морихеи оказался среди тысяч призванных под ружье резервистов.

Морихеи всегда стремился быть воином и проявить себя в ратном деле. Однако первая же военная комиссия его забраковала — он был ниже ростом, чем предусмотренный допустимый минимум (пять футов и два дюйма)*. Раздосадованный отказом, Морихеи принялся за дело — увеличивать свой рост. Он привязывал к ногам тяжести и часами висел на суке дерева, чтобы добрать недостающие ему полдюйма.

Спустя год он был назначен в полк, базирующийся в Осаке, что явилось настоящим бальзамом для его душевных ран. Митсудзи Фудзимото, учитель Морихеи, в соответствии с идеологией буддизма школы Сингон, потребовал, чтобы его ученик перед отъездом в Осаку исполнил обряд «огненной закалки», который, собственно, и положил начало целой серии последующих опытов, через которые прошел Морихеи на своем жизненном пути. Этот же, первый, он описывает так: «В процессе обряда я ясно ощущал, как внутри меня под воздействием божественных сил формируется настоящий воин, непобедимый и несокрушимый ни при каких обстоятельствах». Митсудзи выдал Морихеи специальный аттестат школы Сингон— «Печать Знания» (по аналогии с аттестатом инку, выдаваемым учителями дзэн своим подопечным, достигшим ступени сатори — просветления). Движимый неистовым желанием компенсировать свой недостаток, связанный с невысоким ростом, Морихеи старался изо всех сил, чтобы выделяться среди других новобранцев в учебном лагере. Будучи от природы быстроногим, Морихеи всегда был одним из первых, завершавших двадцатипятимильный маршбросок, несмотря на дополнительные ранцы, которые он брал у отстающих товарищей на протяжении всего пути. Даже скакавшие на лошадях офицеры далеко не всегда поспевали за ним. Ни на что и ни на кого не обращая внимания, Морихеи упорно шел к заветной цели, укрепляя и закаляя физически свое тело. Он неоднократно удивлял своих командиров, жонглируя тяжелыми ядрами, ломая бамбуковые палки над головой, завязывая в узлы металлические прутья голыми руками, ворочая громадные валуны. Морихеи сразу же стал признанным чемпионом лагеря по борьбе сумо и непревзойденным мастером штыковых атак. Добросовестно изучив западные военные науки, он здорово преуспел также и в огневой подготовке.

Прославился он среди сослуживцев и как обладатель необычной головы, в буквальном смысле этого слова. Еще раньше на протяжении ряда лет Морихеи упорно отрабатывал упражнение по укреплению лобовой части головы, необходимое для каждого стремящегося к успехам в борьбе сумо и заключающееся в раскалывании каменных пластин. Ежедневно он по сто раз отрабатывал этот прием. Офицеры в японской армии в качестве воспитательной процедуры успешно применяли старый проверенный способ — устраивали с помощью плащ-накидок провинившимся в чем-либо своим подчиненным «темную». Не один офицер потом сокрушался о своей чрезмерной несдержанности, залечивая выбитые суставы и переломанные о гранитоподобный череп Морихеи пальцы. С уважением вспоминали «коротышку» и все те задиры и забияки, которые пытались было «указать мальчонке его место» и получали от него в ответ умопомрачительной силы удары головой. (Пятьдесят лет спустя, демонстрируя свое искусство, Морихеи спокойно выдержал удар по голове деревянным мечом. Напуганные звуком удара страшной силы, наблюдатели сего зрелища были несказанно удивлены последующим высказыванием Морихеи, произнесенным с ясной, неподдельной улыбкой на устах: «Ничто на свете не сокрушит сего каменного лба».) Молодецкая удаль и ловкость Морихеи-воина вызывала, несомненно, всеобщее восхищение и уважение у его сослуживцев, однако они никак не могли понять, почему он упорно не желает разделять с ними радости светской жизни в часы досуга. А в часы досуга Морихеи совершенствовался в боевых искусствах. Он был принят в додзё Масакатсу Накаи в пригороде Осаки Сакаи, где изучал гото-ха Ягю Рю джиу-джитсу с мечом и копьем. Здесь впервые традиционное классическое боевое искусство было поставлено на систематическую основу, давая возможность научиться владеть мечом, копьем и дзё (деревянным посохом длиной четыре фута) под руководством опытных наставников, бдительно следящих за правильностью координации движений оружия и тела.

(В 1908 году Морихеи получил диплом наставника в этой школе.) В Ягю Рю традиционному боевому искусству, возможностям человеческого разума, физическому совершенству придавалось одинаково большое значение. Хотя, конечно, стойкость разума, вера в непоколебимость идеологии учения всегда рассматривались как превалирующее над чисто физической силой. Всякому ученику школы Ягю известна такая притча.

Некий Иемитсу, третий сёгун Токугава, в подарок от императорского двора Кореи получил тигра. Сёгун предложил известному фехтовальщику Ягю Рю Тадзима Муненори попытаться приручить зверя. Тот с готовностью согласился, не раздумывая уверенно вошел в клетку. Едва тигр приготовился атаковать смельчака, тот ударил грозно рычащего зверя по голове плоскостью своего меча. Тигр отступил и зажался в углу. Учитель дзэн Такуан, присутствующий при этом, упрекал фехтовальщика, что тот якобы выбрал неверный подход к выполнению поставленной задачи. Решив показать, как надо дрессировать тигра, он вошел в клетку совершенно безоружным и, поплевав на руки, ласково погладил зверя по морде и за ушами. От ярости тигра не осталось и следа — он замурлыкал и начал тереться о монаха, как кошка. Выйдя из клетки, Такуан сказал воину: «Удар по голове превращает его в извечного врага, а ласковые уговоры — в друга на всю жизнь».

Русско-японское противостояние вылилось в конце концов в войну. В феврале 1904 года в Порт-Артуре японский флот атаковал и окружил российский. Полк Морихеи выступил в боевой поход, однако его самого отозвали в резервные части. Возмущенный Морихеи настаивал на том, чтобы его отправили на фронт. Командование определило его в полк, дислоцированный в Маньчжурии. Неизвестно, успел ли Морихеи понюхать там пороху, ибо его отец написал прошение высоким военным начальникам, в котором пытался убедить их в необходимости избавить его единственного сына от потенциальной опасности, угрожающей любому вблизи линии фронта. Морихеи был переведен в военную полицию и отправлен в тыл. Как ни парадоксально, но как раз именно на этом поприще ему и удалось вдоволь попрактиковаться в стрельбе, участвуя в ликвидации преступных группировок.

По окончании войны в 1905 году Морихеи был уже в первых рядах кандидатов в военную офицерскую школу, зарекомендовав себя как бесстрашный боец антигангстерского фронта. Понятное дело, его отцу далеко не по душе была столь опасная профессия единственного наследника, да и сам Морихеи по своей натуре не одобрял военные действия. Особенно, как это продемонстрировала японская сторона в недавних баталиях, когда тактически неоправданные пехотные атаки приводили к огромным потерям. Много лет позднее, в 1962 году, Морихеи сказал в одном интервью: «Мне, очень нравилось служить в армии, однако я всегда подсознательно чувствовал, что война как таковая не решает проблем. Война — это прежде всего смерть и разрушение, которые вряд ли кому-то по душе». В те годы такая позиция была, честно говоря, большой редкостью в Японии. Победа над Россией означала, по большому счету, победу над Западом — давним противником Страны восходящего солнца. Эйфория национализма витала над народом. Почетная служба в вооруженных силах в качестве офицера была не только великой честью и гордостью всякого молодого здорового японца, но и его заветной мечтой.

Морихеи, однако, не поддался общему идеологическому настрою и вернулся в Танабе в 1906 году, благополучно отойдя от ратных дел. В последующие несколько лет судьба приготовила ему нелегкие испытания. Начался духовный кризис. На несколько дней он становился затворником, усиленно молясь в своей комнате-келье, скитался где-то в горах, мог часами исступленно жонглировать мечом. Совершенно не общаясь со своими домочадцами и друзьями, лежа часами ничком в состоянии, напоминающем некий транс, он казался окружающим, мягко говоря, не совсем нормальным, что не могло не вызывать их беспокойства.

В период этого кризиса Морихеи тем не менее не прекращал совершенствоваться в боевых искусствах. Продолжая изучать гото-ха Ягю Рю, он практиковался и в некоторых элементах Кодокан

Дзюдо в построенном отцом семейном додзё. В 1909 году в возрасте двадцати пяти лет Морихеи сильно увлекся весьма эксцентричной школой Кумагусу Минаката.

Кумагусу родился в 1867 году в городе Вакайама. До шести лет никто не слышал от него ни слова, но потом его буквально прорвало. Движимый жаждой познания, Кумагусу от руки переписал 105-томную энциклопедию, потратив на это пять столь драгоценных для каждого человека юношеских лет. Процесс обучения для него был подобен процессу поиска и сбора одержимым естествоиспытателем образцов фауны, флоры и полезных ископаемых. Кроме стремления к познанию истин бытия, Кумагусу также практиковался в джиу-джитсу. В 1886 году он отправился в Соединенные Штаты, бросив занятия на подготовительном курсе Токийского университета. Здесь он посещал различные курсы в ряде высших учебных заведений, дольше всего обучаясь в сельскохозяйственном колледже Лансинга, что в штате Мичиган. Впрочем, он редко посещал аудитории, предпочитая самообразование: штудировал и конспектировал чуть ли не каждую книгу в библиотеке, подкрепляя теоретический материал практическими изысканиями на природе.

Посчитав свои дела в Лансинге законченными, Кумагусу отправился в Джэксонвилл, что во Флориде, чтобы встретиться с известным ботаником. В 1891 году он отправился в Вест-Индию, затем в

Центральную и Южную Америку в составе экспедиции ботаников. Некоторое время он даже скитался с итальянскими цирковыми артистами. В 1892 году Кумагусу приезжает в Лондон, где устраивается в Британский музей на должность научного ассистента. В течение последующих восьми лет он публикует около трехсот научных статей, эссе и монографий по различным областям естествознания, в том числе по ботанике, астрономии, антропологии, археологии и восточным религиям. Кроме, естественно, японского, Кумагусу свободно владел английским, французским, итальянским, испанским, португальским, греческим, латинским, китайским, арабским и персидским языками. Будучи ученым, Кумагусу и ко всем вопросам бытия подходил с познавательно-исследовательской точки зрения. Он любил посещать известный всем и каждому Гайд-Парк, чтобы послушать импровизированные выступления уличных ораторов. При этом он с большим удовольствием для себя и многочисленных завсегдатаев опрокидывал залпом не одну пинту в соседних питейных заведениях. Именно благодаря своим недюжинным способностям «на фронтах по борьбе с зеленым змием» Кумагусу заслужил прозвище Профессор Паб*.

Пристрастие к Бахусу было, пожалуй, единственным крупным недостатком его натуры. Никто не мог, в частности, обвинить его в нескромном поведении в отношении противоположного пола. До своей женитьбы в возрасте сорока одного года он, по его словам, вообще не знал женщин. Тем не менее Кумагусу, как это ни странно, считается чуть ли не первым японским сексопатологом, автором ряда публикаций по научно-философским и фольклорно-литературным аспектам данной науки. Кумагусу вел переписку с довольно известным учителем школы дзэн Д. Т. Сузуки и находился в дружеских отношениях с лидером китайской революции Сунь Ятсеном. В 1900 году, после шестнадцатилетнего скитания на чужбине, Кумагусу решил вернуться в родную Японию. Причиной этого явилось его увольнение из Британского музея, новое начальство которого решило провести националистическую чистку рядов своих сотрудников под эгидой борьбы с «засильем желтой азиатской орды».

В 1904 году Кумагусу уже постоянно обосновался в Танабе, где открыл гуманитарный университет, в котором читал для местного населения лекции по общеобразовательным дисциплинам. В них он делал основной упор не на узконаправленную теорию сотворения мира махаяны-сингон, а на идею всеобщей взаимосвязи и совместимости со всеми народами Востока и Запада. Главным ключевым моментом Кумагусу считал условия окружающей среды и ее состояние. Он совершенно обоснованно утверждал, в частности, что угольные шахты и медные рудники на равнине Канто, возникающие словно грибы после дождя, медленно, но верно погубят местные реки, вызывая их разливы, эрозию почвы, уничтожение фауны и флоры. Вряд ли кто-то из жителей префектуры Вакайама мог не согласиться с ним. В этой связи совершенно понятно, что его позиция явно противоречила национальной правительственной программе консолидации святынь, выдвинутой в 1906 году. Эта программа предусматривала, в частности, соединение более мелких святынь, список которых составлялся «в верхах» с более крупными. Таким образом решено было формировать священные центры, фактически лишая периферию мест поклонения. Кумагусу грамотно и аргументированно доказал, что такого рода политика разрушит не только патриархальный традиционный уклад японской деревни, но и природные заповедники и жизненно важные источники водоснабжения. Кроме того, он развеял в пух и прах лживые обещания капиталистов, объяснив труженикам текстильной индустрии, что им платят меньше, чем их коллегам в Вест-Индии, став, таким образом, лидером в борьбе за права фермеров, рыбаков, мастеровых и ремесленников Тана-бе. В этот период к движению за права трудящихся селения как раз и примкнул Морихеи, став не только телохранителем Кумагусу, но и активным сочинителем пламенных речей и всевозможных петиций, направленных как в адрес местных власть имущих авторитетов, так и в адрес правительства страны. В ответ на решение правительства открыть музей естественной истории, в функции которого входила бы компенсация утраченных вследствие индустриализации природных заповедников, Кумагусу возмущенно заявил: «Природу необходимо изучать в ее живом виде, а не посредством чучел, макетов и образцов в пыльных кабинетах! Лучшим музеем естествоведения является нетронутая природа в ее первозданном виде». За слишком яростные обличительные антиправительственные выступления Кумагусу на несколько недель даже посадили в тюрьму. При этом он категорически отказался от услуг своих сторонников, предлагающих ему освободиться под залог: «Почему я должен оставлять здесь своих последователей, не имеющих возможности заплатить? Все мы должны одинаково разделять нашу участь». Благодаря такой вот стойкости и целенаправленности идей своего лидера движение протеста в Танабе оказалось наиболее мощным в стране. В результате лишь совсем немногие исторические святыни были утрачены здесь безвозвратно, чего, увы, нельзя сказать о других провинциях Японии. (Даже в наше время Кумано остается своеобразным «островком девственной природы» — использование железнодорожного сообщения началось здесь только в 1961 году, тогда как на остальной территории страны оно уже эксплуатировалось вовсю.)

Динамичная, жаждущая постоянно новых познаний натура Кумагусу оказала на Морихеи огромное духовно-интеллектуальное влияние, научив его не просто смотреть на все невзгоды и трудности бытия сквозь открытое забрало, но и самому искать непроторенные пути к познанию истины. Морихеи перенял от своего учителя также и обостренное чувство несправедливости и стремление к защите родной матушки-природы.

Рождение дочери Матсуко в 1911 году внесло в жизнь Морихеи определенные коррективы. Когда приобретение недвижимости на Хоккайдо стало не просто данью моде, но и весьма перспективным делом, он отправился в эту северную провинцию с разведывательной целью. Встретившись с губернатором, он объехал весь остров по указанному им маршруту. Довольный и под впечатлением увиденного, Морихеи возвратился в Танабе, где стал набирать желающих отправиться на поселение на Хоккайдо. Он не сомневался, что водные области сиратаки в северной части острова весьма пригодны для нормального проживания, о чем довольно аргументированно проповедовал в своих призывах. В этом, впрочем, ему особенно усердствовать не приходилось — упадочная экономика государства давно уже лишила сыновей и внуков древних семей Танабе какой-либо реальной перспективы на будущее, и многие из них отправились искать счастья на чужбине, главным образом на Гавайях и западном побережье Соединенных Штатов. Караван переселенцев состоял из пятидесяти двух семей и насчитывал восемьдесят четыре первопроходца. С помощью богатых родственников Морихеи нашел средства для спонсирования мероприятия, и 29 марта 1912 года отважные переселенцы, помолясь и простившись с прежней родиной, отправились на новую.

Провожая эмигрантов в дальнюю дорогу, цветки сакуры дружно махали им лепестками вслед. Склоны же Китами на Хоккайдо встретили вновь прибывших снежными буранами. Много дней потребовалось для того, чтобы совершить переход через заснеженные горные вершины, и лишь только к 20 мая караван добрался до места предполагаемого поселения. Первым делом люди, естественно, позаботились о крове, а так как строительство заняло довольно много времени, сельскохозяйственные работы пришлось отложить до следующего года. Возделывание целинных земель в новых, пока что незнакомых условиях не позволило добиться значительных успехов в этом направлении, и первые три года урожаи в коммуне были весьма скромны — картофель и местные овощные культуры. Только рыба из близлежащих водоемов могла хоть как-то разнообразить скудное меню колонистов. Такое неутешительное начало жизни на новой родине не могло не вызвать ропот и недовольство переселенцев своим лидером. Остро чувствуя личную ответственность за все происходящее, Морихеи работал в поте лица с раннего утра до позднего вечера, стараясь вдохновлять своих собратьев, дабы те не теряли чувства уверенности в собственных силах ни при каких невзгодах.

К 1915 году ситуация наконец-то улучшилась и урожаи, выращиваемые нелегким трудом поселенцев, стали куда более значительными. Для дальнейшего развития экономики коммуны Морихеи предложил развивать коневодство, свиноводство и даже горное дело, активно помогал создавать систему здравоохранения и санитарии, а также и образования. Едва только в коммуне начала налаживаться нормальная жизнь, как жуткий пожар 1916 года внес свои негативные коррективы, уничтожив около восьмидесяти процентов жилого фонда деревни (включая и дом Морихеи) и унеся жизни трех человек. Катастрофа была, конечно же, ужасающей, однако Морихеи вновь своим самоотверженным трудом не позволил духу отчаяния и разочарования завладеть сердцами колонистов. Уважение и авторитет Морихеи как безоговорочного лидера коммуны были подтверждены практически единогласным выбором его на пост главы деревенского совета старейшин в 1917 году.

С самого начала своей эмигрантской жизни в сиратаки совершенствование в боевых искусствах для Морихеи заключалось главным образом в ворочании огромных бревен и в поединках с горцами, нападавшими на него из засад во время его прогулок по окрестным сопкам. (Хотя Морихеи никогда особо не церемонился с явными преступниками и отпетыми негодяями, он весьма сострадательно относился к тем, кто встал на тропу разбоя просто по чисто житейским нуждам — прежде всего к так называемым беглым наемным труженикам, доведенным до рабского состояния, которых на Хоккайдо было не так уж и мало.) Периодически он также совершенствовался в методике укрощения свирепых хоккайдских медведей. Оказавшись как-то в снежно-ледяном плену в горах, он разделил свою скромную трапезу с громадными зверями, которые настолько привязались к своему новому другу, что, когда снег сошел, провожали его чуть ли не до самого поселка.

За время, проведенное на Хоккайдо, Морихеи еще более физически и морально окреп, воспитав в себе чрезвычайную выносливость, главным образом благодаря своей неуемной целеустремленности. За год он валил, как правило, до пятисот деревьев изготовленным им лично топором, весящим втрое больше обычного. Он корчевал пни голыми руками, ломал толстенные ветви на спине, мерился силой с ломовыми лошадьми. Известен случай, когда бричка кабриолета съехала в овраг и Морихеи выволок ее оттуда вместе с кучером, седоками и их скарбом одним могучим усилием. Во время прогулки верхом, давая менкеля лошади, ему приходилось принимать меры предосторожности, чтобы не сломать ей ребра. Не прекращал Морихеи и своих занятий медитацией на открытом воздухе, а также упражнений по закалке тела ледяной водой, невзирая ни на снег, ни на стужу. По всей видимости, ему удалось в совершенстве овладеть методикой генерации внутреннего тепла тела, успешно используемой тибетскими монахами при размораживании льда, помещаемого на обнаженные торсы. Позднее Морихеи говорил своим ученикам, что подобное умение владеть своим телом было для него тогда просто жизненно необходимым, не позволяя замерзнуть в самых суровых климатических условиях местных зим. Вообще говоря, Морихеи всегда выглядел подтянутым, бодрым и не по годам молодым, что, конечно же, влекло к нему представительниц прекрасного пола. Однако история не сохранила о нем памяти как о ловеласе и сердцееде.

Во время проживания на Хоккайдо судьбе было угодно свести Морихеи с известным великим мастером Дайто Рю джиу-джитсу Сокаку Такедой (1859—1943), одно упоминание имени которого вселяло страх в окружающих.

Сокаку, последний из старой гвардии воинов, родился в Аизу (сейчас это префектура Фукусима) — местечке, известном в стране самураев как родина самых свирепых из них. Всякий мальчик, едва научившись ходить, должен был овладевать, в соответствии с местными традициями, боевыми искусствами. Нерадивых воспитывали огнем. И хотя любые шрамы считались украшением мужчины, Сокаку страстно желал овладеть боевыми искусствами.

Под руководством деда и отца он учился фехтованию, единоборству с копьем, боевому джиу-джитсу и сумо. Этим любимым занятиям от отдавал все свое время, совершенно не желая учиться читать и писать. Всякие книги и науки ему были чужды. «Я уверен, что найду тех, кто будет читать и писать вместо меня», — спокойно реагировал Сокаку на любые предостережения по поводу его потенциальной неграмотности.

Несгибаемые воины Аизу были одними из последних, кто капитулировал-таки перед императорскими войсками во время гражданской войны 1868 года, и если бы не юный возраст Сокаку, то он бы сделал себе сеппуки (разновидность харакири) вместе со своими старшими сотоварищами по Биякко-Таи (армия молодых воинов Аизу). Для Сокаку баталии в непосредственной близости от его отчего дома были, несмотря на кровопролитность, весьма поучительными и даже в некотором смысле забавными — он не понаслышке, а воочию наблюдал, как надо расправляться с соперниками, ведя даже счет смертоносным поединкам.

В конце концов клан Аизу все же был побежден, мать Сокаку умерла, и он, тринадцатилетний юноша, отправился в скитания под эгидой этакого «крестного похода одинокого мастера боевых искусств», вызывая на бой всякого, кто имел наглость усомниться в этом, — всякого от Окинавы на юге до Хоккайдо на севере страны. Он был хорошо известен как уличный боец, сторонник борьбы без правил, поразивший насмерть не одного своего соперника. Так, в 1882 году он что-то не поделил с целой группой строителей в Фукусима и бесстрашно пошел на вооруженных острыми топорами, железными прутьями и кирпичами разъяренных мужчин, расчищая себе путь с помощью меча, оставляя за собой раненых и бездыханных. Храбреца арестовали по обвинению в убийстве, однако позднее отпустили, ибо суд квалифицировал его действия как самооборону. Меч, правда, у него конфисковали и порекомендовали «поскорее забыть о золотых временах самураев» для его же собственной пользы.

В 1875 году Сокаку вызвали в Аизу, чтобы предложить ему наследственную должность священника синто. Известный мастер и учитель боевых искусств и духовный наставник Саиго Таномо (известный также как Чиканори Хосина), последний из клана Аизу, кто хранил секреты техники осики-ути, проинструктировал новоиспеченного религиозного деятеля.

К сожалению, точно не известно, что, собственно, представляет собой техника осики-ути. Ряд исследователей японских искусств считают, например, что это некий самурайский этикет (возможно, исходя из самого названия, переводимого примерно как «в замке господина»). Кроме того, бытует мнение, что Таномо вообще не имел никакого отношения к боевым искусствам. Тем не менее у Сокаку было несколько старинных свитков (прочитать их он, естественно, не мог), в которых довольно подробно описывалась техника боевого искусства, корнями своими уходящая аж в двенадцатое столетие, во времена императора Минамото (Генджи) Йошимицу, когда система осикиути процветала вовсю. Кроме того, сам Сокаку считался одним из тридцати пяти великих мастеров традиционных искусств, что позволяет вполне обоснованно полагать, что Таномо, передавший ему сии свитки по наследству, не мог не понимать тонкостей описанной в них методики боевого искусства. Так или иначе, Сокаку изучил данную систему, которую назвал Йамато, а впоследствии переименовал в Дайто Рю. Она, по сути, представляла собой некую комбинацию классического джиу-джитсу и практической боевой техники самого Сокаку, непревзойденного мастера рукопашного боя, владевшего к тому же в совершенстве различными видами оружия. (Между прочим, так называемая кусаригама — серп и цепь — наиболее грозное оружие Сокаку, против которого крайне трудно найти защиту.)

Сокаку, что вполне очевидно, больше полагался на свои необычайные способности в боевых искусствах, нежели на духовную деятельность в качестве священника синто. Где-то в 1888 году, в возрасте тридцати лет, он решает проверить себя в настоящем деле в качестве ведущего учителя боевых искусств. И хотя он был весьма невысоким, менее пяти футов ростом, и худощавым, своих соперников он побеждал довольно быстро.

И прежде всего благодаря экстраординарным способностям самоконтроля сознания, помноженным на безупречную технику, отточенную в бесконечных боях, и мастерству айки — гармоничности сочетания позитивной и негативной энергий. И хотя Сокаку никогда в жизни не прочитал и буквы, он был отличным психологом. Перед проведением инструктажа среди потенциальных учеников он внимательно изучал каждого и выбирал из них далеко не всех, отсеивая остальных без видимых на первый взгляд причин. Если его спрашивали о причинах, повлекших за собой отсев, он мог ответить, например, следующим образом: «Первый — пьяница, второй — слаб характером, а третий — смутьян безысходный. Я не хочу на таких тратить силы и время впустую». Интуиция, и только она, позволяла Сокаку безошибочно разбираться в людях.

Пытаясь нормализовать и как-то упорядочить свою жизнь, Сокаку женился и построил дом, однако его жена умерла во время родов второго ребенка, а позднее сгорел их дом. Сокаку отдал своих детей на воспитание родственникам и вновь вернулся к кочевой жизни отшельника.

В период с 1898 по 1915 год Сокаку странствовал по северной части Японии, зарабатывая средства к существованию уроками по единоборствам. Находясь на Хоккайдо, он впервые повстречался с Морихеи. В 1904 году Чарлз Перри, британский подданный, преподававший английский язык в высшем учебном заведении Сендай, был весьма удивлен и шокирован внешним видом какого-то японского странника, ехавшего вместе с ним первым классом, а посему и обратил внимание кондуктора на него. Сокаку, а это был именно он, действительно был одет весьма экстравагантно — в поношенное японское платье, высокие деревянные сандалии, шляпу-котелок и держал в руках видавший виды дорожный посох-палку, внутри которой находился острый штык-нож, а также большую матерчатую сумку, в которой была лицензия на преподавание и религиозная книжка. Когда Сокаку высказал свое удивление по поводу того, что кондуктор решил проверить билет только у него одного, тот указал на иностранца. Разозлившийся Сокаку вскочил со своего места и потребовал у почтенного джентльмена объяснений. Самоуверенный Перри, рост которого был порядка шести футов, решил запугать наглого «малыша», однако не тут-то было — Сокаку ловко перехватил удар соперника и, применив болевой прием захват-бросок, опрокинул гиганта Перри на пол купе. Слегка отойдя от шока, полученного при падении, Перри не только смиренно принес свои извинения Сокаку, но и попросился к нему в ученики, став, таким образов, первым иностранцем в школе Такеда. (Всего, кстати, согласно регистрационным книгам Сокаку, у него занималось в разное время более тридцати тысяч учеников.)

В 1911 году Сокаку пригласили в отделение полиции Хоккайдо и попросили позаниматься с личным составом. Дело в том, что наряду с законными поселенцами, наподобие колонистов под руководством Морихеи из Танабе, на Хоккайдо устремились и представители криминальных структур общества — здесь был просто рай для бандитов, пиратов, бродяг и прочих отщепенцев. Шайки, банды, «малины» росли как грибы после дождя. Немногочисленная полиция не справлялась со своими обязанностями. Над островом нависла реальная угроза превращения его в криминальную империю.

Сокаку в свои пятьдесят отправился в этот дикий край, где нещадно попирались все нормы социального правопорядка, чтобы выполнять функции этакого судебного исполнителя в отдаленных от цивилизации «ковбойских поселках на заре зарождения Соединенных Штатов». Узнав о прибытии нового поборника справедливости, бандиты тут же сели на хвост маленькому невзрачному борцу с преступностью. Заметив, что он ежедневно утром отправляется в одиночку и без оружия в общественные бани, шестеро хулиганов решили было «преподать ему урок местного гостеприимства» в лучших традициях идеологии гангстеризма. Сокаку совершенно спокойно отреагировал на нападение. Используя мокрое полотенце в качестве крайне болезненно разящего хлыста, он до крови отделал самонадеянных задир. Могучий «киай» в исполнении Сокаку буквально вырубал напрочь нападающих, безжалостно круша им ребра. Напуганные способностями нового противника, гангстеры собрали целую толпу под окнами отеля Сокаку и стали вызывать его на бой. Когда терпение Сокаку лопнуло, он высунулся из окна с мечом в руках и клятвенно пообещал, что порубает всех попавшихся ему под горячую руку как капусту. Естественно, народец попритих. И чтобы окончательно избежать последующего кровопролития, шеф местной мафии, в лучших традициях голливудского вестерна, поспешил заключить с Сокаку перемирие.

Положа руку на сердце, надо сказать, что жизнь Сокаку сладкой и спокойной никак не назовешь — за свою такую вот репутацию неустрашимого, непобедимого и непокорного человека он был вынужден платить дорогой монетой. Прекрасно осознавая, что везде и всегда в подавляющем большинстве его окружают враги, а не друзья, Сокаку и жил по адекватным ситуации законам, основной сутью которых было устрашение и обман потенциального противника в условиях готовности номер один. Так, он никогда не входил ни в какой дом или иное учреждение, включая и свою собственную резиденцию, без провожатого, которому всецело доверял. Известен такой случай. Сокаку и Морихеи играли в го в доме Морихеи. В это время к ним вошел один из соседей хозяина. По какой-то причине лицо вошедшего было частично закрыто большим шарфом. За это бедолага и поплатился — Сокаку схватил тяжелую игорную доску и принялся дубасить ею незнакомца по голове. И если бы Морихеи не вмешался, неизвестно, что бы ждало несчастного впоследствии. Сам же Сокаку с детским простодушием заявил: «Мне показалось, что это кто-то из моих врагов пришел по мою душу». Сокаку никогда не притрагивался к пище или питью, пока кто-либо из его учеников не отведает их прежде, опасаясь быть отравленным. Никто (кроме его жены, конечно) не смел приблизиться к нему менее чем на три фута. Под подушкой его постели всегда лежал кинжал, а рядом — железное опахало. Он просыпался несколько раз за ночь и перемещал по комнате свое ложе, дабы не быть застигнутым врагами во время сна. Да и вообще спал он плохо, то и дело вскрикивая от кошмаров преследования врагами или видений лиц убитых им в многочисленных баталиях.

В феврале 1915 года во время поездки в Ингару Морихеи случайно узнал, что Сокаку проводит занятия в местной гостинице, и сразу же поспешил туда. Понаблюдав за впечатляющей демонстрацией техники и ловкостью хрупкого на вид Сокаку, Морихеи попросился к нему в ученики по Дайто Рю и остался тут на месяц, позабыв обо всем на свете. Впоследствии Морихеи тренировался вместе с Сокаку все свое свободное время, спонсировал строительство додзё и в конце концов предложил Сокаку остаться с ним на столько, на сколько тот пожелает. Практически каждое утро в течение двух часов Морихеи получал инструкции от Сокаку и помогал своему наставнику с утра до ночи во всем, в чем только мог, — готовил пищу, стирал, делал массаж, парил в бане.

При случае Морихеи выполнял и роль дублера Сокаку в наиболее опасных операциях, что, конечно же, послужило отличной практикой и проверкой сил для будущего великого бойца, которого Сокаку видел в своем преуспевающем ученике. Морихеи, таким образом, научился противостоять врагам, стремящимся убить соперника. История не сохранила подробностей такого рода поединков с идеологическими противниками, однако доподлинно известно, что сам Морихеи никогда не стремился убить своего оппонента, предпочитая бескровные способы его низвержения.

После пожара 1916 года Морихеи затратил много времени и сил на восстановительные работы, хотя и старался все свободное время уделять тренировкам и поездкам со своим учителем на показательные выступления и уроки в различные области Хоккайдо.

В конце 1919 года Морихеи со своей семьей (пополнившейся в 1917 году сыном Такемори) покинул остров Хоккайдо. Из родного Танабе пришло печальное известие о тяжелой, смертельно опасной болезни его отца (Йороку в течение некоторого времени жил в Сиратаки вместе с сыном, однако из-за неблагоприятного, холодного климата был вынужден в конце концов вернуться в Танабе). С Сокаку пришлось расстаться. Правда, Морихеи оставил ему все свое наследство, нажитое в Сиратаки, переоформив его на нового хозяина, который успел жениться на более молодой, нежели он сам, женщине, подарившей ему семерых детей. Тридцатишестилетний Морихеи тем не менее не особо торопился прямо в Танабе, он сделал небольшой крюк, посетив Айабе — небольшой городок в пригороде Киото, где судьба уготовила ему еще одну знаменательную для его карьеры встречу. На этот раз с самой, пожалуй, загадочной личностью двадцатого столетия — Онисабуро Дегучи.

Девятнадцатое столетие японского общества с его идеологией и социальным порядком ушло в небытие, и рождение нового века вселяло в сердца людей новые надежды на лучшую жизнь и преодоление хаоса. Естественно, что в такой атмосфере, пропитанной эйфорией тотального обновления мировоззрения, не могли не возродиться и не окрепнуть многочисленные мессии, пророки и провидцы всех мастей и калибров, проповедующие «рай небесный» на грешной земле, клятвенно обещающие избавление от войн, болезней и прочих забот и тягот бытия.

Среди многих основателей новоиспеченных религий и различных духовных течений были и женщины, что, наверное, и неудивительно для эпохи всеобщего хаоса и не прекращающейся суеты. Это были, конечно же, не изнеженные аристократки, не понимающие и не ведающие трудностей жизни, а простые и открытые душой представительницы беднейших слоев общества, главным образом крестьянки, которые искренне считали себя выразительницами божьей воли, заключающейся в необходимости кардинальных перемен. Одной из таких выдающихся пророчиц того времени была Нао Дегути, основательница Омото-кё. Она родилась в 1836 году в одной из наибеднейших семей, доведенной чуть ли не до абсолютной нищеты, как и множество других, которым судьба уготовила жить в те голодные годы в Японии. Чудным образом избежав страшной участи подавляющего большинства новорожденных девочек в жестоких условиях процветания идеологии детоубийства, малышка Нао встала на долгий нелегкий путь жизненных испытаний. О временах своего безрадостного детства она всегда с горечью и болью в душе вспоминала: «Я никогда не знала, что такое досыта поесть». Казалось, что апокалиптический всадник смерти на бледном коне проскакал над несчастными японцами в те годы — десятки тысяч людей умерли голодной смертью. Создавалось впечатление, что все и каждый только и заняты тем, чтобы отыскать и с жадностью проглотить хоть какую-то травинку, листочек, корешок, кусочек коры, веточку или, если повезет, зернышко...

Когда Нао было десять лет, умер ее пьяница отец, и маленькой девочке пришлось активно помогать зарабатывать деньги для семейного бюджета. Она не гнушалась никакой тяжелой работой, нанимаясь служанкой, продавщицей, швеей. В семью Дегути она была принята в семнадцать лет благодаря протекции ее тетушки, мрачноватой по характеру женщины, драматически покончившей с собой два года спустя. Первого претендента на руку и сердце Нао родственники забраковали, и она была помолвлена с человеком, которого совершенно не любила. И произошло это в двадцать лет, когда молодое сердце так жаждет чистой и настоящей любви.

Муж Нао был высококвалифицированным и очень хорошо оплачиваемым плотником, поэтому казалось, что в материальном плане перспективы семьи будут весьма радужными. Однако судьба распорядилась иначе. Легкомысленный муженек, любящий повеселиться и погулять на всю катушку, здорово увлекся алкогольными напитками, чего, в отличие от жены, работодатели терпеть от своего горе-работника не желали. Незадачливый повеса вскоре лишился и работы, и здоровья, превратившись в инвалида. Некогда радужные перспективы семейного благополучия сменились суровой реальностью бедности, медленно, но верно переходящей в нищету.

С детьми Нао также не повезло. Хотя их было аж одиннадцать душ, да и родились они в самый благоприятный для этого период расцвета женского организма — от двадцати до сорока семи лет, трое умерли во время родов, двое впоследствии оказались душевнобольными, один погиб во время китайско-японской войны, один пытался покончить с собой, а еще трое в разное время сбежали из дома. Когда Нао стукнуло пятьдесят один год, ее муж умер, и, чтобы хоть как-то свести концы с концами, она была вынуждена превратиться в тряпичницу.

С ранней юности Нао часто слышала какие-то внутренние голоса, что во многом способствовало ее увлечению религией Конко-кё, основателем которой считался простолюдин Бундзиро Каватэ, на которого благодатное озарение снизошло в 1859 году. С этого времени Каватэ считал себя инкарнационным отображением некоего Тенти-Кане-но-Ками (известного также как Уситора-но-Кондзин, или просто Кондзин) — ранее неизвестного широкой публике божества, которое якобы было вначале воплощением зла средней руки (ками), но затем оказалось, по сути, чуть ли не наидобрейшим богом любви, только и думающим о том, как бы поскорее привести «заблудшее стадо неразумных овечек» в земли обетованные с реками молока и меда. Считая себя помазанником сего божества, Каватэ от его имени проповедовал неразумному народу, как с помощью реформ готовить себя к вступлению в новую золотую эру, где люди напрочь позабудут о войнах, голоде, болезнях и разрухе.

В 1892 году, наслушавшись проповедей гуру Конко-кё, Нао и сама получила божественное послание. Однажды ночью пятидесятисемилетняя Нао вдруг ощутила невероятную легкость в теле, словно она птицей парит в облаках, а не прозябает на грешной земле. Ее жалкая лачуга вдруг наполнилась божественными ароматами и мягким светом. Твердый мужской голос откуда-то из самых глубин ее души произнес торжественно-чинно: «Я — Кондзин». В течение последующих тридцати дней она, согласно повелению величайшего божества, соблюдала строжайший пост, позабыв о сне и постоянно совершая омовения холодной водой, дабы подготовить себя к дальнейшему этапу духовного очищения.

В соответствии с ним Нао должна была продать все то жалкое, что у нее имелось, и с пустыми руками и чистой совестью пойти по миру проповедовать царство божие устами Кондзина. Ее тело то и дело сотрясалось в приступах религиозного экстаза, она кричала разными странными голосами об открывшихся ей божественных истинах и откровениях Кондзина, что, естественно, далеко не всегда доставляло радость окружающим и не могло не привлечь внимание служителей правопорядка. Так, одна из ее проникновенных проповедей по поводу очищения мира огнем драматически совпала с каким-то поджогом, произошедшим чуть позже. Подозрение о подстрекательстве пало, конечно, на ораторшу, и ее благополучно сопроводили в местный полицейский участок. Впрочем, в конце концов истина восторжествовала и невинную отпустили, когда доблестные защитники правопорядка отловили настоящего поджигателя. Выйдя на свободу с чистой совестью, Нао получает от Кондзина очередное задание — писать его мысли под диктовку, несмотря на то что бедная женщина от роду не прочитала и не написала ни одной буквы. Однако приказ есть приказ, и Нао, засучив рукава, с энтузиазмом взялась за нелегкое дело. Исписывая «автоматически» шрифтом кана лист за листом, Нао составляла евангелие от Кондзина. Труд почти что на ста тысячах страниц был озаглавлен «Фудесаки» («Письмена»), и базовой квинтэссенцией его была сакраментальная идея учения о перестройке общества: «Все ближе час, и мир нуждается в полном очищении и реформировании! Императоры, короли и прочие богопротивные формы власти должны пасть, и на их месте возродятся истинные системы управления. Долой капитализм, назад к истокам, нельзя позволить алчным эгоистичным стяжателям процветать и править миром. Опомнитесь и прозрейте! Поклонитесь Кондзину — единственно великому и могучему!»

Способности ясновидения и излечения недугов вскоре позволили Нао не только завоевать известность, но и собрать вокруг себя учеников и последователей в Айабе. Вначале группа входила в состав приверженцев Конко-кё, однако позднее отпочковалась в свое собственное религиозное течение — Омото-кё.

В 1898 году Нао познакомилась с экстравагантным молодым человеком по имени Кисабуро Уеда. Он родился в пригороде Камеока в 1871 году в семье, которой, так же как и многим другим таким же небогатым семьям, пришлось с лихвой хлебнуть тягот голодных лет. (Позднее, правда, Уеда утверждал, что на самом деле он является незаконнорожденным сыном самого имперского принца.) Дед Уеда был заядлым, но весьма неумелым картежником. Он проигрался в пух и прах, доведя семью до нищенского уровня существования. Мальчика воспитывала бабушка — довольно образованная для того времени женщина. Она была талантливой поэтессой и рьяно увлекалась духовно-спиритическими учениями. Ее отец, весьма преуспевающий в одном из них, относящихся к категории углубленного спиритизма (кототама), естественно, всячески способствовал тому, чтобы дочь также овладела тайнами познания непознанного.

Уеда был слаб физически и часто болел, что на три года отсрочило начало его учебы в школе, однако ему удалось довольно скоро с лихвой восполнить этот пробел благодаря весьма неординарным умственным способностям. Впрочем, нельзя сказать, что они позволяли юному вундеркинду жить припеваючи, упиваясь славой и успехами, — и сотоварищи, и преподаватели не желали «терпеть выскочку», дразнили и издевались над мальчиком, проявляя во всей красе неадекватное восприятие природного человеческого таланта. Однако ситуация кардинально изменилась, когда в двенадцать лет Уеда был назначен помощником инструктора. Но здесь сказал свое слово юношеский максимализм и еще незрелый возраст — через два года он отказался от должности, чувствуя психологическую несовместимость со своими более старшими коллегами.

Уеда вернулся в отчий дом, где занялся фермерством, не гнушался и поденной работой, был и коробейником. При всем том он находил силы и время для самообразования, будучи, подобно Кумагусу, одержимым жаждой познания. По ночам в его комнате долго горел свет — он продолжал читать и писать (он добился того, что за минуту ухитрялся начертать шестьдесят китайских иероглифов, что, конечно же, считалось фантастическим достижением). Кроме того, он любил и умел рисовать. (Уеда был лично знаком с известным художником того времени Окё Маруйама, многому у него научился и вскоре сам стал не менее известным мастером живописи.) В восемнадцатилетнем возрасте он начал публиковать свои стихи и эссе в различных литературных журналах. Иногда даже для того, чтобы публиковаться в женских журналах, он писал стихи под женским псевдонимом. Весьма здорово преуспевал он и в искусстве кайока — сумасбродной сатиры.

Едва достигнув двадцатилетнего возраста, Уеда заинтересовался народной медициной и ветеринарией (он внимательно изучал строение различных животных, старательно препарируя их тушки перед тем, как поджарить и съесть). Он успешно овладел основами производства молока и молочных продуктов, что позволило ему в дальнейшем открыть свое дело в этой сфере. Он научился имитировать голоса различных зверей и животных, изумляя окружающих своими неординарными способностями в усмирении норовистых лошадей и уговаривании упрямых быков, не желающих пахать. Свое гуманитарное образование Уеда удачно дополнял изучением классической японской музыки и основ танца. Уеда не отличался высокомерием или пренебрежительным отношением к окружающим, никогда не жил по принципу «моя хата с краю». Он всегда был в первых рядах активистов и борцов за справедливость, невзирая при этом ни на звания, ни на чины. Поэтому неудивительно, что в одних кругах он заслужил репутацию возмутителя спокойствия, а в других — защитника прав и интересов обездоленных. Если к этому добавить его обостренное чувство несправедливости, несговорчивость и иногда не в меру щеголеватый внешний вид, то станет понятно, почему он не раз подвергался нападкам недоброжелателей и местных хулиганов.

В 1897 году в его семье произошло большое несчастье — не стало отца. Уеда впал в глубокий душевный кризис — пил, гулял, дебоширил, страдал от приступов депрессии. В конце концов через пару лет двадцативосьмилетний молодой человек покинул деревню и уединился в пещере на горе Такакуса с целью познать истину бытия или же умереть в поиске таковой.

Здесь, по словам Уеды, ему удалось войти в некий духовный транс и в течение недели путешествовать в этом состоянии в космосе, где ангелы помогли ему открыть истоки сотворения мира, а также познать тайны будущего и истинное предназначение человека. При этом боги и Будды популярно объясняли молодому космическому паломнику, что есть что. Вразумленный, просвещенный, одаренный способностями ясновидения и яснослышания, а также проповедования, Уеда понял, что его истинным предназначением в этой жизни является спасение мира.

Поначалу, правда, мало кто поверил его мистическим россказням — в лучшем случае его просто не принимали всерьез, а в худшем принимали за ненормального. Даже домочадцы смущались от высокопарно-напыщенных речей своего родственника. Его твердолобые, не верящие в Бога братья то и дело совершали акты вопиющего богохульного вандализма, разрушая священные алтари Уеды, и бросали в него камни, когда божий человек совершал свои ритуалы очищения в реке. Бдительные служители правопорядка требовали от него разрешения на право прозелитизации*. В конце концов бедолаге надоело слыть необразованным самозванцем, и он решил, что настало время законно утвердиться в статусе проповедника царствия божьего.

* Прозелитизация — принятие нового вероисповедания.

Сначала Уеда отправился к известному духовнику Отате Нагасава, ставшему впоследствии учителем на горе Онтаке, являющейся меккой одной из известнейших религий японцев. Сам Нагасава был когда-то одним из лучших учеников Синтоко Хонда, известного реаниматора древнейшей методики медитации синто-тинкон-кисин («успокой дух и возвратись к божественности»). После нескольких месяцев интенсивных занятий под руководством опытнейшего наставника Уеда получил разрешение на право считаться санива — своеобразным психодуховным рефери, способным устанавливать степень одухотворенности того или иного человека. Однажды во время ритуала поклонения Уеда вдруг услышал некий голос, повелевший ему отправиться на запад, где его уже давно поджидают. Естественно, что набожный санива отправился в указанном направлении, нимало не беспокоясь о том, что голос не сообщил ему ни имени, ни фамилии того, кто так жаждет встречи с ним. Как-то в одной из чайных, где Уеда отдыхал после утомительного путешествия, хозяйка вдруг спросила его, кто он такой и куда держит путь.

— Какая удача! — воскликнула вдруг женщина. — Моя мама, проповедница учения бога Кондзина, не раз говорила нам, что давно уже ожидает святого посланника с востока. Мы даже специально открыли здесь эту чайную в надежде, что он когда-нибудь здесь остановится. Умоляю вас, пойдемте со мной — я вас познакомлю со своей мамой.

Глядя на этих двух совершенно не похожих друг на друга людей, трудно было даже представить себе, что же могло быть у них общего. Крошечная старая Нао Дегути была замкнутая по натуре, аскетичная и простодушная женщина, которая никогда в жизни не подстригала волосы, не знавшие к тому же, что такое расческа. Она ненавидела шелковые изделия, табак, животную пищу и все западное. Кисабуро Уеда был весьма общителен, ничуть не чурался удовольствий жизни и был себе на уме. Одевался щеголевато, причем сам придумывал фантастические фасоны, преимущественно из ярко-красного крепа. Нао старалась быть в тени, отличаясь простотой и скромностью, в то время как Уеда просто жаждал быть в центре внимания, словно красный цветок, выделяясь артистизмом и предприимчивостью. Интересно, что в соответствии с составленной позднее агиографией Омото-кё Нао характеризовалась как «женщина с мужским характером», а Уеда, наоборот, — как «мужчина с женским характером». (Это действительно подтвердилось позднее, когда стало ясно, что он не видит для себя никакой другой цели, кроме как быть во всем безоговорочным лидером.) Несмотря на то что они казались явными антиподами, всем и каждому вскоре стало совершенно очевидно, что встретились две неординарные личности. И как часто бывает в подобных случаях, они решили объединить свои усилия в поиске и проповедовании духовных истин. Уеда переехал в Айабе, где женился на шестнадцатилетней дочери Нао Суми (родившейся, когда ее матери было сорок семь лет), взяв при этом имя Онисабуро Дегути. У Онисабуро и Суми было восемь детей; два сына умерли в раннем детстве, одна дочь, когда ей было шестнадцать, а пять остальных дочерей благополучно вышли замуж за представителей клана Дегути.

Активность Онисабуро не давала покоя не только ему, но и теперь уже его новым родственникам. Наполеоновские планы Онисабуро ставили в тупик и смущали темных, необразованных домочадцев и саму Нао (он даже дошел до «такой наглости», что решил было лично проверить и сертифицировать степень одухотворенности своей тещи). Дело в том, что он считал ее экстремальной фундаменталисткой — Нао не приветствовала образование, посещение детьми школ, не признавала канджи (иероглифическую грамоту), считая все это «дьявольскими соблазнами». Она, несмотря на предупреждения о штрафе и даже аресте со стороны служб здравоохранения и правопорядка, запрещала делать прививки своим внукам, ссылаясь при этом на то, что сыворотка для вакцины берется от животных и все это «придумали буржуи проклятые». (Пришлось зятю раскошеливаться за такие вот тещины выкрутасы.) Во время же русско-японской войны Нао вообще оплошала, предсказав поражение японцам. Короче говоря, медленно, но верно лидерство в идеологии течения переходило к Онисабуро. Даже несмотря на происки коварного оппонента — временное изгнание молодого претендента на роль гуру из состава религиозной братии по якобы настоятельному требованию свыше, полученному Нао после «полета» к пещере; распространение слухов о его несостоятельности как в духовном, так и в материальном отношении и преследовании его кредиторами и тому подобные козни и гнусные инсинуации. Нао умерла в 1918 году в возрасте восьмидесяти двух лет, пребывая последние дни жизни в состоянии глубокой депрессии и повторяя только: «Бедные, бедные рабочие! Бедные, бедные солдаты!» После смерти Нао Онисабуро окончательно и бесповоротно стал священным гуру духовного течения, и его абсолютное лидерство уже ни у кого не вызывало никакого сомнения. Номинальное же лидерство в Омото-кё перешло к дочери Нао Суми Дегути — жене Онисабуро.

Онисабуро, по сравнению со множеством примитивных религиозных чудаков, убогих странников, лжемессий и хитроумных авантюристов-пророков, которых в те годы в Японии было пруд пруди, конечно же, был выдающейся и неординарной личностью. Он был умен и образован, талантлив и умел в плане антрепренерства. Он написал более 600 тысяч стихов и множество книг, включая гениальное творение «Рэйки Моногатари» («Сказки духовного мира») объемом в восемьдесят один том. В этой изумительной по своей художественной ценности работе автор более чем на четырехстах страницах подробно описывает свое фантастическое космическое путешествие в прошлое, настоящее и будущее. При этом в книге нашлось место и для чисто светских советов — например, какой должна быть высота кровати («менее трех футов, если вы, конечно же, не император»), или чисто гигиенические правила («мужчина вовсе не имеет привилегии входить в баню первым, все зависит от того, кто грязнее — он или женщина»), а также пожелания молодоженам («не следует постоянно уступать друг другу во всем, ибо поддержание должного порядка при домострое требует и спорных решений»).

(Большая часть материала книги «Рэйки Моногатари» перекликается с исследованиями шведского мистика восемнадцатого столетия Эмануэля Сведенборга. Этот гениальный ученый и изобретатель, в трудах которого подробно рассмотрены устройства аэропланов и субмарин, в возрасте пятидесяти пяти лет впервые вдруг узрел лик Христа и все последующие двадцать семь лет жизни совершал невероятные космические путешествия. Бытует даже мнение, что Сведенборг одну половину своей жизни провел на нашей грешной земле, занимаясь наукой и изобретательством, а другую — на небесах, в беседах с ангелами и другими духовными созданиями. В своих дневниках он даже пишет, что якобы имел там и возлюбленных. Онисабуро был хорошо знаком с творениями своего предшественника, так как некоторые из книг Сведенборга были переведены на японский Д. Т. Сузуки еще в начале столетия.)

Онисабуро любил музыку, исполнял народные песни и лирические баллады, вальсы и танго, церковные хоралы. Он также пробовал себя в театральной деятельности, в кино, как музыкант и скульптор, однако наиболее ярко его талант проявился все же в литературно-сочинительской деятельности, изобразительном искусстве и гончарном деле. Как бы ни относились к его идеям и манере живописи, совершенно очевидно, что Онисабуро был, несомненно, величайшим мастером Восточно-Азиатского региона. Его произведения в стиле свободного письма поражают жизненностью образов и характеров, а яркие керамические изделия в мелодраматическом концептуальном стиле по праву относятся специалистами к категории национальных сокровищ.

Онисабуро был прекрасным духовным наставником, научившим тысячи страждущих утешения в нашем бренном мире технике медитации тинкон-кисин. Если Нао и ее ближайшие последователи исповедовали неистовствующие формы религиозного экстаза, сопровождаемого дикими и неестественными жестами и воплями, то Онисабуро предпочитал куда более спокойные медитативные способы общения с богами. «Молящийся должен быть естествен и сосредоточен», — учил он. Его пророчества были выдержаны в лучших традициях дуализма и деконкретики, что не позволяло их опровергнуть с учетом текущего момента и обеспечивало их жизнеспособность во временном континууме. Так, например, относительно низвержения духовных ценностей во славу золотого тельца он говорил: «Придут времена, когда японцы переплавят священные колокола храмов и статуи Будды в пушки, пятнадцатилетние юноши найдут свою гибель на полях сражений и наступят всеобщая скорбь и тяжкие страдания». Нетрудно понять, что сия мрачная атмосфера соответствовала войне, на грани которой Япония и находилась в начале века. Вторая мировая война полностью подтвердила пророчества Онисабуро. Как и всякий харизматический лидер, он обладал и даром излечения психосоматических недугов. Будучи великолепным психологом и мастером читать чужие мысли, Онисабуро не раз поражал наивных скептиков своими возможностями ясновидения, угадывая, например, сколько денег лежит у того или иного человека в кармане. Несгибаемый оптимист, он всегда с юмором переживал многие жизненные неурядицы, способные сломать любого простого смертного. Так, он не раз сообщал своим ближайшим соратникам, что силу духа он приобрел, будучи в семидневном трансе на горе Такакуса, где претерпел «убийство, разрубание пополам, замораживание в льдину, разрывание на мелкие кусочки, сгорание дотла и захоронение заживо». Что в нашем бренном мире может беспокоить хоть как-то человека, пережившего все это в духовном состоянии!

Сам же он считал себя очередной реинкарнацией некоего бога синто Сусаноо-но-микото, обладающего репутацией этакого проказника и обреченного на вечные неприятности за свои прежние проделки.

Все это искусно пополнялось его магически завораживающим внешним видом, состоящим из блистательного кимоно и цветастой шаманской шляпы, прикрывавшей пышную гриву волос, и, конечно же, свитой прекрасных поклонниц-гейш. Чем не образ неотразимого, впечатляющего и безоговорочного лидера-гуру? На первых порах новая религия привлекала, главным образом, интеллектуалов того времени, аристократов, правительственных деятелей и военных, а отнюдь не простой народ, хотя тому жилось ой как несладко. Одним из первых новообращенных Онисабуро, серьезно увлекшихся его учением, был известный профессор лингвистики Васабуро Асано, переводчик бессмертных творений Шекспира на японский язык. Естественно, что пример столь выдающихся людей не может не остаться незамеченным и не заражать энтузиазмом остальных, старающихся ему подражать. Период с 1919 по 1921 год можно с уверенностью окрестить как «золотой век Омото-кё». Несколько миллионов людей влились в ряды течения, и еще миллионы увлеченно читали и слушали многочисленные публикации и проповеди религиозного движения.

Даже в далекие глухие земли Хоккайдо, где в этот период проживал Морихеи, дошло божье слово, активно проповедуемое духовным лидером нового религиозного течения из Айабе. Сила его была настолько велика, что увлекла Морихеи, который по отъезду из Сиратаки отправился не прямо к постели больного отца в Танабе, а именно в Айабе, чтобы лично познакомиться с местным священным гуру.

Едва нога Морихеи ступила на святую землю железнодорожной станции Айабе, он тут же почувствовал, что вся окружающая атмосфера насквозь пропитана религиозно-духовной энергетикой. То, что он непосредственно увидел в самом духовном центре Омото-кё, поразило его до глубины души. Множество длинноволосых мужчин и женщин в цветастых кимоно и ниспадающих складками юбках суматошно перемещались по громадным холлам и вокруг священных водоемов, пространно рассуждая о реформировании мира и воцарении рая на земле. Ошеломленный и растерянный, Морихеи был подхвачен людским потоком и вынесен к Шатру Дракона. Здесь ему удалось найти более-менее укромное слабоосвещенное местечко, где он сел на какую-то скамью и принялся молиться и читать на память псалмы Сингон. Вдруг прямо перед ним возник призрак его отца, а вслед за ним из темноты появилась фигура человека, спросившего, что Морихеи сейчас видит.

«Отца, — печально ответил он. — Сильно постаревшего и чахлого». — «Ему хорошо, — спокойно сказал Онисабуро Морихеи, — пусть идет себе с миром».

Так и состоялась их первая встреча, после которой Морихеи, окончательно упоенный волшебной атмосферой Айабе, решил подольше тут задержаться, чтобы побеседовать с Онисабуро, познать истины учения Омото-кё и таинства методик медитации тинкон-кисин.

Когда же он в конце концов добрался-таки до Танабе, то был потрясен новостью о том, что его отец ушел с миром в мир иной, как и намекнул ему Онисабуро при их первой встрече. Ему передали и последние слова родителя к любимому сыну-непоседе: «Пусть ничто не мешает тебе идти выбранным жизненным путем».

В последующие несколько месяцев Морихеи всем своим видом напоминал окружающим сумасшедшего. Он ни с кем не разговаривал, а ночами уходил в горы, где как одержимый жонглировал своим мечом. В конце концов он заявил перепуганным насмерть домочадцам и близким, что собирается назад в Айабе, чтобы присоединиться к Омото-кё. В тот момент как раз об этом течении было сделано много публикаций весьма и весьма негативного толка. «Почему, скажи на милость, нужно покидать эту благодатную землю и приветливо относящихся к нам соседей? От добра добра не ищут», — пыталась удержать мужа Хатсу.

Но для Морихеи не было пути назад — то, что он задумал, требовало реализации. Весной 1920 года тридцатисемилетний Морихеи, его жена и двое детей, а также и престарелая матушка благополучно отправились в Айабе (непосредственно перед отъездом он получил некоторую сумму с трехгодичного страхового полиса).

Поселившись в небольшом домике вблизи главной святыни, Морихеи начал активно участвовать во всех проектах Омото-кё, будь то строительные или сельскохозяйственные, а также, конечно же, и в различных религиозных службах, обрядах, празднествах, курсах по медитации, церемониях очищения, стараясь везде и во всем не уступать остальным членам общины. Он страстно и самозабвенно изучал основы и принципы учения Омото-кё, а после того как Онисабуро объяснил ему, что искусство — «мать, дающая жизнь любой религии», занялся каллиграфией и стихосложением.

Идеология Омото-кё базировалась на утверждении, что сельское хозяйство — основа основ нового мирового порядка, поэтому все члены общины проповедовали здоровый образ жизни и получение экологически чистых продуктов питания со своих фермерских угодий. В качестве удобрения применялся только очищенный компост, ибо скота в Айабе не держали, а использовать продукты жизнедеятельности человеческого организма для удобрения овощных культур, которые затем вносились в храм, богобоязненным членам коммуны даже и в голову не приходило.

Надо сказать, что занятие сельским хозяйством для Морихеи было одним из любимейших увлечений на протяжении всей его жизни. Искоренив феодализм, многие бывшие самураи вновь почувствовали, что буддизм и сельское хозяйство отнюдь не противоречат друг другу, а, наоборот, являются двумя важнейшими занятиями, способствующими очищению и оживлению сознания. Морихеи заказывал кузнецу самый что ни на есть тяжелый инвентарь, а мотыгой на поле работал с таким остервенением и напряжением, как будто это был боевой меч.

Неся послушание в качестве заготовителя компоста, Морихеи вставал в три часа утра и собирал оставшиеся на поле ботву и другие растения, проходя при этом значительные расстояния. Как-то он очистил целое поле от виноградных лоз, собрав огромную кучу вдоль дороги на Айабе. Случайно в этой куче запутался какой-то пешеход, однако увлеченный работой Морихеи был настолько далеко от места событий, что услышал дикие вопли о помощи, лишь преодолев милю.

Вначале Морихеи занимался боевыми искусствами в одиночку по вечерам, однако после того, как была сформирована боевая гвардия Омото-кё, Онисабуро попросил Морихеи, чтобы тот начал заниматься с будущими бойцами, обучая их азам военного дела. Кроме того, Морихеи охотно занимался и со всеми теми членами коммуны, кто хотел закалить свой характер. Так появилось первое додзё Морихеи в Академии Уесиба.

Одной из первых в академию была принята дочь Онисабуро Наохи. Она часто вспоминала, что Морихеи никогда не делал скидки для девушек, заставляя их выполнять те же задания и упражнения, что и мужчины. И хотя это было крайне тяжело, зато ни одна девушка не чувствовала себя ущемленной или униженной по отношению к представителям сильного пола. Морихеи учил своих слушателей главным образом приемам самообороны, боевые удары мечом и копьем отрабатывал по-прежнему сам.

Нет необходимости говорить, что открытие первого тренировочного зала Морихеи в 1920 году было самым памятным и наиболее счастливым событием с начала его жизни в Айабе. Тем более что затем его начали преследовать неудачи. В этом же году умерли от болезни один за другим с трехнедельным интервалом оба его сына — Такемори, которому было три года и который родился на Хоккайдо, и Кунихару, которому было всего шесть месяцев от роду и который появился на свет уже здесь, в Айабе. Ну и наконец 11 февраля 1921 года было совершено первое гонение на Омото-кё.

В течение нескольких лет правительство страны с вниманием и тревогой отслеживало жизнедеятельность движения. Если Нао открыто критиковала имперское правление, то Онисабуро проявлял большую тактичность, сочиняя сатирические поэмы, которые явно никак не задевали честь и достоинство правительства Его Высочества (хотя, конечно, элемент насмешки имел место) и даже, более того, поддерживали его политику шовинистического национализма. (На самом деле Онисабуро тайно поддерживал связь с левыми радикалами, укрывая некоторых наиболее активных и преследуемых правительством членов у себя во владениях под эгидой Омото-кё.) Антикапиталистические нападки Онисабуро допускал лишь в отношении тех отдельных политических деятелей, которые явно подстрекали страну к разжиганию пожара войны. В 1895 году, после китайско-японской войны, Онисабуро писал: «Настоящая борьба — это не та, что ведется против иноземных врагов, а та, что ведется против внутренних душителей свободы, которые попирают права человека, ставят под угрозу мирное существование и разрушают нашу культуру на корню во имя своих корыстных интересов». Сверхусердные последователи Омото-кё усиленно муссировали слухи о том, что якобы и Нао и Онисабуро предрекают глобальную войну между Японией и всем остальным миром в весьма недалеком будущем, что повлечет за собой полнейшую перестройку социальной структуры страны; что на самом деле настоящим императором Японии надо считать не Таишо, обманным путем узурпировавшего дворец в Токио и власть в стране и практически уже недееспособного, а могучего духовного лидера, проживающего в провинциальном Айабе. А дальше, как водится, следовали призывы к поддержке новоиспеченного мессии — Онисабуро, который должен стать во главе всеобщего царства мира, любви и братства.

Не дремали и враги Онисабуро, распространяя еще более грязные сплетни: что Нао была похоронена как императрица, что главная резиденция Омото-кё — прототип истинного императорского дворца, что именно там накапливаются оружие, провизия и финансовые ресурсы, что все уже готово к началу революции, что число сторонников ее постоянно увеличивается за счет подпольного воспитания членов в духе борьбы с властью, что множество подземных пещер и проходов изрезали страну, что там же где-то скрывают тела противников движения Омото-кё и прочие сказки-страшилки, наслушавшись которых трудно было не начать погромы в офисах секты. Понятное дело, что обыски штаб-квартир Омото-кё ничего из вышеперечисленного не подтвердили, однако, чтобы не ударить в грязь лицом, а заодно и в воспитательно-профилактических целях, Онисабуро и его нескольких наиболее приближенных сподвижников арестовали, «пришив» им статьи «За оскорбление Его Высочества» и «Нарушение Закона о печати». Ну а дальше, как говорится, все уже было делом техники. Онисабуро получил пять лет (он, правда, был довольно скоро отпущен под залог), судебные приставы быстренько и грамотно «раскулачили» имущество Омото-кё, и в некогда духовно бурном Айабе на пару лет наступила тишь и благодать. Морихеи ничего не оставалось, как заниматься фермерством, самообразованием и самосовершенствованием в боевых искусствах. В этот же период, а точнее, в июне 1921 года, у него родился последний и единственный выживший в дальнейшем ребенок — сын Кисомару. Бабушке Юки, матери Морихеи, недолго удалось понянчить малыша — она умерла в самом начале 1922 года.

В конце апреля 1922 года в Айабе со своей женой и десятилетним сыном приезжает Сокаку. Весьма трудно установить сейчас, произошло ли это по приглашению Морихеи или же явилось инициативой самого Сокаку. Но так или иначе, появление на горизонте такого задиристого и скандального субъекта пришлось явно не по вкусу Онисабуро. Впрочем, и сам Сокаку — «человек, пропитанный насквозь духом насилия и кровавой жестокости» — отнюдь не старался скрыть свою неприязнь к Омото-кё. Покантовавшись с полгода в условиях весьма недружелюбной и чуждой для него атмосферы Айабе, Сокаку собрал вещички и благополучно покинул селение. Он потом еще несколько раз наведывался к Морихеи, однако постепенно их дружба угасала, ибо Морихеи выбрал для себя совершенно иной путь познания истины, нежели тот, по которому шел великий мастер Дайто Рю. После 1935 года они уже больше не встречались в этом мире. (В 1943 году вечный странник Сокаку в возрасте восьмидесяти четырех лет ушел из жизни.)

Ореол загадочности на протяжении всей жизни окружал одаренного во многих областях Онисабуро, поэтому нет ничего удивительного в том, что за ним прочно закрепилось два крайне противоположных мнения: спаситель мира и величайший шарлатан всех времен и народов. Многие отмечали необычайность и кажущуюся противоречивость натуры Онисабуро с ранних лет его жизни. «Никогда нельзя было определенно утверждать, кто перед вами — абсолютный гений или абсолютный дурак», — сия характеристика, выданная еще в детстве, сопровождала Онисабуро потом до самой гробовой доски. Несомненно, его вполне можно назвать последним донкихотом. Взять хотя бы такую строфу из одной его известнейшей поэмы:

На ужин из Солнца, Земли и Луны Пирог я хочу замесить И, звездною пылью посыпав его, При свете свечи проглотить!

Очередной реинкарнационной заморочкой Онисабуро была идея о его предназначении наземным привратником некоего божества Мироку, а посему он должен незамедлительно совершить паломничество в Монголию по «великому пути приключений и опасностей»: «Второе пришествие Будды не за горами — надо помочь ему в создании царства небесного на Земле, царства мира и благополучия, нового золотого века».

Японские националисты того времени спали и видели свою страну в центре «великой восточно-азиатской зоны всеобщего благосостояния», отделенной колючей проволокой от остального мира, давно уже поделенного между «проклятыми европейцами и американцами». При этом их горящие алчным блеском и налитые кровью глаза то и дело косились в сторону обширных малонаселенных недоразвитых, но весьма богатых потенциальными ресурсами земель Маньчжурии и Монголии. Местное население было настолько бедно, невежественно и убого, что правящие им ненамного ушедшие вперед в своем развитии буддийские ламы, как говорится, что хотели, то и воротили. Поэтому японских освободителей, лишивших, в союзе с монгольскими патриотами, ненавистный Китай протектораторских замашек, встретили как богов, явившихся с небес не только для того, чтобы создать здесь независимое государство, но и научить своих «братьев и сестер», как им дальше жить и что делать.

Думается, вряд ли кого-то удивит тот факт, что в такой социальной атмосфере, возникшей на территории Северо-Восточной Азии, как грибы после дождя начали разрастаться и крепнуть многочисленные секретные общества и шпионские организации всех мастей и калибров, усиленно и плодотворно собиравшие необходимую информацию для Токио. Среди них выделялось пресловутое и наиболее мощное Общество Черного Дракона (или, более точно, Общество Амур-реки), основателем которого являлся крайне правый активист и магистр военных наук Рехеи Уеда. Организовав свою контору с нуля в 1901 году, он добился того, что щупальца организации медленно, но верно опутали не только министерские кабинеты, но и действующие военные штабы, расставив буквально повсюду прочные невидимые сети шпионской агентуры, провокаторов и наемных убийц.

(Книга из библиотеки сайта Вишнякова Андрея - http://ki-moscow.narod.ru)

Всему этому весьма и весьма способствовала социальная идеология японского общества. В отличие от европейцев и американцев, которые, мягко говоря, пренебрежительно-терпимо относились к тем, кто серьезно «играл в разведчиков-шпионов», у японцев в те годы господствовал менталитет «стукачества», а посему каждый уважающий себя гражданин Страны восходящего солнца считал своим патриотическим долгом разоблачать «врагов народа», не говоря уже о том, что служба в контрразведке считалась самой что ни на есть престижнейшей профессией. С невероятным рвением и самоотверженностью как гражданские лица, так и военные, как аристократы, так и простолюдины готовы были бросить все и по заданию родины отправиться в самые глубокие вражеские тылы для сбора по малым крупицам информации, которая могла бы быть полезна для борьбы с пресловутым Западом. Все они не задумываясь нанимались на любые работы — грузчиками, носильщиками, рикшами, служителями гостиниц и забегаловок, мальчиками на побегушках, проститутками, инструкторами по джиу-джитсу, буддийскими монахами, перекрестившимися в ислам или христианство, и прочими — главное, чтобы добыть как можно больше секретных данных о враге. Так, один западный офицер, служивший в то время в Маньчжурии, писал в своих мемуарах, что японские шпионы в своем умении внедряться дошли до такой степени маскировки, что в них было крайне трудно угадать не только расовые отличия и возраст, но даже и пол, не говоря уже о способностях и профессиональных навыках.

Известен такой полуанекдотичный случай, когда у одного иностранного дипломата в качестве поварихи в течение пяти лет, до момента разоблачения, работал капитан императорской армии, переодетый женщиной. Потом тот дипломат долго сокрушался, что потерял такого искусного повара, готовившего на изумление вкусно. Воистину можно было практически со стопроцентной вероятностью считать всякого японца, находившегося в то время в Китае, шпионом.

Хитрый и скользкий по натуре Йутаро Йано, отставной морской капитан и активный поставщик контрабандного оружия, непосредственно связанный с Обществом Черного Дракона, пригласил Онисабуро в Монголию, с надеждой полагая, что харизматический религиозный лидер сможет духовно и морально подготовить местное население для того, чтобы оно на ура приняло угодное японским военачальникам правительство. (Впоследствии, правда, Йано и Онисабуро разошлись во взглядах. Судьба самого Йано сложилась трагически: по правительственному обвинению он был заключен в тюрьму, где вскоре умер, хотя многие утверждают, что его просто отравили.)

Онисабуро давно уже мечтал стать всемирным духовным лидером, не ограничиваясь рамками маленькой Японии. В этой связи он активно способствовал пропагандированию эсперанто и латинизированного японского языка как универсальных в своем будущем «всемирного царства». Онисабуро активно искал сподвижников по всему миру (в частности, он наладил контакты с деятелями религиозного течения Бахай*), которые разделяли его взгляды на создание международного правительства и универсальной всеобщей религии. Он широко проповедовал идеи Сведенборга относительно того, что Новый Иерусалим должен спуститься с небес на нашу грешную землю. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Онисабуро воспринял приглашение Йано как некий знак свыше, повелевающий начать формирование будущих границ земного рая Шамбалы из территорий Китая, Маньчжурии, Монголии, Тибета, Сибири, России и Индии. (Согласно учению Сведенборга, «великий Тартар» должен находиться на Востоке, поэтому для жившему на Западе Онисабуро для того, чтобы представить себе, как выглядит Шамбара, необходимо было отправиться в Чикаго. В 1909 году архитектор Дэниел Бэрнэм, автор хорошо известного проекта Белого Города, послужившего местом проведения в 1893 году Всемирной ярмарки, представил на рассмотрение план-проект Чикаго, который с удивительной точностью повторял описанный Сведенборгом план Небеснограда в его книге «Небеса, чудеса и ад».) В начале февраля 1924 года Онисабуро со строго конфиденциальным заданием был тайно переброшен на территорию Китая. В этом вояже его сопровождал юрист Матсумура (как же могло новое правительство обойтись без законного установления своего статуса!), англоговорящий парикмахер по имени Нала (спаситель мира должен быть всегда опрятен и иметь возможность вести беседы с представителями влиятельных кругов Запада), телохранитель-универсал Морихеи (будущий главнокомандующий интернациональной армии), а также импресарио Йано. Соблюдая все правила маскировки и конспирации, группа незаметно миновала транзитом Корею, которая в то время была оккупирована японцами, и добралась благополучно до Фентигана (нынешнего Шеньянга). Здесь их встретили агенты Общества Черного Дракона с целью передачи дальнейших инструкций. Вряд ли нужно особо напоминать о том, что положение в этом регионе в те годы было весьма напряженное и неопределенное. Молодая Китайская Республика, которой был всего год от роду, уже по уши погрязла в болоте междоусобных войн и бандитских разборок за раздел сфер влияния. Дислоцированная поблизости японская армия находилась в состоянии повышенной боевой готовности и могла в любой момент вторгнуться на территорию Маньчжурии, а находящаяся на границе Монголии Советская Красная Армия также была настроена на адекватные действия. Иными словами, Маньчжурия напоминала этакий криминально-шпионский содом и гоморру, где коррупция, убийства, торговля оружием, наркотиками, людьми и двойная, а то и тройная перепродажа развединформации расцветали буйным цветом в специфической атмосфере пестрой социальной структуры махинаторов, спекулянтов, проходимцев, мародеров, бандитов и прочей публики подобного пошиба.

* Вера Бахай провозглашает единство истоков всех религий, гармонию науки и религии, равенство мужчин и женщин, самостоятельный поиск истины.

Йано не раз был в деле и пользовался доверием одного из известнейших местных авторитетов Лу Чан-кё, в подчинении которого была солидная группировка, благодаря чему он получил кличку

Тигр Маньчжурии. Японский друг не раз уговаривал Лу объединить свои силы с Чанг Тсолинем, известнейшим военачальником, подразделения которого базировались тут же, чтобы вместе поднять мятеж против республиканского правительства, требуя создания Маньчжурско-Монгольской Автономии. (Чанг был убит в июне 1928 года во время столкновений с Квантунской армией, что во многом ускорило начало войны в Азии.) «Мы поможем тебе материально, — уговаривал бандита Йано, — а Онисабуро — духовно, вправив мозги народу в нужном направлении».

Сам факт встречи Лу и Онисабуро вполне соответствовал плану миссии духовного лидера Омото-кё, которому, в соответствии с таковым, надлежало идеологически возглавить Армию Спасения Монголии. Так как японская религия синто не очень-то подходила к местным условиям, Онисабуро начал проповедовать более приемлемый здесь Омото-буддизм. Провозгласив себя Майтрейа инкарнации далай-ламы (в пику Авалокитешвара инкарнации далай-ламы Тибета), он назначил Матсумуру панчен-ламой. Остальные члены группы также получили соответствующие китайские титулы. Так, Морихеи стал Банг Шоу-као — Король-покровитель.

Суеверный и твердолобый Лу не очень-то вписывался в создаваемую иерархическую структуру, но был просто без ума от Онисабуро — великий физиономист и мистификатор, обладающий даром предсказания, запудрил темному Лу мозги, поделившись с ним «тайными секретами» своего великого предназначения и показав, что обладает не только положенными для такого случая тридцатью тремя специфическими знаками помазания самого Будды, но и еще имеет на спине звездообразный символ-отметину и стигмату на пяте. Лу свято поверил в мессию Ониса-буро, способного привести мир в земли обетованные. Бедняга так и не понял, что его просто используют в своих корыстных интересах такие, как Чанг, а посему сложил свою голову с твердой верой в будущее царства небесного, не став, таким образом, как и предполагал хитрый и коварный Чанг, конкурентом в борьбе за место под солнцем.

Вообще-то говоря, сам Онисабуро весьма неохотно шел на сотрудничество с бандитом Лу, ибо идеология Омото-кё подразумевала отсутствие насилия и жестокости, однако Йано упорно доказывал новоиспеченному далай-ламе, что его криминальный дружок — не кто иной, как маньчжурский Робин Гуд. Злополучная экспедиция в начале марта взяла курс на Монголию. Лу раздобыл два автомобиля, что по тем временам было весьма не просто. Впрочем, как показало будущее, процессия куда быстрее передвигалась пешим ходом — каменистые дороги, грязь и лед отнюдь не способствовали комфортному перемещению на автомобиле. Сорванным и развалившимся на куски стеклоочистителем здорово поранил лицо один из водителей. Терпя многочисленные задержки из-за ремонта средств передвижения, с лихвой испытав на своей шкуре все мыслимые и немыслимые катаклизмы капризной погоды этих мест, голод, постоянные разборки с местными коллегами Лу, а также с полицией и военными патрулями, то и дело отстреливаясь от диких собак, изможденная до невозможности экспедиция прибыла наконец-то в приграничный Таонан. Сделав небольшой привал для отдыха и консультаций с представителями действующей здесь агентурной сети японской разведки, группа благополучно направилась в Монголию, в тамошнюю мекку Уланхор.

Это был древний центр тантрик-буддизма, где Онисабуро и должен был развернуться вовсю, проповедуя свою новоиспеченную зажигающе-проникновенную религию. Его вход в святой город был организован в лучшем религиозно-ритуальном стиле. Величественно восседая на белоснежном коне, он сразу же поразил окружающих своей манерой выполнять молебно-ритуальные манипуляции. (Онисабуро имел склонность к изучению языков и умел бегло говорить по-монгольски, так что произнести проникновенную проповедь для местной публики не составляло для него особого труда.) Вдобавок он был прекрасным психологом и физиономистом, отлично разбирался в медицине и ветеринарии, хотя местное население и скот не особо страдали от заболеваний.

Заранее был распущен и слух о том, что сам он якобы монгол по национальности, а не японец, просто в возрасте шести лет оказался в Японии и вот теперь благополучно возвратился на родину; что он — второй Чингисхан, который приведет несчастных своих земляков к победе над поработителями и поможет создать независимое государство.

Онисабуро был буквально очарован бесконечными просторами монгольских ландшафтов. Посетив предгорья Большого Хингана, он вдохновенно написал:

Когда холодным серебристым покрывалом Лунный свет

Укутает бескрайние монгольские равнины, Я не решусь вам однозначный дать ответ, Где небо, где земля, где горы, где долины...

А когда Онисабуро увидел бесстыднейшую коррупцию местных монгольских лам и так называемых живых будд, он был просто в ужасе и окрестил всю эту братию бандой бесстыжих, жадных, прожорливых и развратных самозванцев-шарлатанов.

Морихеи, находясь здесь, с удовольствием демонстрировал свои способности в технике тинкон-кисин, а также давал уроки целебного массажа по японским методикам. Вначале, правда, местные забияки смеялись над маленьким ростом Короля — покровителя воинства Онисабуро, однако когда большинство из них испытали на своей шкуре мощь его ударов по болевым точкам, от которых они надолго выходили из строя, насмешки быстро сменились на шепот уважения. Его даже окрестили чародеем и магом боевых искусств. Наиболее достойным он давал общие познавательные инструкции по боевым искусствам (впрочем, многие потом роптали: что может джиу-джитсу против пуль?).

Вероятно, он должен был не раз схлестнуться с китайскими боксерами, однако история умалчивает о подобного рода поединках. Хотя Онисабуро и Морихеи без особых проблем завоевали должный авторитет среди рядовой публики, скептики из кругов военного начальства хотели получить более весомые доказательства всемогущества и божественности великого ламы, прежде чем довериться ему всецело и безоговорочно, как это сделал простак Лу.

Для проверки возможностей далай-ламы и панчен-ламы им было предложено вызвать грозу, ибо считалось, что для любого живого будды сделать это — раз плюнуть. На подготовку была дана неделя. В назначенный день на месте предполагаемого явления чуда собралась солидная толпа зевак. На чистом голубом монгольском небе не было ни облачка. Матсумура начал усиленно молиться, и вскоре неизвестно откуда на небе появились тучи, прогремел гром и хлынул дождь. Находившийся здесь же фотограф печально посетовал, что не сможет при такой погоде сделать качественные снимки. Тогда за дело взялся Онисабуро. Он вышел в самый центр грозового пространства, поднял руки к небу и громогласно произнес молитву. Ветер стих, небо прояснилось, вышло солнышко, и фотограф с радостью принялся за работу.

Впрочем, это представление, хотя и было весьма впечатляющим для окружающих, ни в коей мере не впечатлило военачальников, и Лу со своей командой оставались пока единственной опорой группы. Когда китайские войска и их союзники-бандиты начали серьезно теснить группировку Онисабуро, Лу предложил сменить дислокацию на более безопасную — в южную часть страны, в городок Пайинтала (сейчас это Тунглиао). Онисабуро, узнав о «повелении свыше», предупредил Лу об опасности подобного маневра. На это Лу ответил: «Если на нас нападут, то Ваше Святейшество сможет вызвать наводнение и потопить всех наших врагов».

Не имея никакой альтернативы, группа все же была вынуждена отправиться в Пайинтала. Попадая несколько раз в засады, устроенные бандитами на пути следования группы, Морихеи бесстрашно противостоял врагу, используя все свои способности владения боевыми искусствами — как с применением оружия, так и в рукопашной схватке. Честно говоря, одному богу известно, как группе удалось практически без потерь добраться до ворот городка. Однако, ко всеобщему разочарованию японцев, местные власти приказали всех арестовать и конфисковать их имущество (в том числе платиновые часы Онисабуро, его бесценный японский меч и маленький золотой амулет). Впрочем, они все были также неожиданно освобождены из-под стражи и размещены в самой лучшей гостинице городка.

Лу и его сотоварищи также были арестованы и затем отпущены и теперь пили и гуляли на всю катушку вместе с остальными членами миссионерской экспедиции. Всем приготовили баню и бассейн, дали возможность помыться, побриться и постричься. Для полноты сего праздника души на ужин при свечах пригласили женщин. Среди всеобщего веселья только два человека выглядели мрачными — Онисабуро и Лу, ибо только они, наверное, знали, что по старому китайскому обычаю пленникам перед казнью дают возможность именно таким вот образом напоследок насладиться прелестями жизни.

События следующего дня начали развиваться по сценарию, который явно подтверждал самые худшие предположения. Рано утром японцев разбудили вооруженные до зубов китайские солдаты и каждого заковали в наручники и ножные кандалы. После чего под усиленной охраной не спеша повели к месту расстрела через окопы, заполненные доверху трупами казненных. С философским спокойствием, присущим настоящему духовному лидеру, Онисабуро описывал этот момент из истории экспедиции, для которой судьба уже не раз посылала испытания:

Сто тридцать семь душ провожал к алтарю Венчанья с наядами райских садов, Как ангелов сонм, предваряя зарю, Конвой вооруженных коварных врагов...

«Не сомневайтесь ни на минуту, что после нашей гибели я позабочусь о том, чтобы все наши души оказались в раю», — духовно наставлял своих товарищей по несчастью Онисабуро. При этом совершеннейшее непротивление злу и покорное ожидание своей участи со стороны такого бесстрашного воина, привыкшего побеждать врагов в поединках, как Морихеи, явилось наилучшим примером безоговорочного подчинения своему гуру, наилучшим примером для подражания всем остальным. Несомненно, что дух японцев укреплялся и от таких вот патриотических стихов, сложенных Онисабуро в тех критических условиях:

Врагам нас на чужбине не сломить — Во имя дел святых не жаль и жизни, Важнее память в сердце сохранить О тех, кто предан был отчизне...

На самом деле, как стало понятно из последующих событий, китайцы вовсе не собирались расстреливать японскую миссионерскую экспедицию. Скорее всего, они просто решили таким вот варварским способом проверить их дух на прочность. Что ж, можно вполне уверенно сказать, что Онисабуро и его товарищи с честью выдержали испытание. По крайней мере, в соответствии с летописью Омото-кё, никто из пленников не попросил у своих палачей пощады и смело смотрел смерти в лицо до самого последнего момента, когда отмена приговора благополучно завершила этот гнусный по своей сути спектакль, в течение которого китайцы даже успели разыграть пресловутую сцену «неожиданной неисправности орудия казни». Китайцы, конечно же, прекрасно понимали, что расстрел группы японских граждан вызовет не только крайне негативную реакцию правительства Страны восходящего солнца, но и спровоцирует вооруженный конфликт между странами, ибо японская армия только и ждала малейшего повода, чтобы вторгнуться на сопредельную территорию. При этом никто даже и не посмотрел бы на то, что большинство находящихся в плену граждан — бандиты, причем во главе с далеко не пользующимся уважением у себя на родине религиозным деятелем. Таким образом, китайцам не оставалось ничего другого, кроме как департировать группу Онисабуро. Что, собственно, и произошло в конце июля 1924 года, когда экспедиция возвратилась в Японию в сопровождении военного эскорта.

Там Онисабуро припомнили его прежние грешки трехлетней давности и благополучно вновь отправили на нары, где он, впрочем, не долго провалялся, ибо в ноябре этого же года, как и тогда, был отпущен под залог. Нельзя сказать, что Онисабуро сильно опечалился по поводу провала его миссии по «утверждению царства небесного на земле». Да и его объяснения неудачи также были довольно незамысловаты: «Просто звезды не так расположились, и не более того». Морихеи же было весьма не по душе то, что лидер Омото-кё откровенно используется различными политическими фракциями для достижения их меркантильных интересов.

И вообще, пройдя великим монгольским путем приключений, Морихеи сильно изменился и стал по-иному смотреть на вопросы жизни и смерти:

Когда мы приблизились к Пайинтала, то попали неожиданно в засаду в небольшой долине. Враги начали обстреливать нас с такой интенсивностью, что казалось, будто с небес пошел свинцовый дождь. Удивительным образом я вдруг начал ясно понимать, что могу предвидеть полет пули, что позволяло мне всегда в нужный момент уворачиваться. Древние мастера единоборств называли способность предвидеть направление атаки соперника предчувствием. Для чистого, просветленного и обладающего ясной целью сознания такая способность является характерной, а посему я посчитал, что ко мне пришло то самое вожделенное чувство айки.

Морихеи за время похода по Монголии несколько раз участвовал в духовно-мистических опытах с Онисабуро во время молитвенных процедур и очистительных ритуалов, в процессе которых он чувствовал, что боги говорят непосредственно с ним.

Несмотря на то что опыт, полученный Морихеи в Монголии, заставил его кардинально пересмотреть свое поведение в сфере социальных взаимоотношений в плане более внимательного и тактичного обращения с окружающими, это отнюдь не означало, что мастер боевых искусств начал вдруг проводить свои занятия вполсилы и с деревянными мечами. Внешне его жизнь мало изменилась — он по-прежнему проводил много времени в уединении в горах Кумано, совершал продолжительные молитвенные службы и обряды очищения в водопадах Начи и совершенствовался в технике боевых искусств. Тем не менее основной упор в поиске истин Морихеи теперь делал на внутреннее самосовершенствование. Позже он не раз говорил своим ученикам: «До моего путешествия в Монголию я все свое внимание уделял совершенствованию физической силы и техники боя, в то время как после возвращения оттуда я усиленно начал искать духовные чувства, присущие буддизму».

По возвращении в Айабе Морихеи еще более углубился в духовное самосовершенствование — его жена каждое утро просыпалась, вздрагивая от жутких свистящих звуков рассекающего воздух грозного меча мужа, проводящего свои тренировки где-то в горах. (Наиболее рьяные последователи Омото-кё утверждали, что именно в это время Морихеи экзаменовал в искусстве фехтования некий свирепый гремлин-тенгу.) Она также смирилась и с тем, что трава вокруг ее дома с самого утра уже была примята, будто бы какой-то громадный дикий зверь валялся и кувыркался на ней, а также и с тем кошмарным грохотом и стуком, которые то и дело сотрясали домашний алтарь.

Весной 1925 года сорокадвухлетний Морихеи впервые понял, что обладает даром духовного прозрения. На протяжении всей жизни с ним происходили весьма неординарные события, однако более-менее адекватную оценку им он смог дать, лишь будучи в преклонном возрасте. Скорее всего, именно тогда и появилось следующее описание одного случая из его биографии:

Однажды некий морской офицер, прибывший в Айабе, решил вызвать Морихеи на поединок по кэндо. Морихеи согласился, но вышел без оружия. Весьма опытный боец, каковым считал себя офицер, до глубины души оскорбленный таким вот пренебрежительным к нему отношением, с яростью бросился на Морихеи. Однако, к своему глубочайшему удивлению и разочарованию, понял, что его соперник и без всякого оружия легко уклоняется от постоянных ударов и уколов мечом. Признав свое поражение, офицер попросил Морихеи открыть свой секрет. «Едва ты еще только собирался нанести свой удар, я уже заранее знал его направление, ибо яркие вспышки наподобие молний появлялись у меня перед глазами, что и позволяло мне без особого труда уклоняться», — простодушно объяснил ему Морихеи.

После поединка Морихеи отправился к колодцу, дабы умыться и освежиться. Однако, едва выйдя в сад, он вдруг как-то странно затрясся и упал на траву без движения. Земля под ним задрожала, и он целиком погрузился в сплошной поток ярчайшего света, струившегося откуда-то с небес. Золотистый туман поглотил его, создавая, по его словам, ощущение полного растворения в нем и постепенного превращения в этакую золотую статую. При этом внутреннее состояние было таким, что могучие космические силы создали полное душевное очищение и абсолютное совершенство сознания. "Я начинал явно ощущать свое единение со Вселенной. Мне были открыты тайны сотворения мира, путь, по которому должен идти настоящий воин—поборник святой любви; я понял, что существует дух, охватывающий и питающий все и вся. Я ясно осознал, что все во Вселенной взаимосвязано, ибо смог пронизать ее всю вдоль и поперек, имея возможность прикоснуться к планетам и звездам. Слезы гордости, умиления и бесконечной благодарности Творцу щедро омывали мое лицо».

Думается, совершенно не важно, что вышеприведенное описание пережитого Морихеи опыта духовного просветления представлено в виде некоего обзорно-кульминационного итога долгого жизненного пути этого неординарного человека, сумевшего гармонично соединить природные таланты с упорным трудом в достижении поставленной цели. Главное, чтобы у читателя сложилось правильное представление о том, что великим непобедимым воином, обладающим сверхъестественными способностями, Морихеи стал считаться именно после того, как окончательно убедился в своем просветлении.

Последователи Омото-кё клялись всеми святыми, что после просветления Морихеи они не раз видели необычное свечение, исходящее от тела великого учителя, что он мог преодолевать одним прыжком грандиозные расстояния, уклоняясь от нападения, ворочал невероятной тяжести валуны. Кроме того, для него не существовало соперника, которого он не смог бы победить, не было придумано оружия, противостоять которому он был бы не в силах.

Понятное дело, что столь неординарные возможности человека не могли оставаться не замеченными широкой публикой. В его додзё в Айабе тренировались многие бойцы и еще больше таковых то и дело прибывало даже из Токио, чтобы лично убедиться в способностях «мастера номер один всей Японии», вызывая его на состязания по боевым искусствам. Когда Шутаро Нишимура, устрашающе могучий капитан известного клуба дзюдо университета Васеда, услышал, что сам Онисабуро представил ему Морихеи величайшим мастером боевых искусств современности, то с удивлением подумал, что гуру пошутил: «Как можно считать этого неотесанного провинциального мужичка средних лет сильнейшим бойцом Японии?» Впрочем, он вскоре сам имел возможность убедиться лично в технических способностях Морихеи, вызвав того на поединок. Пытаясь сразу же получить преимущество, он резко пошел на «провинциального мужичка», чтобы использовать прием «захват», однако буквально через какие-то секунды, даже не поняв как, оказался вдруг на ковре. Резко вскочив на ноги, он увидел прямо перед своим лицом полоску бумаги в руках Морихеи. «Поймай, если сможешь», — предложил тот своему могучему сопернику и начал играть полоской. Нишимура не только не смог схватить проклятую полоску, но и постоянно оказывался на матах. При этом ловкий Морихеи лишь посмеивался над незадачливым самонадеянным мастером дзюдо, который только и думал о том, является ли такой вот вид борьбы боевым, если один соперник с улыбкой на лице укладывает на ковер другого?

Во время интенсивных тренировочных занятий в глухих лесах Нишимура и еще несколько учеников жили вместе с Морихеи в небольшом шалаше. Никто из них не мог точно сказать, когда Морихеи спит, а когда бодрствует, ибо даже ночью, приближаясь к его постели, они видели его глаза открытыми. Тем не менее он всегда выглядел бодрым и веселым. Не имея никакой связи с внешним миром, Морихеи мог совершенно точно предсказывать некоторые события из ближайшего будущего. Например, если он вдруг говорил, что некто через полчаса будет в их лагере, то можно было ничуть не сомневаться, что через тридцать минут этот самый некто будет уже сидеть возле их костра. Как-то раз Нишимура атаковал Морихеи толстым деревянным мечом, стараясь изо всех сил нанести мощнейший удар. Морихеи же полушутя едва уловимым движением сломал меч пополам.

Изумительные технические возможности Морихеи, а также его учеников, в частности девушек, легко и непринужденно обращающих в позорное бегство пристающих к ним пьяниц и насильников, стали известны в конце 1925 года выдающемуся адмиралу того времени Изаму Такасите, который решил поддержать Морихеи и приступил к этому с большим энтузиазмом. Он организовал для великого мастера специальное представление в Токио, на которое были приглашены избранные и влиятельные особы. Морихеи продемонстрировал собравшимся главным образом технику владения копьем, и, когда его спросили, сторонником какой школы он является, тот просто ответил: «Естественной и независимой».

Один из зрителей вдруг встал и сказал: «Говорят, что когда-то давно некий мастер по имени Генба Таварабаси мог с помощью своего копья перебросать с невероятной быстротой двадцать мешков риса. Можешь ли ты, мастер, продемонстрировать нам нечто подобное?»

Двадцать 125-фунтовых* мешков с рисом были подготовлены для показательного представления и сложены в саду (представление Морихеи давал в каком-то частном особняке). Мешки разделили на две кучи, в одной из них мешки лежали лицевой стороной на восток, а в другой — на запад. Морихеи поддевал, поднимал и перебрасывал в дальний угол сада поочередно каждый мешок из обеих куч. В итоге через весьма короткое время там образовались две симметрично сложенные кучи мешков — в одной они лежали лицевой стороной на запад, а в другой — на восток. При этом на траву не упало ни единого зернышка.

Узнав о столь впечатляющем представлении, Йамамото, будущий премьер-министр, потребовал, чтобы Морихеи провел двадцатиоднодневный курс занятий во дворце Аойама с членами императорской семьи и их охраной. Первую неделю занятия проходили гладко, однако затем некоторым политическим деятелям явно пришлось не по душе то, что какой-то там мужлан общается с императорскими особами, и они открыто выразили свое недовольство занятиями. Хотя Йамамото и ряд других высокопоставленных особ поручились за Морихеи, он был настолько раздражен инсинуациями в его адрес, что прекратил всякие занятия и, откровенно негодуя, заявил: «Я возвращаюсь в Айабе, где буду заниматься фермерством».

Морихеи вернулся в Айабе, однако весной 1926 года адмирал Такасита вновь пригласил его в Токио, заверив при этом, что больше недоразумений не возникнет. Морихеи согласился без особого энтузиазма, ибо не был полностью уверен в обещанном. Прибыв в столицу, он остановился у промышленного магната в районе Йотсуйа, а чуть позлее перебрался в район Шинагава, к другому магнату, у которого имелось додзё.

Нельзя сказать, что в этот период жизни судьба уготовила ему блаженное существование. Однажды он потерял сознание после интенсивной тренировки и едва не отправился к праотцам. Будучи в бессознательном состоянии, он имел некое видение: прекрасная, одетая в радугоподобный наряд девушка восседала на небесной черепахе. Морихеи истолковал сие видение как благоприятный знак духовной благосклонности к нему.

Доктора же считали иначе, фактически поставив на пациенте крест, ибо находили у него рак желудка. Его организм был крайне истощен, и у него открылись язвы. Надо сказать, что у этого неординарного по своим физическим способностям человека оказалось весьма неважное здоровье, давшее о себе знать в этот и последующие периоды жизни. После этого случая он довольно часто жаловался на ненормальную деятельность желудочно-кишечного тракта и печени. Сам он объяснял это чрезмерным употреблением соленой воды во время занятий йогой в Айабе и суровыми условиями жизни во время монгольского похода, где он приобрел ряд хронических заболеваний.

Когда Онисабуро встретился с Морихеи в Токио, то был буквально ошеломлен его нездоровым, бледным видом, а посему настоятельно рекомендовал ему отправиться в Айабе, чтобы восстановить силы и здоровье. Однако сразу же после их встречи Морихеи отправился под конвоем двух полицейских в участок, где его начали допрашивать в отношении одного из учеников, являющегося якобы «ярым сторонником опасных для правительства и страны правых радикалов». Все дело в том, что Онисабуро находился в тот период под бдительным надзором полиции. Естественно, что все вступающие с ним в контакт люди также попадали под колпак блюстителей правопорядка. Впрочем, Морихеи довольно скоро вернулся-таки в Айабе, так как в его деятельности невозможно было отыскать что-либо криминальное. А уж тем более политическое. «Я занимался со всеми, кто приходил ко мне в додзё, и ни у кого не спрашивал никаких документов. И совсем не интересовался их политическими убеждениями. Разве я был не прав и у вас есть ко мне какие-то претензии на этот счет, чтобы задерживать и допрашивать?» — был возмущен произволом Морихеи.

Полгода спустя Такасита и другие поручители и спонсоры Морихеи прибыли в Айабе опять. На этот раз, чтобы уговорить великого мастера переехать в Токио навсегда. Онисабуро также звал его к себе, дабы наконец-то воплотить в жизнь поставленные когда-то цели по спасению мира. Для него уже был приготовлен большой дом в районе Шиба Широгане, где могла бы удобно разместиться вся его семья. В октябре 1927 года Морихеи и все его домочадцы прибыли в Токио, однако по дороге у них пропали деньги, и им пришлось начинать жизнь в столице без единого гроша в кармане. Однако наблюдательные знакомые из его нового окружения быстро поняли проблемы Морихеи и обеспечили его семью всем необходимым на первое время — гордый учитель не привык жаловаться на свою судьбу. Не любил он и долго оставаться в долгу — через некоторое время его жена сполна рассчиталась с кредиторами. Вообще говоря, Морихеи был весьма непрактичным человеком, и члены его семьи то и дело сталкивались с различного рода финансовыми проблемами. Достаточно сказать, что он все свое солидное наследство истратил на религиозно-духовные нужды и на изучение боевых искусств. Он мог запросто подарить бесценный меч едва знакомому человеку, восхитившемуся способностями мастера, или же легко отказаться от вознаграждения, если в данный момент не испытывал финансовых затруднений. Среди его учеников были многие весьма и весьма состоятельные люди, однако он никогда не выделял их как-либо на фоне других, менее обеспеченных, — в додзё для него все были равны. Иными словами, все то, что он зарабатывал, шло на алтарь синто. Конечно, когда семейный бюджет иссякал и приходилось потуже затягивать пояса, жена Морихеи нет-нет да и «занимала» ту или иную сумму у богов.

Были, конечно, у семьи Уесиба и хорошие времена — так, перед войной Морихеи в течение нескольких лет зарабатывал примерно по 200 тысяч долларов в год (в современном эквиваленте), когда у него занимались члены кабинета министров и правительства. В основном же боги то и дело «оказывались банкротами», и тогда миссис Уесиба получала приказ мобилизовать свои силы на трудовой фронт, дабы «дело Морихеи» жило. (Позднее ученики Айвама из своих личных сбережений создали специальный фонд, средства которого шли сугубо на ремонт и содержание в порядке тренировочного инвентаря и сооружений, после того как великий учитель отругал их за невнимательное и небережливое отношение к имуществу и пообещал учить бесплатно.)

В Токио Морихеи познакомился с Бондзи Каватсури (1862—1929), основателем Школы Мисоги древнего синто, у которого перенял методики ритуального очищения для подготовки перед тренировкой по системе будо. Временное додзё было создано в переоборудованном бильярдном зале особняка Шимацу. В течение года семья Уесиба была вынуждена переезжать то в большие апартаменты в Шиба Мита, то в еще большие в Шиба Курума, что находились вблизи кладбища Сорок Семь Ронинов. Когда стало очевидно, что временное додзё уже не в состоянии вместить всех желающих, богатые спонсоры Морихеи стали изыскивать возможности построить большой тренировочный зал. Удалось найти участок земли в ближайшем пригороде Токио Вакаматсу и собрать достаточные средства на строительство. Морихеи лично контролировал процесс возведения додзё — он чуть ли не ежедневно приезжал на объект и вдохновенно трудился, ворочая огромные тяжести, чем несказанно удивлял строителей и вселял в них энтузиазм. Пока шло строительство додзё, Морихеи с семьей снимал дом в Меидзиро, где провел несколько запоминающихся поединков.

Первый поединок произошел с генералом Миура, героем русско-японской войны, во время которой он лично своим офицерским мечом положил более пятидесяти солдат противника. Миура был когда-то учеником Сокаку и захотел в этой связи лично познакомиться с Морихеи, чтобы выяснить, насколько он велик и могуч в боевых искусствах.

Едва расшаркавшись в приветствиях, Миура предложил Морихеи продемонстрировать свои неординарные способности непосредственно на ковре. Без всякого страха, с затаенной злобой и страстным желанием проучить прославленного мастера, генерал обрушился на Морихеи всей своей подавляющей мощью. Несмотря, однако, на столь мощный натиск доблестного воина, все его коварные планы и задумки рассыпались в пух и прах — искусство мастера проявилось во всей своей красе. Раскаявшись, генерал не нашел ничего лучшего, как попроситься к Морихеи в ученики: «Вы воистину величайший боец современности, однако ваше искусство диаметрально противоположно по своей сути Дайто Рю. Теперь я понял, что такое настоящее будо, и очень бы хотел, чтобы вы научили меня всему, что знаете и умеете».

Способности Морихеи противостоять любому, даже самому могучему и свирепому сопернику и при этом побеждать его у Миура сомнений не вызывали, однако он хотел убедиться, насколько будет хорош великий мастер в противостоянии группе нападающих, которые будут атаковать его без всяких правил. И случай не замедлил представиться. В военной академии Тойама был организован поединок Морихеи с дерзкими, науськанными в соответствующем духе Миурой кадетами, которые, как свора голодных бездомных собак, набросились на мастера. Все они были вооружены деревянными штыками и старались изо всех сил сделать из этого плюгавого на вид мужичонки отбивную. Но тот не только отказался от защитной амуниции, но и с удивительной, этакой наигранной легкостью раскидал молодых нахалов как котят.

Второй поединок произошел в октябре 1930 года, когда соперником Морихеи был Дзигоро Кано, основатель Кодокан Дзюдо, приехавший в это время в Меидзиро. Космополитичный, говорящий по-английски интеллектуал Кано был явно антиподом старомодному мистику Морихеи, однако он не скрывал своего удивления и восхищения техникой великого мастера. «Это просто идеальное будо — настоящее дзюдо!» — воскликнул заезжий мастер дзюдо после того, как убедился в возможностях Морихеи. (Это эмоциональное высказывание довольно дорого потом стоило ему самому, когда его ученики вдруг спросили его: «Это что же, вы нам преподаете ненастоящее дзюдо, что ли?») Он учтиво попросил Учителя принять двух своих лучших воспитанников на тренировочные курсы. Морихеи согласился, и Кано вскоре начал получать от них восторженные послания, полные впечатлений от увиденного.

В марте 1931 года наступил радостный, долгожданный день открытия нового додзё, которое было названо Кобукан. Этот спортивный комплекс стал истинной меккой айки-будо, а сам Морихеи — «небесным ставленником» этого вида единоборства, оказавшись, таким образом, в самом водовороте событий. Он лично отбирал кандидатов в ученики из огромной массы желающих, которым, для того чтобы пройти тест, необходимо было иметь еще и двух надежных спонсоров и соответствующие рекомендации. Во время теста каждому из кандидатов Морихеи предлагал атаковать его любым способом. При этом, естественно, демонстрировал всем и каждому, как надо побеждать любого соперника. Незадачливые испытуемые даже не успевали понять, как оказывались на ковре. Один из таких, по имени Йукава, поделился как-то своими впечатлениями от теста: «Мне казалось, что я уже схватил Морихеи и могу его победить, как вдруг все мое тело как будто бы онемело и я как мешок повалился на маты». Если Морихеи что-то не нравилось в испытуемом, тот мог сразу упаковывать чемоданы, причем без каких бы то ни было объяснений со стороны великого мастера. Чистоту и искренность намерений своих учеников он видел сразу же и именно из таких вот людей и начинал впоследствии формировать настоящих мастеров единоборств. Строгой системы оплаты и вступительного взноса не было, однако каждый из учеников обязан был либо внести в общую кассу денежный вклад, либо заменить этот взнос какими-то иными материальными ценностями, продуктами или же рабочими услугами. Практические занятия проводились с шести до семи и с девяти до десяти утра. Затем с двух до четырех дня и с семи до восьми вечера.

Спали ученики прямо в додзё, сами стирали, убирались, готовили и выполняли всякую другую хозяйственную работу. При этом каждый нес и обязательную службу по охране. Морихеи строго наказывал нерадивых и невнимательных — ученики всегда должны были быть начеку, запрещалось, без определенных мер предосторожности входить в незнакомое помещение или заворачивать за угол и тому подобное. Он также требовал от каждого, чтобы тот развивал внимание и наблюдательность. «Сколько шагов отсюда до двери додзё?» — этот и другие подобного рода вопросы не должны были ставить ученика в тупик. «Если ты проходишь это место по нескольку раз на дню, то должен уж давно запомнить здесь все и вся. Настоящий боец обязан быть внимательным к окружающей обстановке», — сие назидание слышал каждый из учеников не раз и не два. Кроме того, Морихеи учил их не пренебрегать мерами предосторожности — не спать на верхних этажах, чтобы иметь возможность лучше ориентироваться ночью в темноте и не преодолевать пролеты лестниц, если необходимо быстро выйти, а также проверять, чтобы над кроватью не находилось каких-либо предметов, которые могли бы травмировать спящего ночью в случае землетрясения. Эти и многие другие жизненно полезные советы Морихеи давал с чисто отеческой любовью и заботой о своих подопечных.

Воспитывал Морихеи в своих учениках и чувство безразличия к материальным благам. Известен такой случай из жизни школы. Один шеф-инструктор Хомбу додзё вернулся из-за океана, где был в турпоездке, в кожаном пиджаке, которых в то время в Японии не производили. И надо же было такому случиться — пиджак украли в раздевалке. Разгневанный инструктор принялся распекать невнимательных учеников, допустивших кражу в школе. Случайно проходивший мимо Морихеи услышал шум и решил выяснить, в чем там дело. Узнав, что произошло, он лишь задумчиво произнес: «Украли, говорите?» Затем не спеша обошел группу сидящих на матах учеников и вдруг злобно бросил инструктору: «Ты сам и есть виновник всего этого!» Повернувшись спиной к озадаченным ученикам, он медленно вышел из зала, оставив всех в недоумении и попытках понять, что хотел сказать этой фразой Учитель. Позднее он все же объяснил смысл сказанного наиболее дотошным питомцам: «Неужели вы не понимаете, что настоящий мастер боевых искусств не должен быть зависим от материальных благ? Такая зависимость оставляет его беззащитным перед теми, кто умеет грамотно эксплуатировать других, кто падок на сии блага. Тот инструктор позволил вещи стать выше разума, поэтому и сам себя обокрал».

Учил Морихеи своих подопечных и искусству массажа, когда они вечерами поочередно массировали ему плечи, спину и ноги. Он охотно делился своими познаниями в древнейших способах лечения шиацу. «Все настоящие древние мастера знали практически все о своем теле», — не раз повторял он во время таких процедур, всегда сопровождавшихся старинными сказаниями и балладами о самураях того времени и об их выдающихся подвигах. Морихеи, когда был в духе, охотно демонстрировал своим ученикам многие приемы борьбы древних школ, для лучшего усвоения которых разыгрывал импровизированные представления.

Морихеи постоянно совершенствовался в боевых искусствах, искал новые формы и смело экспериментировал в технике мастерства, но никаких систематизированных методик обучения он не применял. Ученики первые узнавали от мастера то, что он в данный момент для себя открыл нового. Один из его учеников впоследствии вспоминал, что Морихеи даже и во сне открывал новые приемы и технические элементы, ибо он неоднократно поднимал его с товарищами с постели посреди ночи и волок в спортзал, где демонстрировал приснившиеся ему новинки.

Кроме занятий в Кобукане и ряде других додзё, Морихеи инструктировал слушателей ряда академий — разведывательной Тояма, военно-морской, военно-полицейской, а также и колледжей — например, военно-офицерского.

Летом 1932 года под непосредственным патронажем и при активном участии Омото-кё было организовано Общество продвижения и поддержки боевых искусств Японии (Дайнихон Будо Сеньо Каи), главным инструктором которого стал Морихеи. Основное додзё Общества располагалось в Такеда, горной деревушке префектуры Хайого. Заброшенная пивоварня была переоборудована под тренировочный лагерь, где занимались члены Народной милиции Омото-кё. Каждое лето Морихеи лично приезжал сюда и руководил занятиями.

Он набирал рекрутов в организацию во время собраний Омото-кё. «Кто из вас, молодых и сильных, хочет быть еще сильнее — выходи на бой». После таких подзадоривающих слов как минимум четверо-пятеро новых членов пополняли ряды милиции, особенно когда пару-тройку раз отлетали от Морихеи как от стенки горох.

Тренировочный режим в далекой Такеда был довольно жестким — интенсивные занятия боевыми искусствами и полевые работы занимали большее время суток. Достаточно взглянуть на распорядок дня, и сразу же станет ясно, что маменькиным сынкам в том лагере делать было нечего.

Такой напряженный ритм был далеко не всем по душе, ибо в лагере кроме рьяных поборников истин Омото-кё, готовивших себя к священной миссии во имя великой цели, были также и те, кому эти истины были безразличны. В лагере назревал серьезный конфликт. И хотя Морихеи всеми силами пытался охладить наиболее горячие головы, ситуация продолжала оставаться напряженной.

В эти же годы Морихеи активно увлекся методиками фехтования и продвинулся в этой области достаточно далеко, организовав свою школу кэндо при Кобукане. Зять Морихеи (он же его приемный сын) Кийоши Накакура, ученик известнейшего мастера кэндо Хакудо Накаямы, стал первым инструктором этой школы. (Через несколько лет, правда, он вынужден был оставить этот пост, уйдя из семьи Уесиба в связи с рядом проблем личного характера, а также, по всей видимости, из-за отсутствия должного энтузиазма, присущего истинным верующим Омото-кё.)

Как-то раз Накакура и Дзунити Хага, еще один известный талантливый фехтовальщик, решили лично проверить способности великого мастера, придумав коварный план — атаковать Морихеи одновременно спереди и сзади. Непобедимый воин и на этот раз оказался непобедимым — Накакура птицей полетел через весь спортзал, а Хага бесформенным мешком повалился на маты. После этого незадачливые «экзаменаторы» уже не решались проводить свои «эксперименты» с Морихеи.

Один из учеников как-то заметил, что Учитель при его атаках всегда уклоняется вправо. Решив превзойти своего великого наставника, он попытался нанести упреждающий удар в этом направлении еще до того, как Морихеи уклонится. Однако в этот раз он не отклонился ни на миллиметр в сторону. «Вставай, простудишься», — услышал ученик веселый голос Учителя, когда вдруг сам, не заметив как, оказался на матах.

Приходили померяться силами с Морихеи и профессиональные боксеры и борцы. «Поршень» Хоригути, бывший чемпион мира в наилегчайшем весе, известный как «самая быстрая рука в боксе», выйдя на ковер с Морихеи, попытался было провести свой коронный в челюсть. Однако опомнился чемпион только тогда, когда упал на колени от дикой боли в наносившей смертельный удар руке, которую в неуловимом движении Морихеи перехватил и сжал своими стальными пальцами. Борцов-профессионалов, приезжавших в додзё Морихеи с желанием побороть мастера, было предостаточно. Прибывали даже из-за кордона. Какими только захватами и подножками не пытались они свалить Морихеи на ковер. Морихеи же опрокидывал и аккуратно укладывал на маты всех этих «кабанов» и «бегемотов», словно кукол-манекенов. Один из борцов с присущей ему западной хваткой даже предложил Морихеи: «Ты просто великолепен! Поедем со мной в Штаты — мы заработаем там миллионы долларов».

Это случилось 8 декабря 1935 года, когда пятьсот до зубов вооруженных офицеров полиции бесцеремонно ворвались в строго назначенный час «икс» во все основные центры Омото-кё и арестовали Онисабуро и его шефов-помощников, предъявив им обвинения в оскорблении императорской особы и подготовке вооруженного восстания. Морихеи также попал в число «врагов нации», ибо его Дайнихон Будо Сеньо Каи правительство считало весьма опасной полумилитаристической организацией, а этого было вполне достаточно, чтобы со спокойной совестью направить главе Департамента полиции Киото распоряжение на выдачу ордера на арест великого учителя.

Морихеи в это время находился в Осаке и, скорее всего, был предупрежден о готовящейся акции некоторыми из своих учеников, служивших в полиции. Шеф полиции Осаки Кендзи Томита (позднее он был одним из секретарей-генералов в кабинете Коноэ) был как раз одним из таких учеников, а посему весьма постарался свести процедуру задержания и ареста своего наставника к чистой формальности — освобождению по истечении двенадцати часов пребывания в участке. Когда же разгневанный глава Департамента полиции Киото, узнав о таком своеволии своего подчиненного, потребовал применить к Морихеи наказание в виде содержания под стражей, Томита отослал учителя к некоему Сонезаки — другому шефу полиции, также тренировавшемуся у Морихеи, который, в свою очередь, предложил тому отсидеться под домашним арестом.

Скорее всего, влиятельные заступники Морихеи из полиции и правительства смогли-таки убедить власти сохранить тому меру пресечения в виде домашнего ареста, ибо авторитет Морихеи как уникального учителя боевых искусств все же был весьма высок для того, чтобы гноить его в сырых темницах. Кроме того, сам Онисабуро, предвидя готовящееся гонение на Омото-кё, порекомендовал Морихеи летом 1935 года сложить с себя полномочия шефа-председателя Дайнихон Будо Сеньо Каи и всячески дистанцироваться от всех институтов Омото-кё под любым предлогом. Естественно, это весьма и весьма огорчило большинство членов организации. Впоследствии во всех судебных инстанциях Онисабуро с неподдельной убежденностью доказывал, стуча себя в грудь кулаком, что Морихеи никогда не был вхож в ядро центрального аппарата религиозной секты. К чести самого Морихеи, он не отрекся от своего учителя, несмотря на все попытки его влиятельных друзей склонить его к обратному: «Онисабуро — мой наставник, и я во имя спасения своей шкуры никогда не предам его».

Гонение на Омото-кё было, пожалуй, одной из самых суровых и решительных акций со стороны правительства в отношении диссидентских движений Японии за весь период истории страны, несмотря на то что ни один из членов организации не оказал ни малейшего сопротивления органам правопорядка и во время обысков не удалось найти ни одной компрометирующей секту улики — бомбы или какого-либо иного оружия. Все ценности и имущество движения в Айабе и Камеока были опечатаны и затем проданы с молотка. Правительство не пожалело средств, чтобы нанять пятнадцать тысяч рабочих для минирования и поджога всех строений Омото-кё — неделю горели костры, превращая все в пепелище, которое затем разравнивали бульдозеры. Все, что так или иначе могло напоминать об Омото-кё, сжигалось, разбивалось вдребезги, крушилось. Лидеры движения были брошены за решетку и отправлены на каторгу. Тысячи членов организации были незамедлительно уволены с работы без выходного пособия.

Онисабуро получил шесть с половиной лет тюрьмы за оскорбление императорской особы и подготовку восстания. Обвинение было снято с него только в 1942 году, и семидесятидвухлетний старик с пошатнувшимся здоровьем был отпущен на поруки. Выжить ему помогло, вероятно, только природное чувство юмора, которое всегда и везде поддерживало крепость его духа. Все знали его как большого шутника и балагура, с которым от скуки не умрешь. В 1945 году новая администрация окончательно реабилитировала Онисабуро. Многие сторонники Онисабуро предлагали ему требовать компенсации у правительства за нанесенный ущерб, но он лишь отмахивался от них как от назойливых мух. «Все мы пострадали за время этой ужасной войны, и если каждый теперь начнет требовать компенсаций, то это еще более усложнит сегодняшнюю жизнь народа». И это было в духе великого гуру — всегда стараться начинать все с нуля. Однако на этот раз он уже ничего не успел толком сделать — в 1948 году Онисабуро отошел в мир иной, прожив на этой грешной земле яркую, интересную и очень непростую жизнь.

Существует множество сказаний о подвигах великого мастера в довоенный период. Так, он обещал выдать лично подписанную лицензию учителя тому из учеников, кто сможет захватить его врасплох. Наивные ученики считали, что с этой задачей они могут легко справиться, если застанут учителя дремлющим, возвращающимся с банкета, самозабвенно молящимся или оказавшимся в каком-то узкозамкнутом пространстве. Однако всякий раз проницательный мастер упреждал их замыслы и действия: «Боги шепнули мне на ухо, что вы собираетесь сделать со мной. Помните, что я умею читать мысли».

Ученики — любители ночных похождений старались с максимальной тщательностью скрывать от учителя следы своих «преступлений», однако, несмотря на строгую конспирацию, Морихеи на следующее же утро при встрече с учениками-гуленами огорошивал их вопросом: «Ну как вчера повеселились?» Он мог подойти буквально к любому из своих учеников и рассказать тому о его сновидениях. Неоднократно демонстрировал Морихеи своим подопечным и возможности предугадывать события, как он это делал когда-то в лесном лагере, где тренировался с Нишимурой и его товарищами. Как-то, когда он был в Осаке, ему сообщили, что его супруга серьезно заболела. Естественно, Морихеи распорядился, чтобы ему заказали билет на первый утренний поезд до Токио. Однако посреди ночи он вдруг разбудил своего помощника и сказал ему: «Отмени поездку — кризис миновал». Утренняя телеграмма полностью подтвердила слова провидца.

Один раз известный скульптор решил изваять могучий торс Великого Учителя. Оценивая мастерство ваятеля, Морихеи обошел скульптуру и вдруг заметил: «Вот эти мышцы не так выглядят. Как, впрочем, и вот эти». Автор произведения был несказанно удивлен тому, с какой точностью Морихеи определил несоответствия, поскольку речь шла о мышцах его спины, которые он, естественно, не мог непосредственно созерцать.

Всякий раз входя в додзё, Морихеи первым делом поклонялся алтарю синто. Однажды, когда он посетил один из залов и проделал эту привычную для него процедуру, он вдруг резко обратился к местному инструктору с укором: «Отчего вы пренебрегли сегодняшней утренней молитвой? Боги жалуются на вас!»

Хотя столь необычная сверхчувствительность Морихеи и служила ему величайшую службу при овладении боевыми искусствами, в повседневной его жизни она создавала значительные проблемы. Так, Морихеи совершенно не мог ездить в электропоездах, ибо сильное напряжение вызывало у него нестерпимые головные боли. Кроме того, он не мог посещать общественные бани и бассейны, так как через воду чувствовал негативные аспекты натуры человека, входившего в воду до него. Даже в бассейне школы, где Морихеи преподавал и где никто не смел лезть в воду перед Великим Учителем, он всегда чувствовал, если тот или иной нерадивый ученик позволял себе дольше положенного держать палец в воде, определяя ее температуру. Поэтому Морихеи принимал водные процедуры исключительно в свежайшей воде. Он остро реагировал даже на насекомых, садящихся на дверь комнаты. Безошибочно чувствовал человеческое беспокойство и несдержанность. Некоторые истории о подвигах мастера вообще кажутся просто невероятными. О них вспоминает Годзо Сиода, который лично имел удовольствие видеть таковые. Так, однажды Сиода вместе с Великим Учителем поднимались по ступеням на железнодорожную платформу. И вдруг находившийся на верху лестницы человек случайно оступился и покатился кубарем вниз прямо на Морихеи и его спутника. Учитель что-то громко крикнул, и несчастный вдруг испугался и вскочил на ноги, оказавшись в первоначальном положении на лестнице. Внешне это выглядело как прокручивание пленки назад при просмотре фильма.

Часто в Кобукан приходили военные, чтобы полюбоваться неординарными способностями Морихеи. Однажды пришла группа снайперов. Учитель, увидев их, сказал: «Спорим, что я могу уворачиваться от пуль?» Стрелки сначала просто ошалели от такого заявления, а затем потребовали, чтобы Морихеи доказал сказанное, а заодно написал расписку в том, что с них снимается всякая ответственность за последствия этого смертельного эксперимента. Сиода, который всякое уже видел в исполнении Великого Учителя, на этот раз порекомендовал ему написать заодно и завещание. Разумеется, жена Морихеи стала заламывать руки и умолять его опомниться, пока не поздно. На все это он лишь ухмыльнулся и, выполнив формальности, отправился в тир. Сиода засеменил за ним, молясь всем святым за упокой души мастера.

Морихеи встал прямо по центру мишени в семидесяти пяти футах* от группы стрелков. Те прицелились и дали залп. Почти одновременно с ним раздались громоподобные раскаты, от которых некоторые стрелки попадали навзничь. Морихеи же, целый и невредимый, словно вырос из-под земли прямо перед стрелками. Совершенно обалдевшие снайперы принялись умолять Морихеи повторить чудо. Несмотря на то что на сей раз Сиода во все глаза смотрел на фигуру Морихеи, он не только ничего не разглядел сверхъестественного, но и вообще не понял, что же произошло на самом деле.

«Как может простой смертный сделать такое?» — спросил Сиода своего учителя с нескрываемым удивлением, когда они шли домой из тира. «Моя смерть еще не пришла, а посему я ничего и не боюсь пока, — голос Морихеи сохранял оттенки мистики и загадочности. — Что может помешать мне завершить задуманное на полпути?» (Позднее, во время войны, когда Японию бомбили враги, Морихеи не раз советовал своим ученикам: «Когда полетят бомбы, прижимайтесь поближе ко мне, и будете живы и невредимы».)

Сиода познакомился с известнейшим в то время снайпером по имени Теидзиро Сато, человеком настолько эксцентричным и неординарным, что его вполне можно было сравнить в этом отношении с самим Морихеи. Этот самый Сато был отличным охотником и подолгу любил жить в горах, сливаясь с естественной природой. Все, кто знал и видел Сато в деле, в один голос утверждали, что он ни разу в жизни не давал промаха ни в одну из мишеней. Узнав о подвиге Морихеи в тире, Сато сказал: «Допускаю, что он мог устоять против выстрелов этих салаг-молокососов, однако навряд ли он сможет устоять против моих выстрелов!» И Сато отправился в додзё Морихеи. Едва охотник поднял свое ружье, чтобы выстрелить в Морихеи, тот предупредительно поднял руку вверх: «Не надо! Я и так вижу, что ты не промахнешься». Позднее Великий Учитель сказал Сиоде: «Этот Сато — великий мастер своего дела. Нет способа уклониться от пули того, кто может выстрелить без ружья».

Наиболее одаренные и давно занимающиеся с Морихеи ученики довольно долго приставали к своему наставнику с просьбой показать им искусство настоящего ниндзя — мгновенного уклонения от ударов. Наконец учитель сжалился над ними и согласился. Вооружив их деревянными мечами и кольями, он заставил окружить и атаковать себя одновременно со всех сторон. Едва наивные ученики бросились в атаку, как тут же почувствовали вдруг непонятно откуда взявшийся невероятный воздушный поток вокруг себя, затем последовал смех учителя и довольный возглас «ку-ку», раздавшийся откуда-то из дальней части зала, футах в двадцати пяти от них. Когда же ученики, едва успев закрыть разинутые от удивления рты, принялись упрашивать Морихеи повторить сей приемчик, тот вполне серьезно ответил молодым людям: «Когда какой-то человек действительно лелеет мечту убить другого, то его собственная жизнь автоматически сокращается при этом на пять—десять лет!»

В 1941 году Управление имперских дел соблаговолило устроить показательные выступления по айки-будо с участием великого мастера на территории дворца. (Сам Хирохито не интересовался этим боевым искусством, однако некоторые члены его семьи серьезно занимались по методике мастера.) За неделю до назначенного дня выступления у Морихеи случился желудочно-кишечный приступ, один из тех, от которых он довольно часто страдал в преклонном возрасте. К моменту выступления его организм был крайне обезвожен и ослаблен. Однако, будучи даже в таком плачевном состоянии, Морихеи не пожелал отменять выступление. Во дворец учителя вели чуть ли не под руки всю дорогу. Йукава и Сиода, глядя на изнуренное болями и бледное как полотно лицо учителя, озабоченно перешептывались: «Как можно в таком состоянии выступать! Как бы нам не пришлось вызывать реанимацию или даже катафалк прямо к воротам дворца».

Ко всеобщему удивлению и изумлению, однако, Морихеи, едва ступив на родной ковер спортивного зала, словно заново родился, преобразился буквально на глазах. Войдя бодрым шагом в центр татами, Морихеи потребовал, чтобы Йукава атаковал его. Ученик решил, что его наставник сможет противостоять дай бог с одной десятой силы, а посему и нанес свои первый удар с неполной мощью. В результате такой недооценки он здорово поплатился, сломав руку при падении от приема Морихеи, который провел его с привычным для него усилием. Пришлось Сиоде отдуваться за своего незадачливого напарника все оставшиеся сорок минут выступления. Позднее он вспоминал об этом выступлении: «Единственное, что я успевал увидеть в моменты исполнения учителем его приемов, так это его сверкающий взгляд и более ничего, ибо тут же мое сознание окутывал беспросветный туман и я как мешок с рисом валился на маты». В итоге это выступление для всей троицы закончилось в клинике — учитель мучился со своим желудком, Йукава лежал с загипсованной рукой, а Сиода — весь в синяках и в полной депрессии.

Морихеи был шефом-инструктором по будо в основанном японцами Кенкоку университете в Манчукуо, готовящем чиновников из граждан Японии и Китая для сформированного японцами в 1932 году марионеточного правительства «последнего императора» из династии Пу-и. Айки-будо считался обязательным предметом для всех студентов университета, и Морихеи регулярно приезжал в Манчукуо для того, чтобы давать уроки. Как-то в один из таких визитов Морихеи сошелся на татами в поединке с Тенруи — бывшим профессиональным чемпионом по сумо. Громадный «слон» Тенруи не только не смог даже с места сдвинуть «крошечного» соперника, но вскоре и сам повалился как мешок на маты, создав некое подобие «землетрясения под сводами додзё». Нет ничего удивительного в том, что Тенруи стал одним из самых прилежных студентов великого мастера.

Способности и возможности великого мастера были воистину умопомрачительными, хотя сам он, наверное, не только адекватно не воспринимал свой величайший дар, но и весьма скромно о нем распространялся. Как-то раз, это было уже после войны, молодые ученики спросили своего выдающегося наставника: «Учитель, неужели вы ни разу в жизни не терпели поражений?»

В ответ Морихеи рассказал им несколько поучительных эпизодов из своей жизни.

Нет, конечно же, я переживал неудачи много раз, и главным образом из-за невнимательности и неверной оценки ситуации. Однажды я путешествовал со своим бывшим учителем Сокаку Такедой, неся поклажу, и едва не столкнулся с какой-то пожилой женщиной, пересекающей мне дорогу. Дабы не допустить нежелательного столкновения, я свернул с пути в сторону, что, естественно, по всем законам и канонам будо приравнивается к поражению. Так я был сурово наказан за невнимание. Другой раз во время занятий я показывал одному из своих учеников какой-то прием, а он вдруг резко вырвался и сам попытался провести бросок. Конечно же, я вполне мог в последний момент предотвратить его атаку, однако поймал себя на мысли, что был не начеку. Так я еще раз получил урок — внимательным надо быть всегда, даже со своими учениками. Однажды я вышел на поединок с неким борцом сумо, одетым в маваши*. Его тело было настолько потным и скользким, что мне долго не удавалось схватить его. В конечном итоге, когда мне все же удалось повалить его на ковер и зафиксировать падение, я понял, в чем заключается суть древнейшего приема мастеров боевых искусств под названием «поймать скользкого угря». В один из дней, когда я проводил семинар в полицейской академии, я нанес одному из наиболее активно сопротивляющихся мне слушателей травму. Конечно, я мог бы спокойненько подумать: «Так тебе и надо, коль сопротивляешься так активно», — однако это противоречило бы, на мой взгляд, основным принципам новой философии айкидо, ибо я как учитель должен был настолько самосовершенствоваться, чтобы ни при каких обстоятельствах не наносить травм активным соперникам, а побеждать их за счет своего искусства. Все эти неудачи, которые мне пришлось пережить, послужили мне большим уроком — я стремился постоянно совершенствовать свою технику.

Морихеи всем сердцем переживал то, что Япония ввязалась в войну с Китаем в 1937 году, а затем и с Соединенными Штатами Америки в 1941 году. Во время русско-японской войны, в которой Морихеи непосредственно принимал участие, японцы с пониманием относились к деятельности Международного Красного Креста и оказывали посильную помощь мирному населению и пленным, поддерживая реноме военного джентльменства. Во время Второй мировой войны о таковом уже не было и речи, ибо оголтелый национализм и расизм превратили японских военных в нелюдей, готовых «рвать глотки» представителям всех других национальностей и рас.

Вполне естественно, что Морихеи как проповедник идей будо, основанных на принципах любви и совершенства, ни в коей мере не мог одобрить массовую гибель людей, без которой не обходится ни одна война. Он много раз напоминал своим ученикам, что «убийство — это грех». Даже на войне нужно стараться изо всех сил избегать неоправданного кровопролития, прилагая все усилия к мирному разрешению конфликта.

Впрочем, его пацифистские проповеди в те годы, и, наверное, не только в те, были подобны гласу вопиющего в пустыне. С горечью Морихеи частенько жаловался своему сыну Кисомару: «Сердцами большинства вояк движут глупые и безрассудные идеи, не только попирающие основы религии и нормальных социальных взаимоотношений, но и вынуждающие мирных, ни в чем не повинных граждан отправляться на кровавую бойню, где все и вся подлежит глобальному уничтожению. Это, естественно, крайне противоречит воле богов, а значит, и обречено в конечном счете на абсолютный провал. Истины философии будо заключаются в оберегании и лелеянии символов жизненности и мира, любви и взаимоуважения, а отнюдь не в попытках разорвать мир на части и спалить его в пожарище войн и конфликтов». Позднее Морихеи всегда сокрушался по поводу того, что был вынужден обучать военных, отправляющихся на фронты, где его искусство будо применялось в сугубо деструктивных целях. В одном из своих послевоенных интервью Морихеи сказал: «Когда-то будо использовалось в милитаристических, захватнических целях, когда необходимо было нападать и уничтожать иноземцев. Япония проиграла ту войну именно потому, что использовала идеологию зла и насилия. А это — явно разрушительный путь. Сейчас мы должны приложить все свои силы к тому, чтобы не повторить ошибку и использовать будо лишь в созидательных целях». Известны многие факты, красноречиво подтверждающие, что во время войны Морихеи отчаянно пытался всеми силами помогать пацифистским движениям, призывающим заключить мир с Америкой и Китаем. Но, увы, слишком мало было сил, чтобы залить громадный пожар войны. Осенью 1942 года до предела утомленный физически и морально бесплодностью своих попыток хоть как-то остановить мировую бойню, Морихеи бросил все свои дела и, передав управление токийским додзё своему сыну Кисомару, отправился поправлять крайне пошатнувшееся здоровье на маленькую ферму в Ивама, что в ста милях севернее столицы. В своих последних откровениях он ссылается на то, что его внезапный отъезд в Ивама был санкционирован «свыше», волей богов. Внутренний голос повелительно поведал Морихеи в те дни: «Отправляйся в провинцию поглубже, построй алтарь Великому Духу Айки и приготовься стать вечным светочем новой Японии».

Морихеи никогда не был поклонником городского образа жизни, а посему уже где-то в начале 1935 года начал обдумывать планы приобретения земли в Ивама, где намеревался построить сельское додзё. К 1942 году Морихеи вполне можно было считать богатым землевладельцем, ибо в Ивама у него уже имелось почти семнадцать акров земли — достаточно много для маленькой Японии. Так как на этих землях не было никаких строений, Морихеи приобрел простой фермерский ангар, который переоборудовал в незамысловатый коттедж. Гости из Токио были просто шокированы, входя в это жилище и видя великого мастера и его жену среди такой спартанской обстановки, которая, надо заметить, не только целиком и полностью устраивала их, но и доставляла им громадное удовольствие, позволяя жить в максимальном приближении к матушке-природе.

Морихеи всегда любил заниматься фермерством. Здесь он вовсю дал возможность проявиться своим талантам земледельца. На полях Ивама возделывались такие культуры, как рис, картофель, гречиха, ячмень, бобы, соя, арахис и различные овощи. И хотя, конечно, в целом урожаи были не так уж и высоки, Морихеи был рад тому, что они оказывались несравненно большими, нежели на его родине, в Танабе. Главным для него был и оставался, как всегда, честный и самоотверженный труд и боевой настрой. Недаром он говорил и повторял каждому из поколений своих учеников: «Тяжело в ученье — легко в бою. Тренировка по будо — это легкая разминка по сравнению с трудом фермера в поле».

Первоначально местные деревенские жители с некоторым недоверием относились к приезжему «отшельнику со странностями». По утрам высокий громкий, нечеловеческий возглас молящегося Морихеи не мог не заставить вздрагивать людей, слышавших его за много миль от дома учителя. Говорили даже, что во время его молитв на открытом воздухе птицы падали с небес, оглушенные мощью его голоса. Однажды во время службы в буддийском храме он присоединился к хору певцов на клиросе во время исполнения «Сутры сердца». И хотя Морихеи особо не напрягался при пении, священник даже спиной почувствовал мощь и силовой напор голоса нового певчего.

В последние годы войны здоровье и силы Морихеи постепенно начали восстанавливаться — не мог ведь такой человек не болеть, когда так была больна его родная страна, — и он все свое свободное время уделял строительству алтаря айки и додзё на открытом воздухе в теперь уже ставшем ему родным Ивама. В 1942 году Морихеи официально начал внедрять в жизнь свое новое учение айкидо — путь гармонии. 15 августа 1945 года наконец-то завершилась кровопролитная война, унесшая миллионы жизней во всем мире, покалечившая морально и физически еще большие миллионы, превратившая в руины многие тысячи городов, сел, деревень... Морихеи, так же как и все остальные, переживал это непростое для страны время. Позже он говорил своим ученикам: «Когда пришло сообщение об окончании войны, я пребывал в некоем трансе, чувствуя, что физически смертельно болен. Небесная Дева явилась ко мне в моем видении, объятая пламенем. Я было попытался направиться к ней, однако появившийся вдруг передо мной буддийский монах таинственно произнес: «Твое время еще не наступило. Тебе надлежит завершить предназначенное тебе на земле».

Вскоре Морихеи окончательно поправился и с энтузиазмом и оптимизмом принялся, засучив рукава, как и остальные жители Страны восходящего солнца, восстанавливать разрушенное войной. «Не вешайте носы! — ободрял он впадающих в уныние учеников. — Истинная цель всякого борца айкидо — восстановление мира и справедливости, но не с помощью войны, а с помощью мирных средств. Сохранение жизни, окружающей среды и нормальных социальных взаимоотношений — вот то главное, чему я вас учу».

Нельзя сказать, что путь нового учения был с самого начала устлан розами. Хотя токийское додзё уцелело после вражеских бомбардировок благодаря героическим усилиям Кисомару и его помощников, ставших на это время пожарниками и бойцами службы спасения, заниматься там было весьма затруднительно — около ста человек, чьи жилища были разрушены от взрывов бомб, временно поселились на его территории. К тому же не дремали оккупационные службы, руководство которых никак не одобряло официальное распространение боевых искусств на территории Японии. Тем не менее Морихеи и некоторые из его учеников продолжали тайком тренироваться в Ивама, пренебрегая запретами. Условия для занятий, конечно, здесь были не сахар — не хватало элементарного инвентаря (матов), да и свет то и дело отключали. Один ученик даже пошутил как-то по этому поводу: «Когда свет отключают и додзё погружается во мрак, только свет глаз нашего Великого Учителя не позволяет прерваться тренировке».

В 1948 году руководство оккупационных служб все же пошло на определенные уступки в этом плане, и Министерство образования Японии учредило федерацию айкидо под эгидой «общества боевых искусств, служащих сугубо делу мира во всем мире и абсолютной справедливости». Понятное дело, не прошло и года, как столичное додзё было торжественно открыто и возобновило свою работу на благо развития нового искусства борьбы. (Впрочем, только в 1955 году с его территории выехал последний беженец.)

На первых порах многого, естественно, не хватало. И прежде всего — кадров. Большинство институтов регулирования взаимодействия между социальными структурами были разрушены за период войны, в стране ощущался недостаток самого необходимого, и люди были заняты главным образом добыванием хлеба насущного, а посему им было вовсе не до тренировок. Даже Кисомару был вынужден заниматься левой подработкой в одной из частных охранных фирм, вызывая при этом недовольство отца, ненавидящего этих «жадных, бессовестных буржуев-капиталистов». Постепенно ситуация в стране улучшалась, и люди стали приходить в додзё. К старым тренерским кадрам добавлялись новые, по всей Японии стали возникать все новые и новые додзё. Кисомару бросил свою подработку и со спокойной совестью начал в поте лица трудиться на благо развития айкидо в своем додзё. В 1956 году состоялась первая публичная демонстрация достижений нового искусства. Именно с этого времени айкидо перекочевало с острова на остальные материки, приобретя, таким образом, официальный статус международного учения.

Перед войной, впрочем, было несколько иностранцев, главным образом из Италии и Германии, а также еще и несколько профессиональных борцов, практикующих айки-будо, о которых впервые узнали в университете Кенкоку в Манчукуе. Но это была, как говорится, капля в море. Первые выпуски иностранных студентов университетов, где практиковали айкидо, начались лишь в начале шестидесятых годов. Конечно, нельзя не отметить тот факт, что философско-идеологические концепции учения в трактовке японских и иностранных наставников отличались друг от друга весьма существенно. И это в общем-то естественно, если учитывать религиозно-культурную сторону восприятия различными нациями, еще только недавно воевавшими. Морихеи, с присущей ему широтой натуры и любовью к своему делу, охотно принимал в ученики тех иностранцев, которые искренне желали овладеть таинствами истинного искусства айкидо (даже вопреки явно враждебному настрою японских учеников по отношению к «иноземцам всех мастей и калибров»). Иначе какой бы это был тогда Великий Учитель! Один из иностранных учеников позже вспоминал с явной сердечной теплотой: «Когда Морихеи был рядом, казалось, что все вокруг светилось нежным, мягким светом, и ощущалось настоящее душевное тепло. Без него мир тут же становился мрачным и грустным».

Послевоенный период жизни Великого Учителя прошел куда более спокойно, нежели его молодые и зрелые годы, переполненные драматическими событиями. Он главным образом занимался администраторской деятельностью в федерации и Хомбу-додзё, которым руководил его сын Кисомару, вел семинары для главных тренеров и инструкторов, а все свое свободное время отдавал самосовершенствованию и самоочищению согласно теории айкидо. Он уже не тренировался до умопомрачения, как раньше, стараясь совершенствоваться духовно и акцентируя свое внимание на внутреннем самосозерцании. Он много молился, медитировал, изучал религиозную литературу, совершенствовался в каллиграфии и работал на ферме. Как-то он сказал:

Книга из библиотеки сайта Вишнякова Андрея - http://ki-moscow.narod.ru

Находясь в уединении в Ивама и позабыв о мировых проблемах, я смог по-настоящему ощутить степень единения человека с природой. Каждое утро я вставал в четыре часа, освежался и выходил на улицу встречать рассвет и радоваться восходящему солнышку. Я воистину соединился с космосом через философию айки, позволяющую понять суть вещей через слияние и трансформацию, когда все и вся бьется с единым сердечным ритмом и сливается в едином дыхании. Стоя перед этим алтарем, где небо сливается с землей, нельзя не ощутить истинную гармонию совершенства и воссоединения с Божественным. В благодарность от возможности почувствовать связь духовного и материального я поклонился на все стороны горизонта и в течение полутора часов усиленно молился и медитировал.

В последние годы жизни Морихеи лично практически не проводил тренировок, а если и проводил, весь упор в них делался на чисто философские и духовные аспекты айкидо. Когда наиболее дотошные ученики вдруг спрашивали его, как назвать правильно тот или иной удививший их прием, Морихеи спокойно отвечал: «Сами придумайте ему звание — чем поэтичнее, тем лучше». Когда же они просили его повторить им помедленнее движения ногами, после которых противники Морихеи отлетали от него как от стенки горох, учитель филосовски-назидательно говорил: «Секрет айкидо состоит не в том, как ты работаешь ногами, а в том, как ты работаешь головой. Я учу вас не боевому искусству в прямом смысле, а учу вас не проявлять жестокость». Такие вот духовные наставления могли занимать половину времени всей чисто физической тренировки. Один раз какой-то молодой, рвущийся в бой ученик вдруг не выдержал, устав от философских бесед Морихеи, и весьма бесцеремонно бросил: «Сенсей, разве это время отведено для политбесед?» Возмущенный такой наглостью, Морихеи быстро встал и мгновенно ретировался из додзё. Потом потребовалось немало усилий и уговоров, чтобы он возобновил занятия. Великий наставник постоянно напоминал своим ученикам: «Я всего лишь ваш проводник в этом долгом путешествии по миру айкидо. Слушайте внимательно все мои наставления и рекомендации и затем идите по этому пути самостоятельно — каждый по-своему».

Морихеи в это время приходилось то и дело разрываться между Ивама, токийским Хомбу-додзё и бесконечными инструкторскими турами в различные уголки Японии. Великий мастер довольно скрупулезно проверял характер учеников, которых предполагал взять сопровождающими в этих поездках. В частности, он проверял их долготерпение, заставляя прибывать на вокзал за час до отхода поезда. (Некоторые наиболее хитрые ученики обманывали Морихеи, переводя часы в додзё вперед на час.) Кроме того, он любил, в целях выработки внимательности и наблюдательности, играть с ними в кошки-мышки, когда сгибающийся под тяжестью чемоданов ученик должен был купить билеты и не упустить из виду отнюдь не сидящего на месте своего наставника, который, благодаря большой проворности, легко просачивался через любые людские потоки, создавая наблюдателю, таким образом, дополнительные трудности. Он мог отправиться куда-то, даже не удосужившись узнать адрес и время, где должно было произойти мероприятие или встреча. Или же вдруг выпрыгнуть из едва начавшего движение поезда под предлогом, что что-то там забыл. Всякий раз доставалось ученикам от Морихеи за то, что те не проявили должного внимания при неожиданной резкой остановке автомобиля и не поймали упавшие пакеты — сам он это делал всегда легко и непринужденно. Как-то раз их автомобиль чуть было не попал в жуткую аварию, последствия которой были бы с огромной долей вероятности довольно трагическими, если бы Морихеи непосредственно перед столкновением машин вдруг не издал громкий предупредительный крик. И хотя столкновения все же избежать не удалось, оно было не таким уж страшным и никто из пассажиров не пострадал.

Несмотря на то что добиться чести стать личным помощником великого мастера во время его поездок мог далеко не каждый из его учеников и нести эту службу было крайне не просто — прошедшие эту школу в один голос утверждали, что одна поездка с учителем по своим нагрузкам эквивалентна месяцу напряженнейших тренировок, — отбоя от претендентов на вакансию интенданта Морихеи никогда не было, и счастливчик буквально сиял от радости и раздувался от гордости, получая вожделенное назначение. Ведь что может быть желанней для жаждущего познать истины великого искусства айкидо, чем лично носить багаж «основателя, царя и бога» этого самого искусства, делать ему массаж, касаясь его тела, готовить ему ванну, спать возле двери, чтобы в любой момент оказать какую-либо услугу даже посреди ночи и с гордым видом помогать ступить на родную землю по возвращении из поездки. В процессе нервных, эмоциональных и физических нагрузок, выпадавших на долю каждого из сопровождавших учителя, они теряли в весе от десяти до пятнадцати фунтов*.

Один из учеников как-то даже признался, что чувствовал, как худеет при одном только упоминании имени великого мастера, если ему предстояло встретиться с ним лично. Другой рассказывал, что накануне встречи с учителем тот явился к нему во сне и тут же начал отрабатывать на нем свои приемы. В 1961 году Морихеи совершил первую и единственную поездку на территорию Соединенных Штатов, посетив Гавайи, где пробыл сорок дней. Рассказывают, что здесь с ним произошел интересный случай. Один из учеников, занимающийся японско-американским вариантом айкидо, наблюдал, как Морихеи во время своего выступления демонстрировал технику уклонения от ударов мечом. «Атакующий использует лишь прямые удары, поэтому мастеру не составляет большого труда от них уходить, — подумал про себя студент. — Я бы использовал еще и боковые». По окончании выступления Морихеи подошел к студенту и с улыбкой сказал: «Это тебе тоже ничего бы не дало».

Морихеи снялся в двух документальных фильмах. В 1958 году — во фрагментах американского телесериала «Встреча с приключениями», а в 1961-м — в «Короле айкидо», транслирующемся по всей Японии. Вряд ли стоит особо говорить о том, что Морихеи в последние годы жизни уже имел солидную коллекцию различных наград и титулов, как японских, так и иностранных. В 1964 году его лично награждал сам император. В 1967 году он своими глазами увидел новое токийское Хомбу-додзё, в десять раз превышающее по своим размерам старое. Ему не так уж часто удавалось спокойно помолиться и помедитировать — то и дело звонил телефон или приходил курьер с посланием, вызывая раздражение мастера «новинками цивилизации». Впрочем, одна из них такой негативной реакции у него все же не вызывала — вечерами он охотно смотрел в окружении внуков турниры по сумо или самурайские фильмы по телевизору — чуду техники XX века».

В марте 1968 года в Ивама с Морихеи случился очередной приступ заболевания. На этот раз весьма серьезный. В этот роковой для него день он уже с утра, предчувствуя близкую кончину, находился в состоянии полупрострации. Тем не менее, помолившись, Морихеи со словами: «Боги зовут меня», — отправился на обычную ежедневную тренировку. Увы, последнюю. Прямо из додзё его увезли на машине «скорой помощи» в клинику, где был поставлен окончательный «приговор» — рак печени. Морихеи отказался от операции и потребовал, чтобы его отвезли домой. Здесь и только здесь, рядом с додзё, откуда раздавались привычные, радующие сердце и веселящие душу звуки тренировки, великий мастер хотел провести свои последние дни и часы пребывания на этой грешной земле.

Даже находясь уже на смертном одре, Морихеи воистину оставался непобедимым воином — ухаживающие за своим учителем четверо избранных его подопечных далеко не всегда успевали за ним, когда он решал вдруг встать и куда-нибудь выйти по той или иной надобности. Бывали случаи, когда уже, казалось, совершенно обессилевший старик вдруг делал какое-то резкое неожиданное движение, от которого его молодые сопровождающие вдруг отлетали в стороны. А однажды даже Морихеи долго не могли найти, после того как он вышел из своей комнаты. Оказалось, что он решил отправиться в додзё и провести тренировку с детьми, передавая им свой опыт и знания.

Незадолго до того, как отправиться в мир иной и воссоединиться окончательно с богами, Морихеи сказал одному из своих соратников, посетившему друга в последний раз: «Я уже оседлал красивого белого коня с большими крыльями, который вот-вот унесет меня в далекие заоблачные края, и я смогу тогда наконец полюбоваться нашей прекрасной планетой с высоты птичьего полета». И этот конь начал свой подъем 26 апреля 1969 года. Последними словами великого мастера и непобедимого воина всех времен и народов, прожившего восемьдесят шесть долгих, трудных, насыщенных всевозможными событиями, но весьма и весьма интересных лет, были: «Айкидо принадлежит всему миру!»

назад		Джон Cтивенс "Морихей Уесиба"		вперёд
"неПУТЬёвый сайт" (http://ki-moscow.narod.ru) Вишнякова Андрея Неофициальный сайт Ки Айкидо Москвы
ДЗЕН, ДАО	БОЕВЫЕ ИСКУССТВА	ФИЛОСОФИЯ, РЕЛИГИЯ	ЭЗОТЕРИКА	ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПУТЬёвые книги	ЗДОРОВЬЕ, ПСИХОЛОГИЯ

Джон Cтивенс "Морихей Уесиба"