Дикий плющ.

Духовная автобиография дзэнского наставника Хакуина

Составитель: Норман Уоделл.

 Глава 2. После сатори.

Странствие после просветления
Одинокое пристанище наставника страны Мусо
Одинокое пристанище
 

Дзэнская болезнь

 На кухне у меня много зелени, но мой нож не режет;

Наполни храмовую печь осенними листьями, и языки пламени взовьются вверх (1).

Покинув Сёдзу, я со своими спутниками несколько дней пробирался сквозь бесконечные каменистые поля по узкой, протискивающейся сквозь горы и петляющей среди нависших над нами скал тропинке. После длительного и нелегкого путешествия мы пересекли наконец границы родной провинции. Я сразу же отправился к ложу Нёка-роси и принял на себя заботы о нем. Однако даже тогда, когда я прислуживал наставнику, я с благодарностью вспоминал наставления, данные мне у подножия гор старым Сёдзу в день начала нашего путешествия. Ни на миг я не отклонялся от них. Я не пропускал ни одной ночи и погружался в медитацию на время, равное горению восьми благовонных палочек (2).

Возвращаясь домой, мы преодолевали горные перевалы провинций Этиго и Синано, а затем направились к югу провинции Суруга, и все это время я испытал столь много больших и малых сатори, что их число не поддается счету. Однако, к несчастью, я не ведал о том, что уже вздымается сердечный огонь, сдавливая мои легкие, так что их покидают присущие им жидкости. Когда же я обнаружил это, состояние моего сердца было крайне расстроенным, и вылечить его было почти невозможно.

В мрачном, подавленном состоянии я метался туда и сюда. Волнение и страх одолевали меня. Духом и телом я стал слаб и устал. Кожа на руках была мокра от пота. Я не мог сосредоточиться на том, что делал. Я стремился укрыться в каком-нибудь темном месте, остаться один и неподвижно сидеть, подобно мертвецу. Облегчения не приносили ни иглоукалывание, ни прижигание, ни лекарственные настои (3).

Было бы постыдно в таком состоянии вернуться и показать свое лице Сёдзу. Я решил обойти всю страну и найти мудрого учителя, который был бы способен предложить мне способ лечения этого недуга. Однако я не мог покинуть больного своего наставника даже на короткое время. Я отправлял дары богам и Будде, но даже это не имело успеха.

Пока я мучился, соображая, как же мне выбраться из этого положения, произошли чудесные вещи. Случилось так, что мой младший брат по Дхарме, монах Хоцу (позднее его имя стало Сеттен-осё, и он обосновался в Рион-дзи) услышал о болезни Нёка-роси (4). Проделав долгий путь из Канто, он пожелал принять на себя заботы о наставнике.

Радость перед таким неожиданным поворотом судьбы переполнила меня. Я испросил у наставника позволения покинуть храм, потихоньку собрал пожитки и отправился в путь. Моей целью был город Ямада в провинции Исе. Предлог, под которым я отправился туда, были лекции Есана-осё по «Записи Ши-гэна» (5).

Моим неизменным спутником в пути был трактат «Побуждение ученика пройти сквозь препятствия дзэн». Несколько раз я останавливался для того, чтобы навестить того или иного знаменитого дзэнского учителя. Я открывал им состояние, в котором находился, и просил о поддержке, однако все они говорили одно и то же: «Я тоже страдал от "дзэнской болезни", но никто не смог мне помочь». Последнюю свою остановку я сделал в провинции Идзуми у старого Эгоку-осё (6).

Он сказал мне: «Попытки излечить дзэнскую болезнь приводят к еще худшим последствиям. Найди самое тихое, самое удаленное место. Оставайся там, не прекращай медитации и питай только одну надежду: высохнуть вместе с горными травами и деревьями. Нельзя же всю оставшуюся жизнь носиться по стране в поисках того, кто смог бы тебе помочь».

 Странствие после сатори

Я хотел остаться неподалеку от Эгоку и иметь возможность изредка приходить к нему на «личную беседу». Я не послушался его совета и отправился в близлежащее селение Синода, в храм Инрёдзи школы Сото. Некоторое время я оставался в дзэнском зале храма (7).

В те времена там располагалось более пятидесяти человек. Рядом со мной сидел монах по имени Юкаку Едза. Он был старшим монахом и имел подлинное стремление двигаться по Пути. Мы выяснили, что наши намерения полностью совпадают. Мне чудилось даже, что я знал его уже много лет.

Вскоре случилось так, что мы вдвоем решили вместе погрузиться в медитацию. Мы поклялись не прерывать свои частные занятия в течении семи дней и ночей. Никакого сна. Никакого отдыха. Мы срубили из бамбука палку, своеобразный сиппей длиной в три ладони, и сели лицом друг к другу, положив сиппей меж нами на землю. Если один из нас заметит, что веки другого сомкнулись хотя бы на мгновение, то тот должен схватить палку и ударить другого меж глаз, — решили мы.

В течении семи дней мы сидели прямо как ствол дерева, в полной тишине, плотно сомкнув зубы. Веко ни одного из нас не дрогнуло. До самого последнего мига ни одному из нас так и не пришлось взять в руки палку.

В одну из ночей был сильный снегопад, и все покрылось снегом. Глухой, гулкий звук падающего с веток снега создавал впечатление совершенной тишины и чистоты. Я попытался выразить в пятистишии радость, которую я тогда испытал:

О, если бы я мог вновь

Услышать звук снега,

Падающего в темноте ночи

С деревьев Старого храма, Что в Синода! (8)

В то же самое время настоятель Инрёдзи пригласил меня к себе и сказал, что хотел бы оставить меня в храме и в будущем сделать своим преемником. Владения храма составляли несколько весьма тучных и плодородных полей, что давало возможность содержать сорок и даже пятьдесят монахов, каждое лето приходящих в храм для затворничества (9). Мне было трудно придти к окончательному решению, так как в то время я считал необходимым отправиться в Хиюга в Кюси и встретиться с Когэцу-роси (10). Вскоре я получил разрешение покинуть храм и распоряжаться собой по собственному усмотрению. Я отправился в Киото, а Юкаку улизнул из храма и сопровождал меня несколько ри, после чего вернулся обратно.

Вскоре начался сильнейший дождь. Вода потоками катилась с листьев, превращая дорогу в толстый слой грязи. Я увязал в ней по щиколотку, однако продолжал продвигаться вперед через туман и водопады дождя, не обращая на их грохот никакого внимания.

Внезапно я осознал, что проник в сущность стихотворения, над которым тогда трудился. Наставник Да-хуэй сказал: «Листья лотоса, совершенно круглые, чище, чем зеркало; водные каштаны, острые иглы, острее, чем шило» (11). Словно яркий луч света прорезал тогда тьму. Преисполненный радости, я внезапно споткнулся и упал лицом прямо в грязь. Моя ряса пропиталась ею насквозь, но я подумал только: «Что испачканная ряса по сравнению с этой радостью!» Я повернулся на спину и застыл в грязи без движения.

Но в ту же минуту ко мне подоспели какие-то случайные прохожие. Они в тревоге уставились на меня, лежащего, словно мертвец, на дороге. Ко мне потянулись руки, меня подняли. «Он без сознания?», — шумели голоса вокруг. «Он мертв?» — спросил кто-то.

Когда чувства вернулись ко мне, я радостно захлопал в ладоши и громко захохотал. Мои спасители отшатнулись от меня, на их лицах мелькнуло сомнение. Они воскликнули «Сумасшедший монах!» и разбежались. Так повторилось то, что уже произошло несколько лет назад в Иияма. Так я испытал одно из восемнадцати сатори, о которых я рассказывал ранее (12).

Я продолжил свой путь, неторопливо ступая вперед с блаженной улыбкой на лице. Мое тело было с ног до головы покрыто грязью, однако радость была велика: я смеялся и плакал одновременно. Хотя я и не особенно спешил, поскольку не знал точно, где располагается цель моего путешествия, вскоре я уже шагал по улицам столицы.

«Те, кто встречаются, расстаются. Расставшись, встречаются снова», — такова истина человеческой жизни. Я встретил трех или четырех давних своих приятелей, которые только что возвратились из храма Когецу в Хиюга. Мы соединили ладони в радостном приветствии. Я спрашивал их, что они думают о Хиюга, и они были единогласны в своих суждениях о Когэцу.

«Наставник относится к тому роду учителей, которые появляются в мире один раз в пятьсот лет, — восклицал один мой собеседник. — Он подобен цветку удумбара, который цветет раз в тысячу лет. Весьма прискорбно, о старший брат, что вы до сего дня не удосужились встретиться с ним» (13).

Некий монах, случайно оказавшийся рядом, вдруг промолвил: «Я мало знаю о цветах удумбара. Вот в провинции Вакаса есть один старый священнослужитель по имени Тецудо (14). Он живет в Энсёдзи, недалеко от Обама. Он много лет пребывал близ Сэкиина-роси, который был прямым наследником Дхармы наставника страны Гудо. Тецудо великий человек. Ему нет равного в мощи и непоколебимой преданности Пути. Люди разных сословий из разных земель приходят оказать ему почести. Велико доверие и почтение, которые испытывают к нему разные люди».

Он закончил свою речь, а моему радостному волнению не было предела. Несомненно, этот Тецудо, о котором рассказывал монах, является дядей по линии Дхармы Сёд-зу-роси из Иияма. Тогда я отбросил в сторону все планы своих дальнейших путешествий.

Я не знал ничего о том, далеко или близко пролегает путь Дхармы, но мое сознание уже брело по узким тропам в сторону Вакаса. Темный омут человеческого сердца может быть очищен, став прозрачным белым потоком. Жалкий и несчастный, подобный утлой тростниковой лодке, едва держащейся на воде, я медленно двигался вперед до тех пор, пока не достиг крутого берега в Обама (15).

Но Энсёдзи располагался не в том месте, где я ожидал его найти. Я был вынужден двинуться дальше, постоянно осведомляясь о том, куда мне идти, пока не остановился у ворот старого храма в деревушке Одзаки. После встречи с Тецудо-родзином я остановился в храме. Недолгое время, пока я был там, я прислуживал старому Тецудо.

Я размышлял над советом, который мне дал Эгоку-роси отыскать уединенное место, где я смог бы посвятить всего себя практике медитации. И я случайно вспомнил о травяной хижине глубоко в горах, близ Сугэя в провинции Мино. Когда окончился период летнего затворничества, я получил от Тэцудо разрешение покинуть его храм, собрал свои пожитки и двинулся в Мино.

И вновь беспокойный свой шаг я устремил по дорогам Оми. Ни одного лучика надежды не блеснуло надо мной, когда, проглатывая горькие слезы, я вступил в провинцию Мино. Я прокрался в Сугэйя и забрался глубоко в горы Хорадо.

Вновь я не знал точно, где располагается обитель, и долго бродил в горах. Однако, к моему глубокому разочарованию, я обнаружил, что после смерти старого монаха, пребывавшего здесь, строения совсем разрушились. Не осталось почти ничего, только поле колышащихся на ветру трав.

Я потерял все, поистине все. Я не знал, что делать и куда теперь идти. В конце концов я принял решение отправиться в Рэйсёдзи в Ивасаки и остановиться в тамошнем монашеском зале. Когда я пришел туда, там уже расположилось для своих занятий большое число монахов, более пятидесяти человек. Однако, как ни было прискорбно, все они следовали по сухому и безжизненному пути дзэн «не-рожденного», который занимал в те времена умы множества людей. В течении всего дня, не считая утреннего и вечернего времени принятия пищи, когда исполняются предписанные обязанности, все монахи — и стар, и млад, — составляли длинные, безжизненные ряды, подобные каменным глыбам. Словно гребцы, они сидели, раскачиваясь вперед и назад. Ближе к вечеру их уши уже были навострены в ожидании колокола, возвещающего конец сидения. Тогда монахи располагали свои подушки в ряд и укладывались спать. Перед сном они кричали изо всех сил: «Великий мир и великое счастье! Великий мир и великое счастье!» (16)

Я был единственным, в котором пробудилась бесстрашная решимость. Я дал обет не ложиться на землю даже для отдыха и ни разу не позволил себе вздремнуть. Сегодня, взглянув назад и вновь слыша хоры, поющие в ночи «Великий мир и великое счастье!», я понимаю, что все это было прекрасной возможностью лишний раз убедиться в том, что следует отказываться от всякого сна и отдыха.

Я случайно подслушал разговор нескольких монахов. Они обсуждали меня:

—Как же ему не стыдно.  Какой же он тупица и дурень. Он так и не уразумел, что понимание путей великой колесницы и тайна великого мира и счастья могут быть найдены в не-рожденном. Вот почему он всегда смотрит так взволнованно и огорченно. Своей жалостью мы не сможем ему помочь.

Однажды, находясь в покоях настоятеля, я решил объясниться.

—Я вижу, что те, кто пребывают в монашеском зале, считают своим святым долгом только сон и сидение, по добно «сухому древу». Они, несомненно, обречены, и их новое рождение будет ужасно — они окажутся в Аду черной веревки или в Аду рушащихся гор (17). Не думаете ли вы, что когда это случиться, они станут поминать  вас самым горьким словом?

Он ответил, что с моей стороны было бы «нежелательно вмешиваться»: то, что я сую нос в чужие дела, отвлекает меня от собственных упражнений, так что я могу даже перестать практиковаться вообще.

—  Наставник, неужели ваши глаза открылись именно тогда, когда вы занимались тем же, чем и они?  — спросил я тогда.

Тебе не следует интересоваться также и моими
глазами, — отвечал тот.

— Вы являетесь для меня примером. Я подражаю вам и следую за вами,  —  воскликнул я.   —Как же мне следовать вам, если я не обращаю внимания даже на ваши глаза?

— Раньше я просто верил, что настанет такое время, когда произойдет некий прорыв, — сказал наставник, —Я приложил массу усилий, я выполнял сложнейшие упражнения для того, чтобы приблизить его.

— Но почему же тогда вы не допускаете мысли о том, что ваши ученики смогут достичь его, следуя точно таким же путем? — спросил я наставника. — Почему вы не заставляете их соблюдать предписания, которые могли бы открыть им глаза? Если вы предоставите им возможность применять свои собственные приемы и продолжать заниматься тем, чем они сейчас занимаются, их глаза, очевидно, не откроются до
самой смерти. Но когда они умрут, они точно попадут в Ад черной веревки. Они сразу вспомнят о вас, не сомневайтесь.

— Тебе следовало бы сосредоточить внимание на собственных глазах,  — проговорил наставник. — Вот о чемтебе нужно заботиться. Забудь о чужих глазах.

— О собственных глазах? — воскликнул я. — Вы можете обзавестись сотней камнедробильных молотков, колотить ими без устали целый день, однако вам не удастся даже поцарапать мои глаза (18).

Едва  заметно  улыбнувшись,   наставник  прекратил разговор.

Одинокое пристанище наставника страны Мусо

В тех краях был еще один старый наставник, имя которого было Тарумару Сокай (19), — еще один злобный, безумный представитель племени «не-рожденного». Однажды он появился в храме и начал рассуждать с монахами о Дхарме:

«Много лет назад наставник страны Мусо решил провести летнее затворничество в горной хижине, где он мог бы посвятить себя упражнениям и вести жизнь, полную самых суровых обетов. Он взобрался по склону горы Кэнтоку, что в провинции Каи (20). Его руки были пусты, если не считать одной палки, на которой висела сушеная хурма. Он поселился в маленькой хижине. Он дал обет, что будет в день съедать по одному только сухому плоду, вместо обычных двух приемов пищи.

Внезапно откуда-то появился молодой монах четырнадцати или пятнадцати лет и обратился к Мусо с просьбой разрешить ему остаться в хижине и прислуживать в течении всего лета.

«Какая странная для нашего времени просьба со стороны мальчика твоего возраста, — сказал Мусо с восхищением. — Ты, однако, не знаешь, что я собираюсь съедать только один раз в день один сушеный плод. Так что, боюсь, тебе нечего будет есть вообще».

«Удели мне половину твоего плода», — сказал мальчик. Мусо был застигнут врасплох и не знал, что и ответить. Пока он обдумывал решение, монах продолжал: «Я буду прислуживаться тебе все лето. И всего лишь за половину плода в день. Чего же тут еще решать, о наставник?»

Мусо размышлял: «Хотя он теперь и утверждает, что будет питаться только кусками сушеной хурмы, он не выдержит так все лето. Проторчит здесь день или два, а затем сбежит». Решив так, Мусо сказал мальчику, что тот может остаться.

Прошел месяц, два месяца, однако чудесный молодой монах не обнаружил никакого желания сбежать. Он тщательно исполнял все свои обязанности. За будничной работой и за чтением и пением сутр он не позволял себе ни на миг расслабиться. Отсутствие пищи, казалось, также не наносило ему вреда. Подметая ли хижину, нося ли воду, он работал усердно.

Утром в последний день лета Мусо подозвал к себе юного монаха. «Ты трудился великолепно, — сказал он. — Все лето ты оказывал мне неоценимую поддержку и этим помог мне сосредоточиться на моих упражнениях. Я знаю, что этот дар недостаточен, но я все же хочу, чтобы ты взял его как знак того, что я благодарен за твою работу».

Сказав так, Мусо снял со своих плеч воротник-кара и протянул мальчику. Тот взял его, почтительно поднял кверху три раза и накинул на плечи.

«Наставник, — сказал мальчик, — вы скоро уходите. Когда вы спуститесь с горы, то окажетесь в маленькой деревушке у ее подножия. Слева от дороге вы увидите дом, который недавно построили. Этим домом владеет мой родственник. Я поспешу теперь туда и попрошу его приготовить еду для вашей дневной трапезы. Вы можете спускаться не торопясь».

Мальчик поклонился на прощание, коснувшись лбом земли, и поспешил вниз по горной тропинке. Он едва касался земли, будто не бежал, а летел.

Опираясь на бамбуковую палку, ослабленный постом Мусо начал медленно, шаг за шагом, спускаться с горы. Был уже почти полдень, когда он оказался наконец в деревне. Как только он подошел к только что отстроенному деревенскому дому, о котором говорил мальчик, из дверей показался мужчина и поспешил к тому месту, где стоял Мусо. Он поклонился, коснувшись лбом земли, и сказал: «У меня камень с души упал, наставник. Мы ждали вас раньше, и я уже собирался пойти в горы искать вас. Я очень рад, что вы пришли. Пожалуйста, заходите».

Мусо поинтересовался, где же мальчик.

Крестьянин ответил: «Я и сам не знаю. Он только что был здесь».

Он вышел во двор, в надежде увидеть мальчика, но встретил у двери только своего соседа.

Тот сказал: «Случилось что-то в высшей степени странное. Я видел молодого монаха — не больше тринадцати или четырнадцати лет, — который пролетел прямо через решетки в двери нашего святилища. Я не мог поверить своим глазам! Человек не способен на такое! Я подошел к святилищу, отодвинул старые доски и заглянул внутрь. Но внутри никого не было. Я даже не знаю, что и думать».

Хозяин слушал в изумлении. Затем он направился к святилищу, чтобы самому во всем разобраться. Он открыл дверь, проник внутрь и обшарил весь зал от пола до потолка. Не заметив ничего странного, он уже собирался уходить, как его взгляд привлекла одна вещь. «Странно, — подумал он, — на плечах мирно стоящей в углу статуи бодхи-саттвы Юдзо висит тот же самый монашеский воротник, который я сам несколько часов назад видел на молодом послушнике (21). Здесь какая-то ужасная тайна».

Когда Мусо узнал о случившемся, он поспешил к святилищу. Взглянув на статую бодхисаттвы, он тут же почтительно сложил свои ладони. С глазами, полными слез, он кинулся на пол и припал к земле в глубоком поклоне. Столпившиеся у входа крестьяне также разрыдались и, последовав примеру Мусо, распростерлись в благоговении на земле. Эта сцена навеки запечатлелась в сердцах всех присутствующих.

Когда Мусо смог, наконец, справиться со слезами, он воскликнул: «Невозможно поверить в случившееся! Это же мой старый воротник! Много лет я носил его, а сегодня утром отдал молодому монаху в награду за его помощь. Посмотрите на лицо бодхисаттвы! Ведь это же точная копия его лица — нет ни одного отличия!

Сколь же недостойно я вел себя! Я не мог даже помыслить о том, что это бодхисаттва Юдзо. Но и теперь, узнав его, я не могу принести большую благодарность, чем простой поклон. Все это лето я заставлял его работать. Ужасно, но я не ведал, что это работает сам Будда».

Волна радости прокатилась по деревне. «Это был сам бодхистаттва! — кричали удивленные и восхищенные крестьяне. — Молодой монах, которого мы видели этим летом и который последовал за наставником, в действительности был бодхисаттвой».

Святилище стало наполняться людьми всех сословий — старыми и молодыми, мужчинами и женщинами, священнослужителями и мирянами, которые стекались со всей области. Многие проходили более пять ри. Поток паломников не прерывался в течении восьми-девяти дней. Все приходящие спешили засвидетельствовать свое почтение и безграничную преданность наставнику страны Мусо. Со слов тех самых жителей деревни эта история передается из уст в уста в течение нескольких поколений».

Когда Тарумару закончил свой рассказ, монахи стряхнули слезы с рукавов и стали бормотать: «Сколь прекрасна эта история. Сколь она прекрасна».

Я же думал иначе: «То, чем были удивлены и поражены старые крестьяне, и то, чему приходили поклоняться паломники, совершенно меня не трогает. Самое ценное во всем этом — это глубокая вера и стойкость Мусо. Я завидую столь чистой и неколебимой преданности Пути. Я хочу последовать его примеру, отыскать чистое, священное место, тихое и удаленное, куда не смог бы никто проникнуть. Конечно, мне не удастся ограничиться двумя кусками сухого плода. Однако я мог бы варить себе кашу из одной только горсти риса и, проведя таким образом все лето, выяснить, сколь сильна моя преданность Пути на самом деле».

Одинокое пристанище

Я дождался конца лета и в личной беседе испросил у настоятеля разрешения уйти. Я устремился вперед, не ставя перед собой какой-либо определенной цели, направляясь в сторону горы Кокэй (22). Через дикие, удаленные ото всякого человеческого жилья болотистые земли я одиноко брел, чуть слышно постанывая под бременем своих несчастий. Самым ужасным было то, что в дороге у меня не было товарища, с которым я мог бы говорить. До станции Ота (23) я добрался в таком тяжком и расстроенном состоянии, в каком никогда еще раньше не был. Слева от дороги на небольшом от нее расстоянии я заметил храм. Он казался тем чистым и священным местом, которое я давно искал. Поскольку уже близился вечер, я решил попросить немного чаю. Я направил свои стопы к воротам храма и, сняв свою шляпу из осоки, вошел внутрь.

«Дайте мне, пожалуйста, чая», — попросил я.

Ко мне вышел житель этого места (Мансакудзи), которым оказался мой давний друг Тин Сюсо (24). Я не встречался с ним уже много лет. Эта неожиданная встреча обрадовала нас обоих: мы обняли друг друга, смеясь и плача от счастья одновременно. Весь вечер мы проговорили о старых временах и поделились своими надеждами на будущее. В этом храме я остался на ночь, однако предупредил Тин Сюсо, что я должен отправиться на гору Кокэй на следующее же утро.

«Что привело тебя сюда? — спрашивал он. — И почему ты жаждешь отправиться на Кокэй?»

И я откровенно рассказал ему обо всех своих замыслах.

«Хорошо, — ответил он, — Если ты решишь, что гора Кокэй тебе не подходит, возвращайся сюда. Я думаю, что смогу позаботиться о месте твоего обитания». Утром мы со слезами на глазах распрощались.

Несчастный, я медленно побрел дальше, мечтая только о том, как бы «высохнуть вместе с горными деревьями и травами», и не имея малейшего представления, какое место избрать для этого. Мне на ум вновь пришли слова разочарованного Сёдзу, что «легче отыскать звезды на полуденном небе» (25). Вздыхая в сердце своем, словно ветер, стегающий море, поднимая в нем белую волну, и обрушивающийся на сосновые леса, я шел дальше по нехоженым тропам. Вскоре я оказался в необычайно красивом месте. Великолепная листва горных деревьев и очарование этого места превосходило даже те пейзажи, которые воспеваются поэтами Китая и Японии.

Я бродил по округе и расспрашивал людей, пытаясь отыскать место, где можно было бы остановиться. Я натолкнулся на давнего знакомого, который жил здесь и был настоятелем маленького горного храма. Несколько следующих дней мы провели в глубоких и разнообразных духовных беседах.

Все это время я продолжал смотреть по сторонам, вверх и вниз, расспрашивал людей, но так и не смог отыскать подходящего места. В конце концов, совершенно подавленный, я вернулся в Мансакудзи.

Тин был рад встретить меня вновь. «Я знал, что ты вернешься, — сказал он. — На следующий день после твоего ухода я нашел место, какое ты ищешь. Прекраснейшее из убежищ, полностью огражденное от скверны этого мира, тихое, словно самадхи. Оно располагается в горах на расстоянии около ри отсюда, в месте, именуемом Иватаки (26). Само убежище нам предоставил почтенный муж по имени Сикано Токугэн. Этот мирянин очень богат. Он является последователем школы Чистой Земли. Я взял на себя смелость рассказать ему о тебе и твоей жизни. Он сразу же согласился построить скромную обитель, в которой ты смог бы остановиться. До тех пор, пока она не будет готова, ты можешь укрыться в месте, которое называется Каваура. Это недалеко. Как только твое пристанище будет готово, я сам провожу тебя туда».

Около месяца я провел в Каваура, после чего вновь появился Тин, отвел меня в дом Токугэна, и я на следующий же день переселился в новую обитель Иватаки-ан.

Путь мне показал Сикано Кандзи, старший сын и наследник этого почтенного мирянина, которому отец объяснил местоположение обители. За нами следовал слуга, несший большой деревянный сосуд, в котором лежало пять мер риса. Путь не был длинным: пройдя около одного ри, мы достигли обители.

Вступив внутрь, я возжег благовонную палочку, совершил три поклона, принял позу для медитации и застыл неподвижно в тишине. Сложив ладони, Кандзи поклонился и стал спускаться с горы. Я остался один.     

1.) Эти строки - начало следующего четверостишия, сочиненного Хакуином для церемонии по случаю годовщины смерти Бодхидхармы: «На кухне у меня много зеле ни, но мой нож не режет; // Наполни храмовую печь осенними листьями, и языки пламени взовьются вверх; //
Постная пища в качестве подношения истинна и праведна, но я не могу раздать ее; // Голубоглазый монах из Индии[Бодхидхарма] скрывает свое горе». (Poison Staments in a Thicket of Thorns, Hakuin Osho Zenshu, 2, p. 33) Стихотворение описывает приготовление постной пищи в храмовой кухне для дня поминовения годовщины смерти основателя того или иного направления. Возможно, таким образом Хакуин описал то состояние сознания, которое сопровождало его упражнения в те времена, когда он только что покинул Сёдзу и приступил к практике после сатори. Эти строки можно также рассматривать как повествование о чувстве бесцельности собственной личности: Хакуин понимал, что обладает просветлением, но не в состоянии выражать его свободно. Он не может отплатить свой долг перед основателями традиции дзэн до тех пор, пока не достигнет свободы совершенного пробуждения.

2.) Мы не знаем, какой длины были благовонные палочки для курения в эпоху Хакуина. Используемые в наши дни палочки сгорают приблизительно за тринадцать минут.

3.)  История о том, как Хакуин боролся со своей болезнью, является сюжетом четвертой главы.

4.) Хоцу - Эхоцу Сэттэн (гг. рожд. и см. неизв.). Храм Риондзи расположен в Нумадзу. Согласно «Жиз неописанию» Торэя, Хакуин начал ухаживать за Нёкароси в конце 1711 г. и оставался при нем до лета следующего года. Нёка умер в седьмом месяце 1712 г. В «Гусиной траве» Хакуин также утверждает, что покинул Сёдзу, потому что узнал о серьезной болезни Нёка и о том, что за ним некому ухаживать.

5.) Есан Якудзи (1676-1736), верховный настоятель храма Кэнкокудзи, был наследником Дхармы Кэнгана Дзэнэцу, известного наставника школы Риндзай. Кэнган также был наставником Когэцу Дзэндзая, с которым Хакуин намеревался встретиться.

6.) Хакуин встречался с Эгоку в Хоундзи, располагав шемся в провинции Кавати (совр. префектура Осака; см. примечание 56 к первой главе). Согласно «Жизнеописанию» Торэя (1713 г., 28 лет), Хакуин искал у Эгоку объяс нения, как можно совместить деятельную сторону буддийской практики с медитативной.

7.) Хакуин утверждает, что в 1713 г. он посетил Инрёдзи, расположенный в провинции Идзуми (совр. префектура Осака, около двадцати километров от Хоундзи), для того, чтобы разузнать об учении основателя и прежнего настоя теля этого храма, наставника школы Сото Тэссин Дойна(1593-1680). Тэссин учился в Нагасаки у китайского наставника Даочжэ Чао-юаня (1600-1662 ?), причем в число учеников этого наставника входили Эгоку Доме и Банкэй Етаку. Позже Тессин стал наследником Дхармы китайского наставника линии Обаку Муань Син-дао.

 Далее Хакуин описывает старшего монаха Юкаку, о котором не известно ничего, кроме того, что он был в прошлом учеником Тэссина и что Хакуин в период пребывания в храме подружился с ним. Однако рассказ Ха-куина отличается от того, что мы находим в «Жизнеопи сании» Торэя (1713 г., 29 лет), который описывает Юкаку как «полусумасшедшего с виду монаха с безобразным лицом, покрытого лохмотьями рясы, свисающими с тела». «Когда наставник (т.е. Хакуин) пытался приблизиться к нему, тот тотчас убегал прочь».

8.) Это стихотворение Хакуин сочинил после того, как внезапно постиг сущность коана «Женщина выходит из дхьяны» («Преграда без ворот», 42). См. «Жизнеописание» 1713 г., 28 лет.

9.) Хакуин, бывший монахом школы Риндзай, в период странствий не просто посещал наставников школ Сото и Обаку. В данном отрывке он делится с нами серьезными размышлениями по поводу того, стать ли ему верховным священнослужителем храма школы Сото. Судя по всему, такого рода «экуменизм» был обычным делом среди трех школ японского дзэн-буддизма и просуществовал до переворота Мэйдзи, после которого бюрократические барьеры, возводимые новой администрацией, парализовали та кие связи.

10.) Учитель Когецу Роси, Когецу Дзэндэай, Дзайко (1667-1751) имел резиденцию в храме Дайкодзи в Хиюга (совр. префектура Миядзаки), на самом южном острове Японии Кюсю. Говорили даже, что мир дзэн в то время был «разделен между Когэцу (запад) и Хакуином (восток)». Многие из известнейших учеников Хакуина, например, Торэй или Гасан Дзито (1727-1797) начина ли свой путь под наставничеством Когэцу. Торэй в «Жизнеописании» говорит, что Хакуин знал о том, что Когэцу обладает особенно глубоким пониманием приведенного ниже стихотворения Да-хуэя о листьях лотоса, над которым Хакуин работал в то время, и что именно это стало главной причиной, почему он хотел посетить наставника.

11.) Это строки из стихотворного комментария к коануо «му», автором которого является китайский наставник эпохи Сун Да-хуэй Цзунгао (1089-1163). Его текст можно найти в «Да-хуэй пушо», цзюань 3. Первые две строки стихотворения таковы: «Дует ветер, и ивовые соцветья крутятся, словно мячики; // Бьет листья дождь, и цветы сливы дрожат, будто бабочки».

12.) Рассказ о событиях, упоминаемых здесь Хакуином, см. на стр. 117-128. Здесь и далее Хакуин часто ссылается на утверждение наставника Дахуэй Цзунгао, что он испытал«восемнадцать великих и бесконечное число малых просвет лений». Источник этой фразы так и не был найден в много томном собрании трудов Да-хуэя, однако Етидзава приводит сноску на это утверждение из трактата «Чжу-чуан ер-би» («Броски камешками в бамбуковое окно»), автором которого является известный монах эпохи Мин*

* Эпоха династии Мин: 1368-1644 гг. Чжу-хун жил в конце XVI и начала XVII вв. - Прим. ред. Юньцзи Чжу-хун. Трактат был опубликован в середине семнадцатого века.

13.) Согласно сообщению в «Жизнеописании» Торэя (1712 г., 27 лет), Хакуин изменил свое решение и прервал путешествие на остров Кюсю к Когэцу оттого, что от упомянутых им монахов услышал неправдоподобные истории о некой чудесной силе, которой якобы тот обладал. Торэй, бывший учеником Когэцу, замечает, что «ничто из того, что наставник тогда узнал от них, не давало никакой возмож ности составить истинное представление об учении Когэ цу. Поэтому он тогда только нахмурил брови и так решил: «Если Когэцу действительно таков, то из встречи с ним я не вынесу ничего существенного».

14.) Тецудо Гэнти (1658-1730) жил в храме Энсёдзи школы Риндзай, который располагался в деревушке Одзаки близ города Обама в провинции Вакаса (совр. префектура Фукуи). «Жизнеописание» Торэя связывает визит Хакуина в Энсёдзи с 1713 г. Хакуин называет Тецудо «дядей по Дхарме» Сёдзу потому, что он и учитель СёдзуСидо Мунан были братьями по Дхарме. Сэкиин Соун (гг. рожд. и см. неизв.) долгое время был учеником Гудо Тосёку (называемого также по его почетному титулу Хокан Кокуси - наставник страны Хокан) и отличался крайней суровостью в обращении со своими учениками.

15.) Хакуин иногда вставляет в описания своих путешествий отрывки, по форме своей близкие к поэтической форме митиюки. Такая форма изложения, когда рассказчик - как правило, монах - описывает пейзажи и знаменитые города, через которые пролегал его путь, вплетая в речь при помощи весьма изысканного стиля, поэтических аллюзий и словесной игры названия местностей, была обычной для многих жанров японской литературы. Два самых длинных таких отрывка выделены здесь и далее курсивом.

16.) С точки зрения Хакуина, слова «великий мир и великое счастье» (дай-анраку) имеет право говорить толь ко тот, кто после долгих лет упражнений после первого сатори, в великом просветлении на самом деле испытал чувство мира и спокойствия. В сочинениях же наставника чаще всего это выражение используется по отношению к последователям квиетистских приемов обучения дзэн (подобных учению о «не-рожденном»), которые предписывали «оставаться такими, какие есть в не-рожденном сознании Будды» и не предполагали работу над коанами. Однако сам Хакуин во время своего путешествия по центру Японии останавливался в храме линии Мёсиндзи Рэйсёдзи впровинции Мино (совр. префектура Гифу), несмотря на то, что он встретился в нем с практиками именно такого рода. Верховным священнослужителем, который упоминается ниже, скорее всего был Банкю Этё (ум. 1719), выдающийся на ставник школы Риндзай, учившийся у Банкэя Етаку. Со гласно «Жизнеописанию» Торэя (1705 г., 20 лет), впервые Хакуин встречался с Банкю в Рэйсёдзи в 1705 г., в самом начале своего первого странствия.

17.) Ад черной веревки и Ад рушащихся гор - названия двух из восьми Горячих адов.

18.) Хакуин заявляет здесь о том, что обладает оком просветления, которому, по его словам, нельзя нанести вреда. В словах наставника о «нежелательном вмешательстве» (тэ-даси) отражена доктрина дзэн «нерожденного», предписывающая ученикам «оставаться в не-рожденном сознании Будды» и ни в коем случае не «обращаться к иным» практикам, таким, как достижение просветления через суровые ограничения во всем.

19.) Под Тарумару, возможно, подразумевается Эмон Сокай (гг. рожд. и см. неизв.), наследник Дхармы Банкэя Етаку. Согласно «Жизнеописанию» Торэя, первая встреча Хакуина с этим наставником, подлинным воплощением дзэн «не-деяния», состоялась в 1705 г., начальном году странствий Хакуина.

20.) Мусо Сосэки (Мусо Кокуси, 1275-1351), основатель храма Тэнрюдзи в Киото. Хотя по жизнеописаниям Мусо действительно известны случаи практики в одино честве, причем именно в той области, источник истории, рассказанной Такумару, найти не удалось. Гора Кэнтоку расположена к северу от центра нынешней префектуры Яманаси. Мусо был основан игравший очень важную роль храм Кэнтокудзан Эриндзи.

21.) Юдзо (санскр. Кшитигарбха) - бодхисаттва, который является в мире в период между уходом Будды Шакьямуни и приходом Будды будущего Майтреи для того, чтобы помогать чувствующим существам достичь просветления. Он часто изображается в виде молодого монаха.

22.) Гора Кокэй (Кокэйдзан, «Ущельная гора») в провинции Мино получила свое имя от местности в Китае вокруг горы Лушань, отличавшейся особенной красотой. Эйходзи (полное наименование - Кокэйдзан Эйходзи), храм школы Риндзай, расположенный на горе Кокэй, был построен на месте уединенной обители Мусо Сосэки. В записях Хакуина не говорится, что он посещал когда-либо этот храм.

23.) Ота (в настоящее время часть города Камо) была почтовой станцией близ того места, где тракт Накасэндо пересекает река. Согласно «Жизнеописанию» (1715 г., 30 лет), Хакуин посетил храм Мансакудзи в 1715 г.

24.) О Тине Сюсо (гг. рожд. и см. неизв.) нам больше ничего не известно.

25.) Согласно записям Хакуина, именно такие слова Сёдзу говорил тем ученикам, которым будет трудно найти подходящего наставника. Ср. раздел «Сёдзу-родзин» в главе первой «Дикого плюща».

26.) Гора Иватаки расположена в нескольких кило метрах к северу от Ота, вблизи гор Ибука, в которых за четыреста лет до описываемых событий жил в одиночестве и непрерывных дзэнских упражнениях известный и почитаемый наставник Кандзан Эйгэн, основатель храма Мёсиндзи. Согласно Като Сёсюну, специально для Хакуина восстановленная из руин мирянином Сикано оби тель первоначально располагалась в пределах храма Дзингодзи. Некоторые сведения о Сикано Токугэне (он же Сикано Есибэй, гг. рожд. и см. неизв.) и описание обители можно найти в сочинении Хакуина «Ядовитые тычин ки в зарослях колючек», 5.