Эйдзи Ёсикава
"Десять меченосцев" (Миямото Мусаси) - роман

Книга седьмая. СВЕТ СОВЕРШЕНСТВА

СОРВАВШИЙСЯ БЫК

КОНОПЛЯНОЕ СЕМЯ

ПОДМЕТАЛЬЩИКИ И ТОРГОВЦЫ

СИНЯЯ ТКАНЬ ИЗ СИКАМЫ

НАКАНУНЕ ТРИНАДЦАТОГО ДНЯ

В лучах неяркого солнца тень сливовой ветки дерева на оштукатуренной стене походила на четкий рисунок тушью. В Коягю пришла ранняя весна, и заросли сливовых деревьев ждали прилета соловьев.

Соловьи появлялись в определенное время года, но странствующие ученики боевых искусств стучались в ворота замка круглый год. Их поток не иссякал, но просьбы не отличались разнообразием — все хотели сразиться с Сэкисюсаем или получить его наставления. «Всего один поединок», «Хочу только взглянуть на учителя», «Я — единственный ученик такого-то» — последние десять лет на все эти просьбы стража отвечала, что хозяин никого не принимает по причине преклонного возраста. Одни уходили молча, другие пускались в пылкие рассуждения о смысле Пути и о недопустимости пренебрежительного отношения к молодым фехтовальщикам, третьи пытались подкупить стражу.

Бесчисленные визитеры не знали, что Сэкисюсай умер в конце прошлого года. Мунэнори не мог покинуть Эдо до четвертого месяца, поэтому до его приезда решили держать смерть старого даймё в тайне. За стенами замка о смерти его владельца знали немногие доверенные люди. Один из них в этот момент сидел в гостевой комнате замка. Это был Инсун, настоятель Ходзоина, который после кончины Инъэя не только сохранил славу монастыря как центра боевого искусства, но и приумножил ее. Он поддерживал тесную связь между монастырем и замком, возникшую во времена молодости Сэкисюсая и Инъэя.

Инсун хотел повидаться с Хёго. Сукэкуро догадывался о намерениях старого монаха. Он собирался проверить Хёго в бою, ведь поговаривали, будто в мастерстве тот превзошел и деда, и своего дядю Мунэнори. Хёго считал такой поединок бессмысленным.

— Если бы Хёго чувствовал себя получше, он встретился бы с вами, — уверял Инсуна Сукэкуро.

— Неужели он до сих пор не вылечился от простуды?

— Да, совсем замучила его.

— Не знал, что Хёго так слаб здоровьем.

— Пожив в Эдо, он отвык от наших суровых зим.

Слуги тем временем искали в саду Оцу. В одном из садовых домиков раздвинулись сёдзи и показалась Оцу. Она пошла по дорожке, оставляя за собой тонкий запах благовоний. Бледность ее лица могла бы сравниться со сливовым цветом. Она была в трауре, который не сняла и по прошествии ста дней после смерти Сэкисюсая.

— Где вы были? — подбежал к ней мальчик-слуга. — Господин Хёго ждет вас.

Оцу поспешила в его комнату.

— Оцу, будь добра, поговори вместо меня с одним посетителем,— попросил Хёго. — С ним сейчас Сукэкуро, но думаю, что он уже изнемог, слушая бесконечные рассуждения об «Искусстве Войны».

— Настоятель Ходзоина пожаловал? -Да. '

Оцу слегка улыбнулась и, поклонившись, ушла.

Инсун, не церемонясь, продолжал расспросы о Хёго. Сукэкуро мучительно искал выход из затруднительного положения, подбирая слова поделикатнее, и, к его счастью, появилась Оцу.

— Как приятно вновь видеть вас в замке, — обратилась она с улыбкой к настоятелю.— К сожалению, Хёго очень занят срочным посланием в Эдо. Он просил извиниться перед вами.

Оцу принялась угощать чаем и сладостями Инсуна и сопровождавших его двух молодых монахов.

Инсун притворился, будто не заметил расхождений в объяснениях Оцу и Сукэкуро по поводу Хёго.

— Весьма жаль,— произнес он. — У меня важное сообщение для него.

— С удовольствием передам его, — подхватил Сукэкуро. — Уверяю, оно достигнет только слуха Хёго.

— Не сомневаюсь, — ответил старый монах.

Инсун принес весть о замке Уэно в провинции Ига. Граница между двумя уделами находилась в нескольких километрах к востоку и пролегала по безлюдной горной местности. Иэясу, конфисковав Уэно у принявшего христианство даймё Цуцуи Садацугу, передал земли Тоде Такаторе. Такатора поселился во владении в прошлом году, отремонтировал замок, изменил налоги, обновил ирригационную систему и Укрепил свою власть. Теперь он намеревался расширить свои земли за счет Коягю. Такатора направил группу самураев в Цукигасэ, где они занялись строительством, вырубкой сливовых деревьев, тем самым открыто нарушая границы Коягю.

— Такатора беззастенчиво пользуется тем, что вы находитесь в тра-УРе. Без преувеличений можно сказать, что он замыслил перенести границу в свою пользу. Вам следует,пресечь его попытки сейчас, потом будет труднее восстановить свои права. Нельзя пускать дело на самотек.

— Мы проверим положение на границе и подготовим жалобу, если Все подтвердится, — заверил настоятеля Сукэкуро, поблагодарив за из-Вестие.

Вскоре Сукэкуро докладывал о разговоре Хёго, однако тот равнодушно воспринял услышанное.

— Дядя приедет и во всем разберется, — с улыбкой произнес он. Такое легкомыслие поразило Сукэкуро, который дорожил каждой

пядью земли сюзерена. Посоветовавшись со старшими самураями Коягю, он решил предпринять тайные меры. С Тодой Такаторой щу_ тить было нельзя: тот входил в число самых могущественных даймё страны.

На следующее утро, возвращаясь из додзё, Сукэкуро столкнулся с мальчиком лет четырнадцати. Мальчик поклонился.

— А, Усиноскэ! Как всегда подсматриваешь за тренировками? — весело приветствовал его Сукэкуро. — Какой подарок ты привез мне сегодня? Дикий картофель?

Сукэкуро нарочно поддразнивал мальчика. Картофель, который привозил мальчик, на самом деле был превосходного вкуса. Мальчик жил с матерью в горной деревне Араки и часто приезжал в замок, чтобы продать древесный уголь, мясо дикого кабана и другие продукты.

— Сегодня картофеля нет, зато есть подарок для Оцу, — сказал мальчик, показывая на что-то, обмотанное соломой.

— Ревень?

— Нет, живое! Соловей! Я поймал его. Их сейчас много в Цукигасэ.

— Ты всегда ездишь через Цукигасэ?

— Да, другого пути сюда нет.

— Не замечал там незнакомых самураев?

— Есть какие-то.

— А что они делают?

— Строят дома.

— Не видел, как они ставят пограничные столбы?

— Нет.

— Сливовые деревья рубят?

— Рубят лес для домов, а еще для мостов. На дрова тоже.

— На путников не нападают?

— Я не видел. Сукэкуро задумался.

— Говорят, что они из удела даймё Тоды. У вас что слышно про них?

— В нашей деревне говорят, что это ронины, которых прогнали из Нары и Удзи. Им негде жить, вот они и перебрались в наши горы.

Такое объяснение было разумным. Окубо Нагаясу, правитель города Нара, упорно преследовал ронинов.

— Где Оцу? — спросил Усиноскэ. — Хочу отдать ей подарок. Усиноскэ всегда с радостью встречался с Оцу, но не потому, что она

баловала его сладостями. Его манила красота Оцу, носившая неземной Отпечаток. Порой мальчику казалось, что она богиня, а не обыкновенная женщина.

— Она, верно, в замке,— ответил Сукэкуро, но, бросив случайный взгляд в сторону сада, увидел Оцу. — Тебе повезло! — воскликнул Сукэкуро. — Вот она!

— Оцу! — громко крикнул Усиноскэ.

Подбежав к Оцу, он протянул ей соломенный сверток.

— Я поймал соловья специально для вас.

— Соловья? — переспросила Оцу, нахмурив брови.

— Разве вы не хотите послушать соловья? — разочарованно сказал

мальчик.

— Когда он на свободе. Иначе он не может хорошо петь.

— Вы правы, — вздохнул Усиноскэ, осторожно разворачивая солому. Птица стрелой взмыла в небо.

Оцу пошла к бамбуковой роще за замком, и мальчик увязался за ней.

— Куда вы идете?

— Засиделась в замке. Хочется побродить в горах, полюбоваться

цветущей сливой.

— Так ведь здесь мало сливовых деревьев. Их лучше смотреть в Цукигасэ.

— Это далеко?

— Километра два. Можете поехать на моем воле, я сегодня привез

дрова в замок.

Оцу долго не раздумывала. Они вышли через задние ворота, у которых был привязан вол. Самурай на страже приветливо улыбнулся Оцу. Усиноскэ хорошо знали в замке.

— Я к вечеру вернусь? — спросила Оцу.

— Конечно, вы и домой поедете на воле, а я вас провожу.

Они миновали лавку, в которой какой-то человек выменивал тушу кабана на соль. Вскоре они заметили, что человек этот следует за ними. Дорога, не просохшая от растаявшего снега, была почти безлюдной.

— Усиноскэ, ты всегда приезжаешь в замок Коягю, но разве замок

Уэно не ближе к вашей деревне?

— В замке Уэно нет великого мастера меча, как господин Ягю.

— Тебе нравится фехтование?

-Да.

Усиноскэ, остановив вола, сбежал к потоку, через который был переброшен мост. Он поправил съехавшее на сторону бревно и стал ждать, чтобы следовавший за ними незнакомец прошел первым. Человек, похожий на ронина, быстрым шагом обогнал их, окинув Оцу пронзительным взглядом.

— Кто это? — с беспокойством спросила она.

— Он вас напугал?

— Не то что бы испугал, но...

— В горах много бродячих ронинов.

— Поворачивай назад, Усиноскэ, — неожиданно попросила Оцу. Мальчик, вопросительно посмотрев на нее, послушно завернул вола.

— Стой! — повелительно приказал мужской голос.

К ним бежали мужчина, менявший тушу кабана в лавке, и еще двое

Ронинов.

— Что вам? — спросил Усиноскэ.

Не обращая внимания на мальчика, все трое уставились на Оцу

— Теперь все ясно! — протянул один, обращаясь к товарищу.

— Красотка! — добавил второй.

- Я ее где-то видел. В Киото, пожалуй.

— Ясное дело, таких в здешних деревнях нет.

— Я ее точно видел, когда учился в школе Ёсиоки.

— Ты учился у Ёсиоки!

— Три года, после Сэкигахары.

— Объясните, в чем дело? — гневно произнес Усиноскэ. — Нам надо вернуться домой до темноты.

Один из ронинов взглянул на мальчика, словно впервые заметив его

— Ты из Араки? Угольщик?

— Ну и что?

— Отправляйся домой. Ты нам ни к чему.

— Я вот и собираюсь домой, — ответил Усиноскэ, потянув вола за веревку.

Ронин бросил на него свирепый взгляд, который испугал бы любого мальчика.

— Отдай веревку! Женщина поедет с нами.

— Нет!

— Упрямиться вздумал?!

Двое ронинов надвинулись на мальчика, и один из них поднес ему под нос кулак, твердый, как нарост на сосне.

Оцу судорожно вцепилась в шею вола. В разлете бровей Усиноскэ она прочитала, что сейчас произойдет нечто страшное.

— Остановись! — крикнула она мальчику.

Ее крик только подхлестнул его. Усиноскэ, подскочив, ударил ногой одного ронина и, едва приземлившись, врезался головой в живот второму, выхватив из его ножен меч. Размахивая клинком, мальчик вихрем налетел сразу на трех противников, повергнув их в замешательство. Меч, сверкавший с безумной скоростью, задел одного ронина за грудь. Потекла кровь. Меч в обратном движении врезался в круп вола, который с ревом припустился по дороге. Опомнившись, двое ронинов бросились на Усиноскэ, который, как птица, перелетел с камня на камень. Поняв, что мальчика им не поймать, ронины кинулись за волом.

Обезумевший от боли вол, сойдя с дороги, карабкался вверх по отлогому откосу. Оцу, закрыв глаза, чудом держалась на спине бегущего животного. Вол уже бежал по какой-то дороге. Оцу слышала крики людей, но никто не осмеливался помочь ей. На равнине Ханъя посреди дороги неожиданно появился молодой человек с сумкой для писем через плечо.

— Уйди с дороги! — кричали люди, но он хладнокровно шел навстречу волу.

Раздался глухой удар.

— Ненормальный, — запричитали со всех сторон.

— Бык запорол его!

Люди ошиблись. Молодой человек изо всех сил ударил вола по морде. Вол неуклюже развернулся и бросился наутек, но шагов через десять остановился, дрожа всем телом.

— Слезайте! — крикнул молодой человек Оцу.

Оказавшись на земле, Оцу поклонилась своему спасителю, смутно понимая, что с ней случилось и где она.

— Кто-то поранил вола. Удар меча! — воскликнул молодой человек, рассматривая порез.

Неизвестно откуда появившийся Кимура Сукэкуро растолкал зевак и подошел к молодому человеку.

— Тебя послал настоятель Инсун? — спросил Сукэкуро, переводя дыхание.

— Как хорошо, что вы оказались здесь! — ответил молодой человек. — У меня для вас письмо от настоятеля. Он просил, чтобы вы немедленно прочитали его.

Взглянув на имя адресата, Сукэкуро распечатал письмо. В нем говорилось: «Я выяснил, что люди, замеченные в Цукигасэ, не являются самураями князя Тоды. Это сброд, ронины, выдворенные из городов. Они намерены зимовать в горах. Спешу исправить допущенную мной ошибку».

— Спасибо, — сказал Сукэкуро посланцу настоятеля. — Я тоже навел справки. Хорошо, что наши подозрения не подтвердились. Полагаю, что и настоятель рад.

— Простите, что пришлось вручить вам письмо посреди дороги. Я передам ваши слова настоятелю.

— Одну минутку. Ты давно в Ходзоине?

— Недавно.

— Как тебя зовут? .

— Торадзо.

— А ты случаем не Хамада Тораноскэ? — спросил Сукэкуро, изучая лицо молодого человека.

-Нет.

— Я не встречал Хамаду, но один из наших людей утверждает, что он состоит при настоятеле.

Торадзо покраснел и тихо проговорил:

— Хамада — это действительно я. У меня есть причины прийти в монастырь. Я скрыл свое настоящее имя, дабы не порочить учителя и свой род.

— Не бойся, я не намерен вмешиваться в твои дела.

— Вы, верно, слышали о Тадааки. Он оставил школу и удалился в горы из-за меня. Я покинул свое сословие. Тяжелая работа в монастыре Пойдет мне на пользу. Настоятель не знает моего настоящего имени.

— Все знают о поединке Тадааки и Кодзиро, — ответил Сукэкуро. — Кодзиро хвастает своей победой перед каждым встречным. Надеюсь, что ты восстановишь доброе имя своего учителя.

— С нетерпением жду этого дня. До свидания. Торадзо ушел стремительным шагом, не оглядываясь.

КОНОПЛЯНОЕ СЕМЯ

Хёго волновался. Он хотел передать Оцу письмо Такуана, но не на-шел ее в комнате. Ее искали по всему замку, но безрезультатно. Письмо, помеченное десятым месяцем прошлого года, задержавшееся в пути, сообщало о предстоящем назначении Мусаси. Такуан писал Оцу, что теперь Мусаси потребуется свой дом в Эдо и «женщина которая вела бы этот дом».

Стража у ворот сообщила Хёго, что на поиски Оцу в горы посланы люди. Хёго тяжело вздохнул. Оцу никогда не обременяла окружающих, необдуманные поступки были не в ее правилах. Хёго уже предполагал самое худшее, когда ему доложили о возвращении Сукэкуро, Оцу и Усиноскэ.

Мальчик, принеся всем извинение, непонятно, правда, за что, сказал, что ему пора домой.

— Куда же ты пойдешь так поздно? — спросил один из самураев.

— К себе в Араки. Мать ждет.

— Тебя те ронины прикончат, — сказал Сукэкуро. — Переночуй в замке, а завтра отправишься в деревню.

Мальчика отослали спать в помещение во внешнем кольце укреплений, где ночевали ученики-самураи.

Хёго, отозвав Оцу в сторону, пересказал ей письмо Такуана. Он не удивился, когда Оцу, густо покраснев, сказала: «Поеду завтра».

Вечером устроили прощальный ужин, на котором все восхищались Оцу, а утром обитатели замка, включая слуг, собрались у ворот, чтобы проводить ее в дорогу.

Сукэкуро послал за Усиноскэ, чтобы Оцу могла доехать на его воле до Удзи, но, как выяснилось, мальчик накануне уехал в деревню. Сукэкуро велел оседлать лошадь. Оцу смущенно отказывалась, ссылаясь на низкое положение в обществе, но ей пришлось уступить просьбе Хёго.

Хёго в душе порой завидовал Мусаси. Хёго полюбил девушку, хотя сердце ее принадлежало другому. Они вместе продеАали замечательное путешествие из Эдо в замок. Оцу оказалась превосходной сиделкой при умирающем деде. Любовь Хёго не была эгоистичной. Сэкисюсай приказал внуку доставить Оцу Мусаси, когда придет время, и Хёго теперь выполнял наказ покойного деда. Хёго не питал зависти к чужому счастью. Он и помыслить не мог о нарушении устоев Пути Воина и почитал выполнение воли деда как высшее проявление любви к Оцу.

Лошадь тронулась, и Оцу задела ветку цветущей сливы. Несколько лепестков упали на землю. Хёго почудился их аромат. Он предчувствовал, что навсегда расстается с Оцу, и тихо молился за ее счастье.

— Господин!

Хёго обернулся и видел Усиноскэ.

— Почему ты уехал вчера ночью в деревню? — с улыбкой произнес Хёго.

— Но ведь мать беспокоилась.

Мальчик не вышел из того возраста, когда тяжело разлучаться с матерью даже на короткое время.

— Ну ладно! Сын должен почитать мать. Как ты пробрался мимо ронинов в Цукигасэ?

— Их там не было. Узнав, что Оцу из замка, они поспешно бежали, испугавшись наказания. Наверное, перебрались на другую сторону гор.

— Одной заботой меньше.

— А где Оцу?

— Только что отправилась в Эдо.

— В Эдо? — неуверенно повторил мальчик. — Передала ли она господину Кимуре мою просьбу.

— Какую?

— Чтобы меня взяли учеником к самураям.

— Ты пока мал для этого. Подрасти немного.

— Я мечтаю учиться фехтованию. Хочу успеть, пока мама жива.

— Ты прежде у кого-нибудь учился?

— Нет, но упражнялся на. растениях и животных.

— Неплохо для начала. Подрасти, и я возьму тебя с собой в Нагою. Я скоро туда уезжаю. ;

— Я не смогу бросить мать.

Хёго растрогался до глубины души.

— Пойдем со мной! — приказал он мальчику. — Посмотрю, есть ли у тебя способности.

— В додзё?

Усиноскэ показалось, что все ему снится. С раннего детства самым прекрасным местом на свете для него был додзё в замке. Несмотря на позволение Сукэкуро, мальчик не решался заходить в него. Сейчас его позвал туда один из хозяев замка.

— Вымой ноги! — приказал Хёго.

— Слушаюсь, господин.

Усиноскэ впервые в жизни так тщательно мыл ноги. Войдя в тренировочный зал, он почувствовал себя маленьким и ничтожным. Массивные балки и столбы, отполированный до блеска пол вызывали трепет в его сердце. Голос Хёго звучал здесь по-новому.

— Возьми меч! — скомандовал Хёго. Усиноскэ выбрал меч из черного дуба.

— Готов? — спросил Хёго.

— Готов, — ответил мальчик, вытянув меч на уровне груди. Усиноскэ запыхтел, как ежик, брови его насупились, кровь застучала в висках. Хёго глазами подал знак атаки и, громко топая, бросился вперед. Меч Хёго коснулся ребра мальчика. Тот, словно подброшенный неведомой силой, подпрыгнул и перелетел через плечо Хёго. Хёго левой РУкой коснулся ног мальчика и слегка подтолкнул его. Усиноскэ, пере-Вернувшись через голову, приземлился позади Хёго. ~ Довольно! — сказал Хёго.

— Нет, можно еще раз?

Усиноскэ занес меч обеими руками и бросился на Хёго, которые намертво блокировал удар. Глаза мальчика наполнились упрямыми слезами.

«У мальчика есть характер», — подумал Хёго, но вслух проговорил с деланным недовольством:

— Дерешься небрежно. Перепрыгнул мне через плечо. Усиноскэ не знал, что сказать в ответ.

— Ты не знаешь своего места, не понимаешь, какие и с кем можно допускать приемы. Сядь!

Мальчик послушно сел. Хёго, отбросив деревянный меч, вытащил из ножен свой.

— Сейчас я тебя убью. И не вздумай кричать.

— Убьете? — заикаясь, проговорил мальчик.

— Вытяни шею! Нет ничего важнее для самурая, чем вести себя достойно. Ты совершил непростительный проступок.

— Вы убьете меня за какую-то грубость?

— Совершенно верно.

Мальчик посмотрел на Хёго, затем повернулся лицом в сторону родной деревни и склонился в поклоне.

— Мама, я возвращаюсь в землю здесь, в замке. Знаю, ты будешь горевать. Прости, что я не был почтительным сыном. — Усиноскэ покорно вытянул шею.

Хёго бросил меч в ножны и засмеялся:

— Неужели ты думаешь, что я способен убить ребенка!

— Вы пошутили?

— Разумеется.

— Может ли самурай допускать такие шутки?

— Это не розыгрыш. Я должен знать твой характер, прежде чем допустить тебя к тренировкам.

Мальчик задышал ровнее.

— Ты прыгнул через мое плечо, когда я прижал тебя в углу, — продолжал Хёго. — Немногие выполняют этот прием и после четырех лет учебы.

— Я нигде не учился.

— Не скрывай! У тебя был учитель, и притом неплохой. Кто он? Мальчик задумался.

— Вспомнил! — воскликнул он.

— Кто научил тебя?

— Но это не человек.

— Кто же, водяные?

— Нет, конопляное семя.

— Возможно ли учиться у конопляного семени?

— У нас в горах тренировались воины, которые становятся невидимыми у вас на глазах. Я наблюдал за их тренировками.

— Ты говоришь про ниндзя? Скорее всего, это группа из Иги. Что у них общего с конопляным семенем?

— Конопляное семечко в земле быстро всходит и стремительно растет. Вы прыгаете через росток. Каждый день, вперед, назад. С каждым днем прыжок становится все выше. Если каждый день не тренироваться, то конопля вытянется так, что ее уже не перепрыгнуть. И в этом, и в прошлом году я тренировался с весны до осени.

— Понятно, — сказал Хёго. Разговор прервал Сукэкуро.

— Еще одно письмо из Эдо, — сказал он, протягивая свиток. Хёго пробежал глазами послание и спросил:

— Далеко ли успела уехать Оцу?

— Не более пяти километров. Что-то случилось?

— Такуан пишет, что назначение Мусаси не состоялось. Его прошлое не внушает доверия сёгуну. Надо сообщить Оцу.

— Хорошо, я догоню ее.

— Нет, я сам поеду.

Хёго направился в конюшню.

На пути к Удзи Хёго овладели сомнения. Оцу безразлично назначение Мусаси. Ей важен человек, а не его должность. Если удастся уговорить ее задержаться в Коягю, она все равно душой будет рваться в Эдо. Зачем омрачать ее путешествие?

Хёго пытался владеть собой. У воинов, как и у обычных людей, случаются моменты, когда они поддаются слабости. Звание самурая заставляло Хёго преодолевать сомнения и хранить самообладание. Самураю необходимо преодолеть мечты, и тогда душа его обретет легкость и свободу. Сердцу самурая положено пылать не только от любви. Ему уготована иная судьба. В мире, где нужны молодые таланты, нельзя отвлекаться на цветочки у дороги. Хёго считал своим долгом шагать в ногу со временем.

— Сколько народу! — весело заметил Хёго.

— В Наре сегодня необычный день, — ответил Сукэкуро.

— Похоже, все жители высыпали на улицу.

Позади Хёго и Сукэкуро шел Усиноскэ, которого Хёго теперь повсюду брал с собой. Мальчик выполнял обязанности слуги самурая. Сейчас он нес на спине коробку с провизией, а к поясу у него были привязаны запасные сандалии хозяина. §-

Этот день был знаменателен тем, что в Наре давалось грандиозное представление, но оно не было театральным зрелищем. Каждый год монахи Ходзоина утраивали турнир, который определял порядок старшинства среди насельников монастыря. Турнир проводился в при-ч- сутствии зрителей, участники сражались всерьез, бои были захватывающими и жестокими. В объявлениях говорилось, что в турнире Могут участвовать и посторонние, но таких желающих не находилось.

— Не пообедать ли нам? — предложил Хёго. — У нас много времени.

— Где бы нам присесть? — огляделся по сторонам Сукэкуро.

— Вот здесь, — показал Усиноскэ на зеленый пригорок и развернул кусок тростниковой циновки, которую успел подобрать где-то в пути. Хёго нравилась находчивость мальчика, хотя временами он не одобрял его чрезмерную услужливость как свойство, не достойное будущего самурая.

Усиноскэ разложил скромный обед: колобки из грубого риса, маринованные сливы и бобовую пасту.

— Усиноскэ, сбегай за чаем, только не говори, для кого, — приказал Сукэкуро.

— Правильно, а то люди надоедят выражением своего почтения, — заметил Хёго.

Лицо Хёго было скрыто широкой тростниковой шляпой, такая же была на голове Усиноскэ.

В полуметре от них ровесник Усиноскэ оглядывался по сторонам.

— Циновка только что лежала здесь.

— Забудь про нее, Иори, — успокаивал его Гонноскэ. — Не велика потеря.

— Кто-то стянул ее. Интересно, где этот ловкач.

Гонноскэ сел на траву, вытащил кисть и записную книжку, чтобы занести в нее расходы — обычай, который он перенял у Иори.

Иори был не по годам рассудительным. Он берег деньги, ничего не терял, был опрятен, ценил каждую чашку риса, благодаря за нее судьбу. Он был пунктуальным, дисциплинированным, презирал тех, кто не обладал этими качествами. Людей, способных взять чужое, он презирал.

— Вон наша циновка! — крикнул Иори, увидев свою вещь. Подбежав к Усиноскэ, он, глядя на него в упор, на мгновение задумался, подбирая слова похлеще.

— Что тебе? — проворчал Усиноскэ.

— Если человек берет чужую вещь, значит, он вор, — выпалил Иори.

— Какой еще вор?

— Циновка наша.

— Ваша? Как бы не так. Она ничья, я подобрал ее на земле. А ты разошелся из-за такого пустяка.

— Циновка — необходимая вещь, особенно в пути, — назидательно произнес Иори. — Она укрывает от дождя, на ней можно спать. Отдай!

— Хорошо, только прежде возьми обратно слова про вора.

— Я не обязан извиняться, вещь моя. Не отдашь, так я сам возьму.

— Попробуй. Я — Усиноскэ из Араки. Не намерен уступать такому юнцу, как ты. Я — ученик самурая!

— Хорош ученик! Смел, когда рядом взрослые. Сам не рискнешь постоять за себя.

— Я это тебе попомню!

— Встретимся попозже. -Где?

— У пагоды.

Усиноскэ побежал за чаем. Он вернулся, когда турнир уже возобновился.

Над толпой висело желтое облако пыли. В центре окруженного толпой пространства стоял монах с копьем, длинным, как шест птицелова. Его противники один за другим или падали оземь, или взлетали в воздух, подброшенные мощным рывком копья.

— Следующий! — выкрикивал монах. Желающих не находилось.

— Кто готов сразиться? Если такового нет, объявляйте меня, Нанкобо, победителем.

Нанкобо занимался под руководством Инъэя и разработал собственный стиль. Теперь он стал основным соперником Инсуна, который отсутствовал под предлогом болезни.

— Желающих больше нет! — объявил Нанкобо, опустив копье.

— Не торопись! — раздался чей-то голос. — Я — ученик Инсуна. Вызываю тебя на поединок!

Это кричал только что подбежавший монах, который, расталкивая толпу, протискивался к месту схваток.

Обменявшись поклонами, противники отскочили в противоположные стороны. Копья, нацеленные друг в друга, застыли. Пауза затянулась так, что нетерпеливая толпа зароптала. Внезапно гомон стих: копье Нанкобо коснулось головы противника, и тот повалился на землю, как огородное пугало, опрокинутое порывом ветра. Нанкобо расправил плечи и оглядел толпу:

— Теперь, кажется, смелых больше нет.

Из толпы выступил монах-отшельник с гор. Снимая со спины дорожный меик>к, он спросил:

— В турнире участвуют только монахи Ходзоина?

— Нет! — хором прокричали зрители.

— В таком случае я попробую. Дайте мне деревянный меч. Хёго взглянул на Сукэкуро и заметил:

— Интересный оборот. Исход уже предрешен.

— Конечно, Нанкобо не проиграет.

— А я говорю о противоположном. Если Нанкобо примет вызов, он проиграет.

Сукэкуро удивился, но не возразил.

Отшельнику подали меч, он вышел в круг и, поклонившись, сделал вызов Нанкобо. Монаху было лет сорок. Глядя на его осанку, любой догадался бы, что она приобретена не в горной хижине, а на полях сражений. Этот человек привык хладнокровно смотреть в глаза смерти. Говорил он тихо и неторопливо.

Нанкобо, несмотря на свою заносчивость, был не глуп.

— Вы посторонний? — поинтересовался он, хотя это было ясно всем.

— Да, — ответил монах с поклоном.

Чутье чподсказало Нанкобо, что он может потерпеть поражение. Противник, должно быть, был искушеннее в технике. После Сэкига-хары по стране под видом монахов бродило немало прославленных воинов, которые скрывались от властей.

— Я не могу сражаться с чужаком, — заявил Нанкобо.

— Мне сказали, что правила турнира допускают поединки с людьми, не имеющими отношения к вашему монастырю.

— Эти правила годятся для всех, кроме меня. Я не сражаюсь с посторонними, потому что выхожу на поединок не ради смерти противника. Боевое искусство — вид служения богам. Я совершенствую дух с помощью копья.

— Понятно, — улыбнулся отшельник. Он хотел еще что-то добавить, но, передумав, отдал меч и скрылся в толпе.

Нанкобо ушел с площадки, выпятив грудь и притворяясь, что неодобрительный гул толпы его не касается.

— Ну что? — торжествующе произнес Хёго.

— Ты совершенно прав.

— Этот человек из тех, кто скрывается на горе Кудо. Смените его облачение отшельника на доспехи, и вам предстанет один из известнейших воинов недавнего прошлого.

Толпа стала расходиться. Сукэкуро напрасно искал глазами Усинос-кэ, который в этот момент находился за пагодой, где он условился встретиться с Иори. Мальчики стояли друг против друга, готовые броситься в драку.

— Не обижайся, если погибнешь, — сказал Иори.

— Не задавайся! — ответил Усиноскэ, поднимая с земли палку потолще.

Иори с занесенным мечом пошел в атаку. Усиноскэ отскочил назад. Иори подумал, что противник испугался, и с удвоенной силой рванулся вперед, но Усиноскэ подпрыгнул и ударил Иори ногой в голову. Тот упал, но мгновенно поднялся. Забыв уроки Мусаси и Гонноскэ, он бросился на противника с зажмуренными глазами. Усиноскэ качнулся в сторону и сбил Иори с ног.

— Я победил! — объявил Усиноскэ, но тут же вздрогнул, увидев, что Иори лежит неподвижно.

— Нет, ты не победил,— произнес Гонноскэ, ударив Усиноскэ палкой по бедру.

Усиноскэ закричал от боли, упал, но тут же вскочил и бросился наутек, но натолкнулся на Сукэкуро.

— Усиноскэ, что случилось?

Мальчик ловко спрятался за спину взрослого, предоставив Сукэкуро выяснять отношения с Гонноскэ. Казалось, столкновение между ними неизбежно. Сукэкуро взялся за меч, Гонноскэ сжал свою дубинку.

— Почему ты гонишься за мальчиком, явно намереваясь убить его? — гневно спросил Сукэкуро.

— Позволь и мне прежде задать вопрос. Ты видел, как твой мальчик сбил этого? — указал Гонноскэ на лежащего Иори.

— Он ваш?

— Да. А это ваш слуга?

— Слуга, но не официальный.

Сукэкуро строго посмотрел на Усиноскэ.

— Отвечай, почему ты сбил мальчика и хотел убежать. Говори

правду!

Прежде чем Усиноскэ открыл рот, вмешался Иори. Он все еще не мог подняться.

— Это был поединок! Мы сражались, и я потерпел поражение, — крикнул он.

Растерянный Усиноскэ пробормотал:

— Я не знал, что циновка его. Я просто подобрал ее.

Взрослые, переглянувшись, рассмеялись. Не прояви они выдержанности, детская забава переросла бы в кровопролитие. Выйдя из храмовых ворот, Гонноскэ и Иори повернули налево, Сукэкуро и Усиноскэ — направо.

— Эта дорога к замку Коягю? — спросил Гонноскэ.

Сукэкуро поговорил о чем-то с Гонноскэ, и они вместе подошли к Хёго.

— Дела плохи, — вздохнул Хёго. — Вот если бы вы пришли три недели назад, когда Оцу не уехала в Эдо к Мусаси.

— Его нет в Эдо, — сказал Гонноскэ.— Никто не знает, где он.

— Как же она теперь в чужом городе? — вымолвил Хёго, сожалея, что вовремя не остановил Оцу.

Иори едва сдерживал слезы. Ему хотелось уйти куда-нибудь подальше и выплакать свое горе. Когда они с Гонноскэ шли сюда, он без умолку говорил о встрече с сестрой.

Усиноскэ подошел к мальчику и положил ему руку на плечо.

— Ты плачешь?

— Нет, конечно! — покачал головой Иори, хотя лицо его было мокрым от слез.

— Знаешь, как выкапывать дикий картофель?

— Конечно. http://ki-moscow.narod.ru/

— Вон там я приметил несколько кустов. Проверим, кто быстрее выкопает.

— Давай!

День клонился к вечеру, но надо было еще о многом поговорить, поэтому Хёго предложил Гонноскэ пожить несколько дней в замке. Гонноскэ предпочел продолжать путь. Стали искать мальчиков.

— Вон они, что-то копают, — указал Хёго.

Иори и Усиноскэ были поглощены работой, которая требовала сноровки. Хрупкие корневища дикого картофеля глубоко сидели в земле. Взрослые подошли к мальчикам и некоторое время стояли молча, наблюдая за ними. Первым их заметил Усиноскэ. Мальчики рассмеялись и с двойным усердием продолжили работу.

— Я первый! — воскликнул Усиноскэ, вытаскивая длинное корневище.

Иори поднялся, держась за поясницу, как старый крестьянин.

— Мой корень придется копать до ночи, — проговорил он. С сокрушенным видом Иори отряхнул землю с одежды.

— Ты уже порядочно выкопал. Давай я достану, — предложил Уси-носкэ.

— Не надо, — перехватил Иори руку Усиноскэ. — Ты можешь повредить корень.— Иори осторожно засыпал клубни и примял землю.

— Тогда прощай! — произнес Усиноскэ, с гордостью перекинув через плечо длинное корневище. Кончик корня оказался отломленным.

— Проиграл! — сказал Хёго. — Ты выиграл поединок, но проиграл в сражении с картофельным корнем.

ПОДМЕТАЛЬЩИКИ И ТОРГОВЦЫ

Облетали побледневшие лепестки вишни, навевая грустные воспоминания о минувшем, когда Нара была столицей. Было жарко, но Гоннос-. кэ и Иори бодро шагали вперед.

— Он все идет за нами. — Иори потянул за рукав Гонноскэ.

— Делай вид, будто не замечаешь, — не оглядываясь, ответил Гонноскэ.

— Мы видели его на постоялом дворе, где ночевали.

— Не волнуйся, взять грабителю у нас нечего.

— А наши жизни? Это совсем не пустяк.

— А за нее мы постоим,— ответил Гонноскэ, крепче сжимая дубинку.

Гонноскэ знал, что шедший следом человек — тот самый отшельник, который накануне вызвал на поединок Нанкобо, но не мог предположить, почему тот преследует их.

— Он исчез, — сообщил, оглянувшись, Иори.

— Устал, верно, — ответил Гонноскэ. — От этого мне, правда, не легче.

Переночевав в придорожной деревне, Гонноскэ и Иори утром следующего дня добрались до Амано Кавати. Это была деревенька, тянувшаяся вдоль прозрачного горного ручья. Гонноскэ пришел сюда, чтобы поставить в храме Конгодзи табличку в память о матери. Конгодзи еще называли «Женской горой Коя». Первым делом он хотел найти женщину по имени Оан, которую знал с детства, и попросить ее иногда возжигать благовония перед поминальной табличкой.

В деревне Гонноскэ сказали, что Оан — жена Тороку, винокура при храме. Гонноскэ недоумевал, услышав такое, потому что при входе в храм висели объявления, запрещавшие сакэ и прочие горячительные напитки на всей его территории. Могла ли там находиться винокурня?

Все выяснилось из разговора с самим Тороку, который вызвался договориться с настоятелем храма относительно объявления. Тороку рассказал, что в свое время Тоётоми Хидэёси похвалил сакэ из винокурни при храме, и монахи решили построить специальную винокурню для поставки сакэ Хидэёси и другим даймё, которые покровительствовали храму. После смерти Хидэёси производство сократилось, но до сих пор сакэ поставляли некоторым знатным семействам.

На следующее утро, когда Гонноскэ и Иори проснулись, Тороку уже не было дома. Он вернулся после полудня с сообщением, что настоятель готов их принять.

К удивлению Гонноскэ и Иори, настоятель, полноватый человек, был одет в поношенное облачение, как простой монах. Его наряд дополнили бы посох и драная тростниковая шляпа.

— Это те люди, которые заказывали молебен? — добродушно спросил настоятель.

— Да, — ответил Тороку, касаясь лбом земли в поклоне.

Они прошли зал Якуси, трапезную, одноярусную пагоду — сокровищницу, кельи монахов. Перед входом в зал Дайнити к настоятелю подошел молодой монах. Настоятель что-то сказал ему, и тот, достав огромный ключ, открыл двери.

Гонноскэ и Иори опустились на колени. Перед ними возвышалась трехметровая золоченая статуя Дайнити, верховного Будды одной из мистических сект. В алтаре появился торжественно облаченный настоятель, он начал читать сутры. Теперь он выглядел внушительно и величаво, как и подобает настоятелю храма.

Легкое облачко затуманило взор Гонноскэ, и вдруг он увидел перевал Сиёдзири, где он сражается с Мусаси, а мать, сидя с прямой, как доска, спиной, наблюдает за ними. Он услышал ее голос, который спас его от смерти.

Когда Гонноскэ вернулся к действительности, чтение молитвы закончилось, и настоятель ушел. Рядом сидел Иори, завороженно взиравший на статую Дайнити, шедевр великого Ункэя, жившего в тринадцатом веке.

— Это моя сестра! — произнес мальчик. — Этот Будда похож на мою сестру.

Гонноскэ рассмеялся.

— Ты что выдумал? Ты ведь ее никогда не видел. Такого милосердного и отрешенного лица, как у Дайнити, не может быть ни у одного смертного.

— Я ее видел! — тряхнул головой Иори. — Даже говорил с ней. Это было в Эдо, недалеко от усадьбы князя Ягю. Я не знал тогда, что она моя сестра. Когда настоятель читал молитву, статуя вдруг обрела ее лицо и что-то мне сказала.

Они вышли из храма и сели на ступеньки, все еще переживая волнение, вызванное поминальной службой.

Невдалеке старая монахиня в шелковой белой повязке на голове и немолодой дородный человек мели дорожку. На мужчине были простое хлопчатобумажное кимоно и безрукавка. На ногах соломенные сандалии с кожаными носками, на боку — короткий меч.

— Ты устала, мама. Отдохни, я один домету, — сказал мужчина. Монахиня засмеялась.

— Я-то не устала, а у тебя с непривычки горят ладони.

— По правде, уже мозоли натер.

— Хорошая память о храме.

— Мне нравится работать. Я чувствую себя обновленным. Нащ скромный труд угоден богам.

— Пора, уже темнеет.

Коэцу и Мёсю прошли мимо Гонноскэ и Иори. Мёсю, улыбнувшись, спросила:

— Осматриваете храмовые достопримечательности?

— Нет, я заказывал поминальную службу по матушке.

— Отрадно видеть людей, почитающих родителей, — сказала Мёсю, погладив Иори по голове. — Коэцу,— обратилась она к сыну, — у тебя осталось печенье?

Коэцу достал пакетик из рукава кимоно и, извиняясь, проговорил:

— Простите, что предлагаем вам остатки.

— Можно я возьму? — попросил Иори у Гонноскэ.

— Пожалуйста,— сказал Гонноскэ и поблагодарил Коэцу.

— Судя по говору, вы с востока, — заметила Мёсю. — Далеко ли держите путь?

— Наша дорога бесконечна. Я и этот мальчик избрали Путь Меча, — ответил Гонноскэ.

— Тяжкий путь. Кто ваш учитель?

— Миямото Мусаси.

— Не может быть! — воскликнула Мёсю.

— Где он сейчас? — спросил Коэцу.— Много воды утекло со дня нашей последней встречи.

Слушая рассказ Гонноскэ, Коэцу понимающе кивал, словно говоря: «Я знал, что все так и произойдет». Закончив рассказ, Гонноскэ спросил:

— Позвольте узнать ваше имя.

— Прошу прощения, что забыл представиться! — воскликнул Коэцу и назвал себя.

Гонноскэ знал имя выдающегося мастера по полировке/ мечей, но не предполагал, что когда-нибудь встретит его при тАких обстоятельствах. Зачем богатому горожанину подметать дорожки в храме?

— Здесь у вас могила родственника? Или вы любуетесь красотой окрестностей? 1

— Нет, мы не на прогулке, — возразил Коэцу. — Это святые места. Все здесь воплощает дух страны — храмы, сосны, скалы, трава. Подметая дорожки, мы с матушкой приносим дань уважения одухотворенной красоте Японии.

Взошла луна. Четверо людей медленно спускались по склону холма, отбрасывая призрачные тени.

— Мы уезжаем завтра, — сказал Коэцу. — Если увидите Мусаси, передайте ему, что мы с нетерпением ждем его.

Гонноскэ и Иори подошли к глубокому ручью, который тек вдоль внешней стены храма, служа естественным рвом. Едва они ступили на деревянный мост, как на них бросилась белая фигура, вооруженная палкой. Гонноскэ успел увернуться, но Иори полетел в ручей. Человек в белом принял боевую стойку. Его мощные ноги походили на стволы деревьев. Гонноскэ узнал преследовавшего их монаха.

— Кто ты? — крикнул Гонноскэ, но ответа не получил. — Объясни, почему ты нападешь на Мусо Гонноскэ? В чем причина?

Монах словно оглох. Глаза его горели ненавистью, он неотвратимо надвигался. Раздался оглушительный треск, и половина палки полетела из рук монаха в воздух, а вторую он метнул в Гонноскэ. Тот пригнулся, а монах, обнажив меч, неистово топая по настилу моста, пошел в атаку.

— Негодяй! — крикнул Иори и запустил в монаха камнем. Тот схватился за глаз и вдруг побежал прочь.

— Стой! — кричал Иори, выбираясь из ручья.

— Оставь его, — обнял мальчика за плечо Гонноскэ.

— Получил свое! — торжествующе сказал Иори, швыряя в воду горсть камней.

Вскоре после их возвращения в дом Тороку налетел ураган. Ветер ревел, грозя сорвать крышу с дома, тревожно гудел в роще. Иори размышлял о таинственном монахе. Ему казалось, что страшная, как привидение, фигура наступает на него из мрака. Закрывшись с головой одеялом, Иори провалился в тяжелое забытье.

Утром, когда Гонноскэ и Иори отправились в путь, над горами сияла радуга. Едва они вышли из деревни, как к ним присоединился человек, похожий с виду на бродячего торговца. Он возник словно из утреннего тумана. Гонноскэ сдержанно ответил на веселое приветствие незнакомца. Тот явно старался завязать разговор.

— Вы останавливались у Тороку? — болтал он. — Я его давно знаю. У него чудесная семья.

Гонноскэ неопределенно хмыкнул.

— Я изредка бываю в замке Коягю. Кимура Сукэкуро оказал мне немало добрых услуг.

Молчание собеседников не обескураживало торговца.

— Вы были на «Женской горе Коя»? Теперь вам непременно надо посетить саму гору Коя. Самая подходящая пора. Снег растаял, дороги подправлены. Можно добраться через перевалы Амами и Киими, а переночевать в Хасимото или Камуро.

Гонноскэ насторожился. Торговец пытался выведать их маршрут.

— Чем торгуешь? — поинтересовался Гонноскэ.

— Крученой веревкой. — Торговец похлопал по небольшому мешку. — Эту веревку недавно стали продавать, но на нее хороший спрос. Тороку мне помог, потому что рассказывал о моем товаре паломникам в Конгодзи. Я хотел переночевать у него, а в его доме уже было двое гостей, то есть вы. Не повезло! Когда я у него останавливаюсь, он допьяна Угощает меня превосходным сакэ.

Гонноскэ, немного успокоившись, стал расспрашивать случайного Попутчика про дорогу. Торговец прекрасно знал здешние места. Когда они достигли плато Амами, беседа их текла непринужденно.

Неожиданно появился еще один человек.

— Эй, Сугидзо! — окликнул он торговца. — Почему не подождал меня? Я неотлучно был в деревне Амано. Ты ведь обещал взять меня с собой.

— Прости, Гэнскэ! — ответил торговец. — Мы так разговорились, что я совсем забыл про тебя.

Гэнскэ оказался тоже торговцем веревками.

Когда путники подошли к узкому оврагу глубиной метров в шесть, Сугидзо остановился перед громадным бревном на опорах, заменявшим мост.

— Рискованное дело, — сказал он, внезапно посерьезнев. Овраг, скорее всего, появился после землетрясения.

— Почему? — не понял Гонноскэ.

— Опоры слабые. Щебень из-под них вымыло. Надо укрепить их камнями. Потрудимся ради других путников.

Торговцы принялись забивать камни под опоры. Гонноскэ удивился. Конечно, торговцы много путешествуют и знают тяготы пути, но они не из тех, кто задаром старается для людей.

— Готово! — сказал Гэнскэ и сделал несколько шагов по бревну, пробуя его надежность.

Балансируя, он перебрался на другую сторону и позвал попутчиков. Гонноскэ пошел впереди, следом за Иори. Они вдруг вскрикнули в один голос — у Гэнскэ неизвестно откуда в руках появилось копье. Иори оглянулся — Сугидзо тоже держал копье.

- Гонноскэ! — в растерянности закричал Иори.

Гонноскэ обнял мальчика за плечи и на миг закрыл глаза, поручая себя воле небес.

— Негодяй! — крикнул Гонноскэ.

— Придержи язык! — раздалось откуда-то сверху.

Гонноскэ взглянул вверх и увидел на дороге знакомого отшельника. Глаз монаха украшал огромный синяк.

— Спокойно! — шепнул Гонноскэ Иори, а потом громко прокричал: — Это ты, подлец, все подстроил! На этот раз ты дал промах.

— Я знаю, что у вас и взять нечего. Зато я скоро узнаю, почему вы шпионите.

— Ты назвал меня шпионом?

— Собака Токугавы! Брось дубинку и заложи руки за спину. Не делай глупостей!

— Послушай, ты ошибаешься. Я из Эдо, но никакой ни шпион. Я изучаю боевые искусства, зовут меня Мусо Гонноскэ.

— Не ври!

— С чего ты взял, что я шпион?

— Друзья сообщили нам, что из Эдо под видом странника, путешествующего с мальчиком, направлен шпион. Вас послал Ходзё, владелец Авы. Брось дубинку и не вздумай сопротивляться.

— Никуда я не пойду.

— Тогда умрешь.

Гэнскэ и Сугидзо сделали шаг вперед. Гонноскэ хлопнул Иори по спине, чтобы вывести его из-под копья, и тот с криком рухнул в кусты, росшие на дне оврага. Гонноскэ, рыкнув, бросился на Сугидзо. Тот сделал выпад вперед, но Гонноскэ оказался проворнее. Наконечник копья прошел мимо цели, а Гонноскэ оседлал поваленного на землю противника и припечатал кулаком его физиономию. Вскочив на ноги, Гонноскэ схватил свою дубинку.

— Жду вас, трусы! — крикнул он, а в этот же миг поверх травы, как змеи, скользнули четыре веревки: одна обвила руку Гонноскэ, вторая — его ноги, третья — шею, четвертая — дубинку. Гонноскэ дернулся, как кузнечик в паутине, пытаясь освободиться, и из леса к нему подскочило с полдюжины мужчин, которые связали его крепче снопа соломы. Все до одного были одеты как продавцы веревок.

— Достаньте коня! На гору Кудо его надо доставить в добром здравии, — распорядился монах.

ЦВЕТОК ГРУШИ

Под темными сводами криптомерии птичий хор звучал как песня мифической птицы Калавинка.

Два человека спускались с горы Коя, где посетили пагоды и внутреннее святилище. Они остановились на маленьком арочном мосту, соединявшем внутреннюю и внешнюю части храмовой территории.

— Нуиноскэ, — неторопливо проговорил человек постарше, — жизнь наша — бренный и краткий миг.

Тяжелый домотканый плащ и простые хакама делали его похожим на деревенского самурая, но при нем были превосходное оружие и_ весьма щегольского вида спутник, который вряд ли оказался бы в обществе деревенского самурая.

— Ты видел могилы,— продолжал тот, что постарше. — Ода Нобунага, Акати Мицухидэ, Исида Мицунари, Кобаякава Кинго — знаменитые военачальники, всего несколько лет назад пребывавшие в здравии. И рядом лежат замшелые камни на могилах великих мужей из кланов Минамото и Тайра.

— Друзья и враги в одной земле.

— Теперь от них остались лишь надгробные камни. Гремели ли слава Уэсуги и Такэды или их деяния пригрезились нам!

— Мною владеет странное чувство, словно мир, в котором мы живем, нереален.

— Может, нечто неземное витает над этими местами?

— Как знать...

— Недаром этот мост зовут Мостом грез.

— Выразительное название.

— По-моему, иллюзия — это истина, равно как просветление — реальность. Будь иллюзии бесплотны, мир не существовал бы. Самурай, посвятивший жизнь сюзерену, ни на минуту не должен усомниться в своем предназначении. Дзэн, которому я служу, являет собой живое учение. В нем воплощен наш грешный мир. Самурай, который дрожит при мысли о непостоянстве или презирает мир, не способен до конца исполнить свой долг. Перейдем от Моста грез в другой мир.

Человек шел с легкостью, необыкновенной для его возраста. Уви-' дев монахов из Сэйгандзи, он хмуро проговорил:

— К чему это?

Монахи из храма, где накануне ночевал пожилой человек, выстроились шеренгой, чтобы пожелать счастливого пути, хотя гость распрощался со всеми утром, избегая формальностей этикета.

Пожилой человек вежливо простился с монахами и заспешил по дороге, вьющейся по склону горы над долиной Кудзюкутани. Ступив наконец в естественный мир природы, он успокоился. Запахи земли вдохнули силы в его подверженную мирским слабостям плоть.

— Кто вы? — раздался голос на повороте дороги.

— Кто вы? — эхом откликнулся Нуиноскэ.

— Простите, вы случайно не господин Нагаока Садо, старший вассал князя Хосокавы Тадатоси? — спросил статный самурай, стоявший посреди дороги.

— Я — Нагаока. Кто ты и как узнал, что я здесь?

— Меня зовут Дайскэ, я — единственный сын Гэссо, который живет отшельником на горе Кудо.

Видя, что названное имя не произвело впечатления на собеседника, Дайскэ добавил:

— Отец принял новое имя, но до битвы при Сэкигахаре его звали Санада Саэмонноскэ.

— Вернее, Санада Юкимура?

— Да, господин. Утром к отцу заходил монах из Сэйгандзи и сообщил, что вы совершаете паломничество на гору Коя. Вы путешествуете, не оглашая своего имени, но отец счел за честь пригласить вас на чай.

— Очень любезно, — ответил после короткого молчания Садо. — Полагаю, мы можем принять ваше приглашение.

— Вы окажете отцу честь, переночевав у нас,— сказал Дайскэ. Садо размышлял, разумно ли пользоваться гостеприимством человека, который считается врагом Токугавы.

— Ну что же, я не прочь выпить чаю с твоим отцом, а ты как думаешь, Нуиноскэ?

— Да, господин. \

От деревни на горе Кудо они взобрались еще выше, где стоял одинокий дом, окруженный стеной, увитой плющом. Дом походил на усадьбу мелкого феодала. Во всем чувствовался утонченный вкус.

— Отец вон в том домике под соломенной крышей, — сказал Дайскэ, когда они вошли в ворота.

Во дворе был небольшой огород. Главный дом стоял тыльной стороной к отвесной скале, вдоль веранды рос бамбук, а далее видны были еще два строения.

Садо провели в комнату, а Нуиноскэ опустился на колени перед входом.

— Какая здесь тишина, — заметил Садо.

Вскоре появилась молодая женщина, жена Дайскэ. Подав чай, она тИхо удалилась.

Из комнаты открывался вид на сад и долину. Внизу лежала деревня й совсем далеко — городок Камуро. Маленькие белые цветы цеплялись за мох, покрывавший соломенную крышу, в комнате пахло редкими благовониями. Поблизости журчал невидимый ручей. Изысканная обстановка напоминала о том, что дом принадлежал второму сыну Сана-ды Масаюки, владетеля замка Уэда, и что доход его составлял около четырех тысяч коку риса.

Столбы и балки казались тонкими, потолок низким. Стена за ни-шей-токонома обмазана красной глиной. Единственным украшением в нише была цветущая грушевая ветка в тонкой желто-зеленой керамической вазе. Садо вспомнил Бо Цзюйя и его «Одинокий цветок груши, омытый весенним дождем», стихи о любви китайского императора и Ян Гуйфэй. Ему даже почудились беззвучные рыдания возлюбленных.

Взгляд Садо переместился с цветка на висящий над ним свиток, на котором нетвердым детским почерком было выведено «Хококу Даймёд-зин» — имя Хидэёси, данное ему после смерти, когда его обожествили. Рядом висела маленькая табличка, которая гласила, что эта надпись сделана сыном Хидэёси, Хидэёри, в возрасте восьми лет. Садо немного подвинулся, чтобы не сидеть спиной к свитку. Он понял, что приятный аромат исходил от сёдзи и стен, пропитанных благовониями, которые здесь возжигали каждое утро в память о Хидэёси. Вероятно, ежедневно совершались и приношения сакэ, как полагается при почитании синтоистских богов.

«Юкимура по-прежнему предан Хидэёси», — подумал Садо. Он не понимал, почему Юкимура выставляет свиток на всеобщее обозрение. Об этом человеке, выжидающем момента для возвращения на государственную службу, давно должны были донести Токугаве.

Послышались легкие шаги, и в комнату вошел невысокий худой человек в безрукавке и с коротким мечом за поясом. Выглядел он самым обыкновенным человеком. Он низко поклонился гостю. Непритязательная скромность хозяина смущала Садо. Формально Юкимура отказался от своего звания, став ронином под именем Дэнсин Гэссо, но он оставался сыном Санады Масаюки, а его старший брат Нобу-юки был даймё, приближенным к Токугаве. Садо был простым вассалом, занимая более низкую ступень в обществе.

— Вы ставите меня в неловкое положение вашей учтивостью, — проговорил Садо, склоняясь в поклоне. — Ваше приглашение — неожиданная честь для меня. Рад видеть вас в добром здравии.

— Мне тоже приятно повидать вас, — ответил Юкимура, выпрямляя спину, хотя Садо все еще не поднял головы. — Я слышал, что князь Тадатоси вернулся в Будзэн.

787

— Да, пошел третий год со дня кончины Юсая. Тадатоси решил, что настала пора вернуться.

— Неужели третий год?

— Да. Я сам был в Будзэне, хотя не понимаю, зачем Тадатоси ветхая развалина вроде меня. Я состоял еще при его дедушке.

После формальностей, положенных по этикету, начался непринужденный разговор.

— Вы поддерживаете связь с Гудо, нашим наставником в учении Дзэн? — спросил Юкимура.

— Нет, я давно ничего о нем не слышал. Ведь я впервые встретил вас в его комнате для медитаций. Вы были тогда мальчиком, вас привел отец.

— Да, много страждущих стремилось тогда к Гудо в поисках утешения,— произнес Юкимура. — Он принимал всех, старых и молодых, даймё и ронинов. Помните, в ту пору у ног Гудо сидел молодой ронин из Мимасаки по имени Миямото...

— Миямото Мусаси?

— Да-да, Мусаси. Он поразил меня глубиной мыслей, хотя ему было всего двадцать лет. Он всегда был одет в невероятно грязное кимоно.

— Да. Недавно я слышал о нем в Эдо.

— У него большое будущее. Гудо говорил, что Мусаси проник в суть Дзэн. Потом Мусаси исчез, а года два назад до меня донеслась молва о его блестящей победе над школой Ёсиоки.

— Я встретился с ним совершенно случайно,— сказал Садо. — В провинции Симоса он научил крестьян обороняться от бандитов, а потом помог им преобразить дикую пустошь в плодородные поля.

— Да, этот ронин из тех людей, которых Гудо называл жемчужиной в бескрайнем синем море.

— Вы действительно так считаете? Я рекомендовал Мусаси Тадатоси, но отыскать его оказалось труднее, чем жемчужину. Я твердо верил, что такой самурай на государственной должности будет служить не за жалованье, а ради осуществления своих идей. Он никогда не изменит своему идеалу. Не исключено, что Мусаси предпочтет гору Кудо дому Хосокавы.

— Что?

Садо лишь засмеялся в ответ, притворившись, будто оговорился.

— Вы, конечно, шутите, — проговорил Юкимура. — В теперешних стесненных обстоятельствах я не могу нанять даже слугу, не говоря об известном ронине. Сомневаюсь, что Мусаси придет, если я его приглашу.

— Известно, что Хосокава на стороне Токугавы, а вы — главная опора Хидэёри. Увидев свиток, я восхитился вашей преданностью.

Юкимура сделал вид, что обиделся.

— Его подарил мне один человек в замке Осака в обмен на портрет Хидэёси. Я берегу этот свиток, но Хидэёси давно мертв. Времена меняются, Осака приходит в упадок, а клан Токугава набирает силу. Я не могу нарушать присягу и менять сюзерена.

— Думаю, что все гораздо сложнее. Простите мою откровенность, но всем известно, что Хидэёри и его мать ежегодно направляют вам крупные суммы денег, так что вы мгновенно можете выставить войско в пять-шесть тысяч ронинов.

Юкимура иронически засмеялся.

— Увы, молва далека от истины. Уверяю вас, Садо, нелепо превозносить человека, забыв его истинное положение в жизни.

— Не гневайтесь на меня. Вы пришли на службу к Хидэёси совсем молодым. Он любил вас больше других, а ваш отец говорил, что вы — Кусуноки Масасигэ нашего времени.

— Вы смущаете меня.

— Разве это неправда?

— Я хочу дожить остаток дней в покое здесь, на горе, где царит Закон Будды. Я простой смертный. Я хотел бы возделывать землю, увидеть внука, есть осенью гречишную лапшу, а весной — лакомиться свежей зеленью и прожить долгую жизнь вдали от войн и слухов об усобицах.

— Это действительно предел ваших желаний? — простодушно спросил Садо.

— Можете посмеяться над стариком, но я осознал, что жизнь — это раДость. Иначе какой смысл жить?

— Ну и ну! — с наигранным удивлением воскликнул Садо. Они беседовали около часа за чаем, поданным женой Дайскэ. Наконец Садо сказал:

— Я отнял у вас много времени своей болтовней. Нуиноскэ, нам пора идти.

— Не спешите! — остановил Юкимура. — Сын и сноха приготовили лапшу. Это простая деревенская еда, но надеюсь, вы не откажетесь отведать ее. Если вы хотите заночевать на постоялом дворе в Камуро, у вас еще много времени.

Дайскэ зашел спросить отца, можно ли подавать ужин. Юкимура встал и пошел вперед по коридору в глубь дома. Все сели, и Дайскэ подал Садо палочки со словами:

— Еда скромная, но извольте все же попробовать.

Жена Дайскэ, не привыкшая к гостям, смущенно протянула Садо чашечку сакэ, от которой тот отказался. Вскоре Дайскэ ушел с женой.

— Что за шум? — спросил Садо хозяина.

Доносившийся шум походил на стук ткацкого станка, только был погромче.

— Это деревянное колесо крутильной машины, которая вьет веревку. Моя семья и все слуги изготовляют веревки, чтобы заработать немного денег. Мы давно привыкли к шуму, но я прикажу остановить колесо, чтобы оно не докучало гостям.

—. Мне оно совсем не мешает. Пусть работает.

Садо рассчитывал, что составит представление о состоянии дома по еДе, но так ничего и не понял. Юкимура казался окутанным тайной и совсем не походил на того молодого самурая, которого Садо знал в далеком прошлом. Садо услышал приглушенный шум из кухни, словно там происходило движение людей, порой доносился звон пересчитываемых монет. Опальные даймё не могут заниматься каким-либо тяжелым трудом и понемногу распродают имущество. Возможно, Осака перестала снабжать Юкимуру средствами, но не верилось, что он испытывает денежные затруднения.

Садо предполагал, что Юкимура заведет разговор о доме Хосокавы, но хозяин ни слова не упомянул об этом.

Странно, но Юкимура не поинтересовался, почему Садо прибыл на гору Коя. Садо охотно ответил бы на этот вопрос. Много лет назад Хидэёси направил Хосокаву Юсая в храм Сэйгандзи, где тот прожил долгое время. С тех времен на горе Коя остались книги и некоторые вещи Юсая, которые семья пожелала вернуть в дом. Садо договорился с храмом о возвращении семейных реликвий Тадатоси.

Нуиноскэ, все это время сидевший на веранде, выказывал заметное беспокойство. Отношения между Осакой и Эдо, мягко говоря, были не из лучших. Почему Садо так рискует? Прямая опасность Садо, конечно, не грозила, но Нуиноскэ слышал, что Асано Нагакира, правитель провинции Кии, получил указание держать гору Кудо под неусыпным наблюдением. Если люди Асано донесут, что Садо тайно посетил Юкимуру, сёгунат заподозрит дом Хосокавы в вероломстве. «Настал мой час», — подумал Нуиноскэ.

Небо нахмурилось, налетел ветер, заморосил мелкий дождь. Нуиноскэ, пройдя через коридор, заглянул в комнату, где сидел Садо с хозяином.

— Пошел дождь, господин, — сказал Нуиноскэ. — Не пора ли нам в путь?

Садо немедленно поднялся и начал прощаться, благодаря в душе находчивость Нуиноскэ. Юкимура его не удерживал.

— Дай нашим гостям шляпы от дождя и проводи их до Камуро, — попросил он сына.

У ворот Садо поблагодарил хозяина дома за гостеприимство.

— До скорой встречи,— сказал Садо.— Мы можем сойтись и в дождь, и в ветреный день. Желаю доброго здоровья!

Когда Садо, Нуиноскэ и Дайскэ вошли в Камуро, они увидели связанного человека, которого везли на лошади. Лошадь вел монах в белом облачении. Заметив Дайскэ, монах окликнул его, но тот притворился, что не слышит.

— Тебя зовут, — сказал Садо, обменявшись с Нуиноскэ многозначительным взглядом.

Дайскэ больше не мог изображать, что не видит монаха.

— А, Ринсёбо! — произнес он. — Прости, я не заметил тебя.

— Я только что с перевала Киими,— громким взволнованным голосом сообщил монах. — Человека из Эдо, о котором нас предупредили, я увидел в Наре, и мы его выследили. Пришлось силой взять его. Он здорово сопротивлялся. Теперь осталось доставить его в Гэссо и заставить говорить...

— Что это ты болтаешь? — прервал его Дайскэ.- О человеке, которого везу. Он — лазутчик из Эдо.

— Замолчи, болван! — зашипел Дайскэ. — Знаешь, кто со мной? Нагаока Садо из дома Хосокавы.

Ринсёбо тупо уставился на Садо и пробормотал:

— Хосокавы?

Теперь Садо и Нуиноскэ изобразили безмятежность на лицах. Дайскэ, отведя монаха в сторону, что-то зашептал ему. Он вернулся к гостям, и Садо сказал:

— Иди домой. Мы сегодня доставили вам много хлопот.

Они распрощались. Когда гости отошли достаточно далеко, Дайск* обратился к монаху:

— Какой же ты глупец! Пора бы научиться прежде открывать глаза, а потом уже рот. Отец рассердится.

Человек в монашьем одеянии, конечно, не был монахом. Это был Ториуми Бэндзо, один из старших вассалов Юкимуры.

ГАВАНЬ

— Гонноскэ!.. Гонноскэ!.. Гонноскэ!

Иори был безутешен. Он непрестанно повторял имя Гонноскэ, хотя почти не сомневался, что того уже нет в живых. Прошел день, за ним ночь. Иори брел, не разбирая дороги, словно в тумане. Ноги у него стерлись до крови, кимоно порвалось. Он/го ругался, то, глядя в небо, кричал: «Я готов!» Порой его охватывала леденящая волна ужаса, потом ему чудилось, что он сошел с ума. Увидев в луже свое отражение, Иори успокоился — внешне он не изменился.

Иори очнулся на дне оврага и не мог вспомнить, что случилось накануне. Ему не приходило в голову вернуться в Конгодзи или Коягю.

Иори упал на колени и стал молиться, крепко смежив веки. Когда он открыл глаза, то увидел синюю полосу моря, блестевшую между горами.

— Мальчик, что с тобой? — раздался ласковый женский голос. Иори невидящим взором посмотрел на двух женщин, которые появились словно из-под земли.

— Мама, с ним что-то случилось, — сказала неизвестная помоложе. Вторая женщина подошла к Иори и, заметив кровь на его одежде, нахмурилась.

— Ты ушибся?

Иори отрицательно покачал головой.

— Он, похоже, понимает меня, — сказала она дочери. Женщины расспрашивали Иори, как его зовут, где он родился, как он здесь оказался и о чем только что молился. Иори с трудом, но отвечал, и память понемногу возвращалась к нему.

Девушка, которую звали Оцуру, пожалела мальчика.

— Давай возьмем его в Сакаи. Он может нам пригодиться в деле. Й возраст подходящий, — предложила она матери.

— Согласится ли он? — ответила мать, которую звали Осэй.

— Конечно! Пойдешь с нами? Иори утвердительно кивнул.

— Вставай и возьми наши вещи.

Иори покорно тащил их и молчал, пока они не пришли в Кисива-ду. Здесь, среди людей, он разговорился.

— Где вы живете? — спросил он своих спутниц.

— В Сакаи.

— А где это?

— Рядом с Осакой.

— А Осака где находится?

— Отсюда поплывем на корабле, и ты увидишь.

— На корабле? — обрадовался Иори и рассказал, как несколько раз он бывал на переправе в Эдо, но никогда не плавал на корабле, хотя его родная провинция Симоса недалеко от моря.

— Доволен? — спросила Оцуру.— Только не зови мою маму «тетей». Ты должен называть ее «госпожа». Скажи: «Да, госпожа».

— Да, госпожа.

— Вот и хорошо. Будешь прилежно трудиться, со временем можешь стать помощником приказчика.

— А чем вы занимаетесь?

— Мой отец владеет кораблями.

— Как это?

— Он купец. Его корабли плавают по всему западному побережью.

— Подумаешь, купец! — разочарованно протянул Иори.

— Как ты смеешь такое говорить? — воскликнула девушка. Мать отнеслась к замечанию Иори поспокойнее.

— Он, верно, считает, что купец — это торговец сладостями или мануфактурой, — предположила Осэй.

Врожденная гордость купцов Кансая взяла верх в Осэй, и она пустилась в рассказ о том, что у ее отца были три огромных склада в Сакаи и десятки судов, он имел свои конторы в Симоносэки, Марукамэ, Сикаме. Услуги, которые ее семья оказала дому Хосокавы в Кокуре, были столь велики, что корабли отца получили официальный статус при доме Хосокавы. Отцу Осэй пожаловали право носить фамилию и два меча, подобно самураям. В западной части Хонсю и на Кюсю каждый знает Кобаяси Тародзаэмона из Симоносэки. Во время войны У Симадзу, Хосокавы и других даймё не хватало кораблей, поэтому отец Осэй выполнял важную роль военачальника.

— Простите, я не хотел вас огорчать, — сказал Иори. Мать и дочь рассмеялись. х

— Мы не обиделись,— сказала Оцуру, — просто мальчику твоего возраста не пристало поспешно судить о вещах, в которых он не разбирается.

— Простите меня.

С моря дул крепкий соленый ветер. Оцуру показала на корабль У пристани, на который заносили груз.

— Мы поплывем на нем.

Капитан и два торговых посредника Кобаяси вышли из чайной, чтобы встретить хозяйку с дочкой.

— Хорошо погуляли? — спросил капитан. — Мы берем большой груз, извините, что будет тесновато. Я провожу вас на корабль.

Путешествие по заливу Осака было спокойным. К вечеру корабль причалил в Сакаи. Управляющий Сахэй и конторские служащие высыпали навстречу хозяйке с дочерью.

— Сахэй, присмотри за мальчиком, — распорядилась Осэй.

— Где нашли этого оборванца?

— Он смышленый мальчик, его можно пристроить в конторе. Надо отмыть его как следует, на нем могут быть вши. Дай ему новую одежду.

В следующие несколько дней Иори не видел ни хозяйки, ни дочери. Контора отделялась от жилой части дома ширмой, за которую запрещалось заходить. У Иори был свой угол в конторе, где он спал. Поначалу портовый город увлек его новизной, ему нравились корабли и разные заморские диковинки. В конторе Иори не знал ни минуты покоя. Все, от управляющего до последнего приказчика, гоняли его как собаку. Распоряжения дождем сыпались на Иори. В разговорах с хозяевами или посетителями конторские мгновенно преображались в милых и предупредительных людей, что особенно возмущало мальчика. С утра до вечера говорили только о деньгах. «И они считают себя приличными людьми!» — сокрушался Иори.

— Ио, Ио, где ты? — окликнул его однажды управляющий.

Иори в это время мел двор между конторой и складом. Он слышал голос управляющего, но не отзывался.

— Эй, новичок, почему не отвечаешь, когда тебя зовут? — закричал появившийся из конторы Сахэй.

Иори взглянул на него и спросил:

— Вы меня звали? — спросил Иори, глядя в глаза Сахэя.

— Надо добавлять «господин». Понял?

— Да, господин.

— Почему не отвечаешь?

— Я слышал, кто-то кричал «Ио, Ио». А меня зовут Иори... господин.

— С тебя хватит и короткого Ио. Да, кстати, больше не носи меч.

— Да, господин.

— Отдай его мне.

— Меч — память о моем отце. Я не могу отдать его в чужие руки.

— Тупица! Сказал, отдай меч!

— Не могу. Я вообще не хочу быть купцом.

— Люди не прожили бы ни дня без купцов, — загорячился Сахэй. — Кто привозит заморские товары? Нобунага и Хидэёси — великие люди, но без купцов они никогда бы не построили свои замки — Адзути, Дзю-ракудай, Фусими. Посмотри, кто живет в Сакаи: Намбан, Рудзон, Фу-киэн, Амои. Все они ведут огромную торговлю.

— Знаю.

— Откуда?

— Всем известны огромные прядильни в кварталах Аямати, Кину-мати и Нисикимати. Мануфактуры Гудзона возвышаются на холме, как замки. Дома и склады купцов тянутся бесконечными рядами. Хозяйка и Оцуру гордятся своим городом, но он ничтожен в сравнении с дру_ гими местами.

— Да как ты смеешь...

Иори, бросив метлу, скрылся. Сахэй позвал грузчиков и велел им поймать строптивого мальчишку.

Иори поймали. Сахэй кипел от негодования.

— Что прикажите делать с таким негодником? У него десять слов в ответ на любое ваше замечание. Он нагло насмехается над нами. Дайте ему взбучку и не забудьте отобрать меч.

Сахэй ушел. Грузчики взяли меч Иори, а его самого со связанными руками веревкой привязали к большому ящику, как обезьяну.

— Пусть над тобой потешится народ, — сказали грузчики. Сначала Иори громко просил прощения и обещал исправиться, но вежливость не помогла, и он стал ругаться.

— Управляющий — выживший из ума дурень! Отдайте меч! Я не желаю жить в таком доме.

— Замолчи! — одернул его Сахэй, выйдя во двор.

Иори не утихомирился, и Сахэй решил заткнуть ему рот, но мальчик укусил его. Грузчики оказались проворнее.

Иори рвался на веревке. Он не мог сдержать слез от позора. Струя конской мочи, едва не окатившая его, привела его в чувство. Иори поднял глаза и подумал, что грезит наяву — на шедшей мимо лошади сидела молодая женщина в широкой лакированной шляпе, защищавшей ее от солнца. Дорожное кимоно из грубой ткани было подобрано для верховой езды, в руках она держала тонкий бамбуковый прут.

Иори попытался позвать ее. Вытягивая шею, он едва не задохнулся. Глаза его были сухими, хотя плечи содрогались от рыданий. Невероятно, но Оцу была рядом. Куда она направлялась? Почему покинула Эдо?

— Сахэй, почему мальчик у тебя на веревке, как медведь? Это жестоко, да и дурная молва пойдет о вас.

Человек, заговоривший с управляющим, был двоюродным братом Та-родзаэмона. У него было прозвище Намбанъя, по названию конторы, в которой он служил. Рябины от оспы придавали его лицу зловещий вид, но по натуре он был добрым и часто угощал Иори сладостями.

— Ты вправе наказать его, — продолжал Намбанъя, — но нельзя этого делать прилюдно. Зачем позорить имя Кобаяси? Развяжи его!

— Слушаюсь, господин, — ответил Сахэй.

— Если мальчишка вам не ко двору, я заберу его к себе. Поговорю с Осэй.

Разговор с Осэй и Оцуру обернулся неожиданностью. На следуй' щий день Иори отправили в школу Чтри храме и вернули ему меч. Сахэй больше не придирался к нему.

Однажды утром в начале одиннадцатого месяца из Киото прибыла речная барка, доверху нагруженная разными вещами. Перед конторой выросла гора из сундуков и корзин. На багажных бирках было написано, что вещи принадлежат дому Хосокавы. Сопровождали груз самураи, которые выполняли то же задание, что и Садо на горе Коя, — собирали вещи покойного Хосокавы Юсая.

По дороге из школы Иори внезапно застыл от ужаса посреди улицы. На одной из корзин сидел Кодзиро и беседовал с Сахэем.

— Наш корабль еще не прибыл? — спросил Кодзиро. Сахэй указал на судно, стоявшее под погрузкой у пристани.

— Ваш корабль «Тацумимару». Сейчас он грузится, для вашего багажа места еще не приготовлено.

— На корабле прохладнее. Я хотел бы посидеть на палубе.

— Сейчас узнаю.

Сахэй побежал к пристани и наткнулся на Иори.

— Ты что застыл, словно к земле прирос? Помоги обслуживать пассажиров. Нужно подать чай, холодную воду, горячую воду, словом, все, что они пожелают.

Иори не мог оторвать глаз от Кодзиро. Теперь Кодзиро все чаще называли Ганрю. Необычное имя как нельзя лучше соответствовало его положению. Он пополнел, возмужал, взгляд обрел спокойствие и уверенность. Слава его меча преисполнила Кодзиро сознанием собственного достоинства. Самураи Хосокавы считали его своим и относились к нему с почтением.

С пристани прибежал взмокший Сахэй и сообщил, что на средней части палубы мест пока нет, однако корма уже свободна, поэтому солдаты и младшие самураи могут подняться на корабль.

— Солнце скоро уйдет на запад, сразу станет прохладнее, — обратился Сахэй к Кодзиро.— Не хотите пройти в контору? Там не так жарко.

— У вас тут нет спасения от мух, — пожаловался Кодзиро. — Я бы выпил еще чаю.

— Сию минуту, господин,— ответил Сахэй и, не двигаясь с места, закричал: — Ио, что ты там торчишь? Принеси чай!

Никто не появился. Сахэй еще раз повторил приказ. Показался Иори, который йеторопливо нес поднос с чашками. Обойдя всех са-мурев, Иори с двумя последними чашками приблизился к Кодзиро, который не глядя протянул руку к подносу. Взгляд Кодзиро скользнул по мальчику.

— Неужели это тот самый?.. — изумленно воскликнул Кодзиро.

— В последний раз наша встреча на равнине Мусасино была не очень приятной, — с улыбкой произнес Иори.

— Как ты смеешь! — заорал Кодзиро, мгновенно утратив солидность.

— Неужели вы помните меня! — воскликнул Иори и залепил подносом в лицо важного гостя.

Кодзиро успел увернуться от подноса, но горячий чай угодил ему в левый глаз.

— Ублюдок! — взревел Кодзиро, швырнув мальчика на пол и придавив его ногой. — Управляющий, это ваш мальчишка? Он еще маленький, но я тем не менее не потерплю такой наглости.

Подбежал перепуганный Сахэй и хотел было схватить Иори, но тот вскочил на ноги, выхватил меч и нанес удар по руке Кодзиро. Он пинком отшвырнул мальчика на середину комнаты. Сахэй снова попытался поймать Иори, но тот вскочил и крикнул, глядя в глаза Кодзиро:

— Получил?!

Иори выскочил во двор и бросился наутек, но Кодзиро схватил лежавший под рукой шест и пустил его вдогонку беглецу. Удар точно пришелся по ноге ниже колена. Иори упал.

— Прошу простить нас за такое безобразие, — молил Сахэй. Кодзиро молча взял принесенное ему мокрое полотенце и вытер лицо. Связанный Иори бился на земле.

— Развяжите меня, я не убегу! Я — сын самурая. Я нарочно все это сделал и готов принять наказание! — кричал он.

Кодзиро поправил кимоно, пригладил волосы.

— Развяжите его, — сказал он неожиданно ровным голосом.

— Вы... вы уверены, что его стоит отпустить? — спросил, заикаясь, Сахэй.

— Можете его отпустить, — чеканил слова Кодзиро. — Если вы считаете, что его следует наказать, могу предложить способ. Вылейте ему на голову ведро кипятку. От этого он не умрет.

— Ведро кипятку? — вздрогнул Сахэй.

— Или отпустите его.

Сахэй переглянулся с конторскими.

Принесли веревку, чтобы потуже связать Иори, но мальчик неистово отбивался.

— Я ведь сказал, что приму наказание. Я не убегу. Я все сознательно сделал. Пусть купцы просят прощения, но не сын самурая. Подумаешь, ведро кипятку!

— Хорошо, ты сам согласился, — сказал Сахэй.

Закатав рукава, он медленно приближался к Иори с ведром.

— Закрой глаза, Иори! Иначе ослепнешь, — крикнул кто-то с противоположной стороны улицы.

Иори зажмурился, даже не взглянув на кричавшего. «Всего лишь ведерко!» — убеждал он себя. Ему хотелось забыться, взять себя в руки, но это мало кому под силу в его возрасте. Капли пота казались ему горячей воды, мгновения тянулись, как вечность.

— Да это же Садо! — воскликнул Кодзиро, взглянув на другую сторону улицы.

— Что у вас здесь стряслось? — спросил старый самурай, подходя с Нуиноскэ к конторе.

— Наказываем мальчишку, — усмехнулся Кодзиро.

— Наказываете? — переспросилСадо. — Хорошо, накажите его, если он заслужил. А я посмотрю.

Кодзиро мгновенно сообразил, что в жестокости наказания обвинят его.

— Стойте! — сказал он. — Хватит!

Иори приоткрыл глаза, но несколько мгновений ничего не видел, но потом узнал Садо.

— Вы тот самый самурай, который приезжал в храм Токугандзи в Хотэнгахаре! — воскликнул мальчик, узнав Садо.

— Ты меня помнишь?

— Да, господин.

— А что произошло с твоим учителем, Мусаси? Иори закрыл ладонями глаза.

Знакомство Садо с мальчиком оказалось неприятной неожиданностью для Кодзиро. К его счастью подошел старший матрос и объявил, что все могут подняться на палубу.

— Корабль не отплывет до захода солнца? — спросил Садо.

— Да-да, — подтвердил Сахэй, ходивший взад-вперед по конторе.

— Значит, есть время отдохнуть.

— Пожалуйста! Сейчас подадут чай.

На пороге конторы появилась Оцуру и подозвала управляющего.

— Контора не подходящее место для гостей. Не изволите ли пройти в дом? — предложил Сахэй.

— Весьма признателен, — ответил Садо. — Кому я обязан любезностью. Хозяйке дома?

— Да, она желает вас поблагодарить.

— За что?

Сахэй почесал в затылке.

— Полагаю за то, что Иори не пострадал.

— Да, кстати, позовите его. Хочу с ним поговорить.

Сад, через который вели Садо, был обычным для дома богатого купца. С одной стороны сад упирался в складскую стену, но был тщательно ухожен, растения и дорожки заботливо политы. В сад была подведена проточная вода.

Осэй и Оцуру приветствовали гостя в гостиной, где были расставлены подносы с чаем, сладостями и табаком. Пахло благовониями.

Садо сел на пороге комнаты со словами:

— Проходить не буду, у меня грязные ноги.

Наливая гостю чай, Осэй поблагодарила его за спасение Иори.

— Я раньше встречал этого мальчика, — сказал Садо. — Как он оказался в вашем доме?

Выслушав рассказ Осэй, Садо сказал:

— Я только что наблюдал за Иори. Я восхищен его выдержкой и самообладанием. Мальчика с таким характером нельзя держать в купеческом доме. Не могли бы вы отдать его мне? Мы в Кокуре воспитаем Из него самурая.

Осэй не возражала.

Оцуру поднялась, чтобы позвать Иори, но он сам появился из-за Двери, где слышал весь разговор.

— Поедешь со мной? — спросил Садо.

Иори не сдержал ликования.

Садо пил чай, а тем временем Оцуру принесла одежду для Иори: кимоно, брюки-хакама, ноговицы, тростниковую шляпу — все новое. Это были первые в жизни Иори хакама.

В лучах заходящего солнца «Тацумимару» поднял черные паруса. Иори стоял у борта, размахивая новой шляпой.

УЧИТЕЛЬ КАЛЛИГРАФИИ

В квартале торговца рыбой в Окадзаки на повороте в узкий переулок стояла вывеска, гласившая: «Просвещение для юношества. Обучение чтению и письму». Вывеска была подписана именем Мука, который, видимо, был честным бедным ронином, зарабатывавшим на жизнь уроками.

Каллиграфия объявления вызывала лишь улыбку у прохожих детской корявостью, но Муку это не смущало. «Я в сердце все еще дитя, — говаривал он. — И сам учусь со своими учениками».

Переулок упирался в бамбуковую рощу, за которой находился конный манеж дома Хонды. В хорошую погоду над площадкой клубилось облако пыли от скачущих лошадей. Хонда гордились своим происхождением от легендарных воинов Микавы, военным традициям которых следовал и род Токугава.

Мука проснулся после полуденного отдыха, сполоснул лицо у колодца. Серое без подкладки кимоно больше бы подходило сорокалетнему мужчине, однако Муке не исполнилось еще и тридцати. Затем Мука направился в рощу, где одним ударом меча срубил толстый бамбук. Он промыл обрубок у колодца, вернулся в комнату, вставил в полую середину обрубка цветущий вьюнок.

— Неплохо, — сказал Мука, полюбовавшись на свою работу. Достав кисти и тушь, Мука принялся за упражнения в каллиграфии, беря за образцы оттиски с прописей Кобо Дайси. Мука значительно преуспел в каллиграфии, если судить по тому, как были начертаны иероглифы на вывеске у поворота в переулок.

— Вы дома? — спросила соседка, жена продавца кистей.

— Заходите! — пригласил ее Мука.

— Я просто хотела спросить... Я только что слышала странный треск. Не знаете, что случилось?

— Это я срубил бамбук, — засмеялся Мука.

— Я очень беспокоюсь за вас. Муж говорит, что за вами охотятся какие-то самураи.

— Не переживайте, моя жизнь и гроша не стоит.

— Такое легкомыслие! Сейчас ведь могут убить без причины.

Соседка продолжала разговор, правда на сей раз не задавая обычного вопроса о том, почему Мука до сих пор не женат. Мука не мог дать ей вразумительного ответа, хотя ссылался на то, что просто не нашел невесту по душе. Его соседи знали, что Мука — ронин из Мимасаки, прежде живший в Киото и в окрестностях Эдо. Питая страсть к наукам, он мечтал открыть в Окадзаки хорошую школу.

Молодость, мягкость натуры, честность Муки привлекали множество девушек, а также родителей, имевших дочерей на выданье.

Соседка ушла. Муке нравился этот уголок города. Здесь все знали друг друга, кипели свои страсти, на улицах постоянно устраивались то праздничные, то храмовые процессии, то похороны.

В сумерках Мука вышел из дома. На улицах Окадзаки звучали бамбуковые флейты, пели цикады и сверчки, посаженные в крохотные клетки); слышались заунывное пение слепых нищих, выкрики торговцев дынями и суси. Приглушенно горели фонари, люди в легких кимоно шли не спеша. Девушки шептались за спиной Муки.

Продавец кистей ужинал с женой, когда мимо их дома прошел Мука.

— И куда это он все ходит? — щелкнула языком жена. Учит детей по утрам, отдыхает или занимается после обеда, а вечером уходит из дома. Как летучая мышь.

— И что плохого? Холостяк. Не станешь же ты ему пенять за ночные развлечения, — усмехнулся муж.

— Снова куда-то пошел, — услышал за спиной Мука.

— И как всегда, ни на кого не смотрит.

Мука миновал боковые улочки, где обитали местные куртизанки, которые слыли одной из главных достопримечательностей трактира Токайдо. Выйдя на западную окраину городка, Мука остановился и раскинул руки, чтобы остыть. Впереди виднелась река Яхаги, через которую был переброшен мост в двести восемь пролетов, самый длинный на тракте Токайдо. На мосту его ждал человек в монашеском облачении.

— Мусаси?

Мусаси улыбнулся Матахати, одетому в монашье облачение, и спросил:

— Учитель вернулся?

— Нет.

Плечом к плечу они медленно пошли по мосту. На противоположном берегу реки среди сосен стояла старая обитель монахов школы Дзэн. Холм назывался Хатидзёдзи, поэтому монастырь носил его имя. Мука и Матахати взобрались по темному склону к воротам.

— Ну как, нелегко постигать Дзэн?

— Тяжело, — краснея, признался Матахати, склонив выбритую до синевы голову. — Я не раз подумывал убежать отсюда. Учение — такая мука! Наверное, проще сунуть шею в петлю, чем стать честным человеком.

— Не отчаивайся! Ты пока еще на начальных ступенях. Настоящие занятия начнутся, когда учитель согласится взять тебя в ученики.

— Порой мне и самому удается кое-чего добиться. Я работаю над собой. Я думаю про тебя, когда мне плохо. Если ты смог преодолеть недостатки, почему бы и мне не стать лучше?

— Вот это правильно! Все, что могу я, подвластно и тебе.

— Мне помогают воспоминания о Такуане. Меня казнили бы, если бы не он.

— После перенесенных мучений ты ощутишь великую радость от наслаждений, — задумчиво произнес Мусаси. — Всю жизнь, днем и ночью, на людей накатывают то волны горя, то волны радости. Они не чувствовали бы прелести жизни, испытывай они только наслаждения. Удовольствия пресыщают.

— Я, кажется, начинаю это понимать.

— Например, обычный зевок. Если ты зеваешь после тяжелой работы — это одно, а если от безделья — совсем другое. Большинство людей на свете умирают, так и не познав наслаждения от зеванья!

— Да, нечто подобное говорили у нас в монастыре.

— Надеюсь, учитель возьмет тебя. Я тоже мечтаю послушать его наставления. Хочу побольше узнать о Пути.

— Когда он вернется?

— Трудно сказать. Буддийские мудрецы, как облака, странствуют по три года. Учись ждать.

— Тебе тоже придется потерпеть.

— Да. Мне нравится моя теперешняя жизнь среди простых и бедных людей. Это тоже хорошая тренировка. Я не теряю времени даром.

Покинув Эдо, Мусаси пришел в Ацуги. Затем, гонимый сомнениями, укрылся в горах Тандзава, которые он оставил два месяца спустя в еще более встревоженном состоянии духа. Преодолев одну трудность, Мусаси столкнулся с другой. Порой ему казалось, что и его собственный меч враждебен ему. Иногда он думал, что мог бы пойти по легкому пути. Зажив простой семейной жизнью с Оцу, он не терзался бы так, как сейчас. Жизнь обывателя ставит человека в рамки, с которыми Мусаси не мог примириться.

Иногда Мусаси чудилось, что он совершенно потерялся в жизни, а злые демоны пожирали его сердце. Бывали и дни, когда мысли его прояснялись и он находил упоение в добровольном уходе от мирской суеты. В душе его непрестанно сражались свет и тьма. Дни и ночи напролет Мусаси носило по волнам отчаяния и беспричинной радости. Размышления о Пути Меча — долгом и взыскательном — рвали ему сердце, потому что Мусаси все болезненнее чувствовал свое несовершенство. Случались дни, когда жизнь отшельника вдохновляла его на приятные мысли об Оцу.

Спустившись с гор, Мусаси сначала отправился в храм Югёдзи в Фудзисаве, потом в Камакуру, где он встретил Матахати. Не желая возврата к беспутной жизни, Матахати остался в Камакуре, где было множество буддийских монастырей. Душевные терзания Матахати были горше сомнений Мусаси.

— Еще не поздно, — успокаивал его Мусаси. — Научись владеть собой и для тебя начнется новая жизнь. Безвыходность наступает в тот момент, когда ты говоришь себе, что все кончено. Поверь мне, я сам уперся в незримую преграду. Временами мне кажется, что у меня нет будущего. Я чувствую пустоту в голове и в сердце. Ощущение такое, словно меня захлопнули в раковину. Порой я ненавижу себя. Я заставляю себя двигаться вперед, разбиваю раковину, и мне предстает новый путь. Я спустился с гор в надежде встретить человека, который способен мне помочь, — признался Мусаси.

Этим человеком был монах Гудо.

— Это он помог тебе в поисках Пути на первых порах? Не замолвишь ли за меня словечко? — попросил Матахати.

Несколько лет назад Гудо отправился странствовать по восточным и северо-восточным провинциям. Он был непредсказуемым человеком, который сегодня в Киото мог наставлять императора в учении Дзэн, а завтра оказаться в крестьянской хижине. Было известно, что Гудо раз останавливался в храме Хатидзёдзи в Окадзаки, поэтому по совету одного монаха друзья решили ждать его здесь.

Мусаси и Матахати сидели в каморке, где ночевал Матахати. Его не допускали в монастырскую спальню, поскольку официально он не принял монашество.

— Ох, эти комары! — жаловался Матахати, дымя курением от насекомых. — Пойдем лучше на свежий воздух.

Они уселись на галерее главного храма. В монастырском дворе не было ни души. Дул прохладный ветерок.

— Как у нас в Сипподзи, — задумчиво проговорил Матахати.

— Похоже, — отозвался Мусаси.

Повисло молчание. Они всегда замолкали, когда вспоминали родную деревню, Оцу либо события в их жизни, о которых они не хотели говорить вслух.

— Я давно хотел поговорить с тобой... — нерешительно начал Матахати.

— О чем?

— Спросить об Оцу... — Матахати поперхнулся, но; пересилив себя, продолжал: — Где она сейчас? Я часто о ней думаю и мысленно прошу прощения. Стыдно признаться, но я держал ее в Эдо у себя, хотя между нами ничего не было. Она не подпускала меня ни на шаг. Когда я ушел на сражение в Сэкигахару, Оцу постигла участь отцветшего цветка, а сейчас она цветет на другом дереве, даря ему свою прекрасную душу.

Голос Матахати зазвучал торжественно.

— Такэдзо!.. Нет, Мусаси, умоляю, женись на Оцу! Ты единственный можешь спасти ее. Я прежде никогда не попросил бы тебя об этом, но сейчас, когда я твердо решил пойти в ученики к Гудо, я признаю, что Оцу не будет моей. Я переживаю за ее судьбу. Найди ее и подари ей счастье, которое она ждет столько лет.

Мусаси покинул монастырь около трех часов утра. Он шел по темной тропинке с поникшей головой. В ушах звучали слова Матахати Сколько бессонных ночей терзался Матахати, чтобы решиться на это откровение. Положение Мусаси было еще сложнее. Он не мог сказать: «Я не хочу жениться на Оцу. Она — твоя невеста. Раскайся очисть свою душу и вновь завоюй ее сердце». Мусаси так ничего и не ответил Матахати, потому что любые его слова прозвучали бы неискренне.

— Я не могу стать учеником Гудо, пока Оцу не устроит свою жизнь. Ведь это ты настоял, чтобы я занялся самосовершенствованием и постижением Закона. Если ты мне друг, спаси Оцу! В этом и мое единственное спасение! — горячо говорил Матахати.

Книга с неПУТЬёвого сайта Вишнякова Андрея http://ki-moscow.narod.ru

Мусаси удивился, когда Матахати умолк на полуслове и зарыдал. Он не подозревал, что тот (способен на столь глубокие чувства. Мусаси поднялся, чтобы идти домой, и Матахати вцепился ему в рукав, умоляя дать ответ.

— Мне нужно подумать, — выдавил из себя Мусаси.

Теперь он проклинал себя за трусость, которая не позволила ему \ быть откровенным с другом детства.

Мусаси злился на себя, припоминая все свои ошибки. Зайдя в тупик, он расстался с Иори и Гонноскэ, с друзьями из Эдо. Он не смог выбраться из раковины. Его опустошенная душа таилась взаперти, никому не нужная, как пустая оболочка цикады.

Прохлада коснулась лица — Мусаси вышел к реке Яхаги. Мусаси, услышав свистящий звук, присел. Пуля пролетела в полутора метрах от него. Мусаси подсчитал по числу вдохов и выдохов, что стреляли издалека. Он спрыгнул под мост и как летучая мышь слился с одной из опор. Через несколько минут со стороны холма Хатидзё послышался топот троих бегущих мужчин. Остановившись у моста, они начали искать тело. Человек с мушкетом не сомневался, что попал в цель. Он был в более темной одежде, чем его спутники, а лицо закрыто маской так, что виднелись только глаза.

Небо уже начало светлеть, медные украшения на прикладе мушкета тускло заблестели.

Мусаси не представлял, кто в Окадзаки желал бы его смерти. Конечно, он давно потерял счет тем, кого победил на поединках и которые рвались отомстить ему. Жаждой мести горели родственники и друзья убитых им соперников. Следующий по Пути Воина живет под постоянной угрозой смерти. Если он избегал одной опасности, то лишь ценой того, что множил ряды своих недоброжелателей, увеличивая риск в будущем. Опасность служила точильным камнем, на котором самурай оттачивал дух. Враги были его учителями.

Опасность встряхнула Мусаси, мгновенно выведя его из подавленного состояния. Он перешел на неглубокое неслышное дыхание. Враги были совсем рядом. Зрачки Мусаси расширились. Одетые в черное, как бандиты, люди имели самурайские мечи. Единственными самураями в здешних краях были те, кто состоял на службе в доме Хонды в Окадзаки и в доме Овари в Нагое, но в этих кланах врагов у Мусаси вроде бы не было.

Человек с мушкетом нырнул в тень, зажег запальный фитиль и стал им размахивать, подавая кому-то сигнал. Видимо, по другую сторону моста находились еще люди. Надо было действовать, но стоило Мусаси шевельнуться, как его сразит мушкетный огонь. Если он и добежит до другого берега, там его может поджидать еще большая опасность. Под мостом его неминуемо найдут.

План действий пришел сам собой. Он противоречил здравому смыслу и принципам «Искусства Войны». Мусаси следовал интуиции зрелого воина. Ее нельзя смешивать с животным инстинктом. Внезапное решение зреет словно помимо разума, но в нем воедино сливаются боевой опыт, зрелость ума и дисциплина духа. Это способность за мгновение принять единственно правильное решение, минуя длинную цепочку размышлений.

— Если вы ищете меня, то я здесь! — крикнул Мусаси.

Ответом ему был новый выстрел, но Мусаси уже исчез из убежища и под мостом атаковал своих преследователей. Длинный меч рассек одного сверху вниз, короткий меч горизонтальным движением полоснул другого. Третий человек побежал по мосту. Мусаси шагом последовал за ним, останавливаясь и прислушиваясь. Мусаси благополучно добрался до дома.

На следующее утро у его дверей появились два самурая. Они растерялись, увидев перед входом множество детских сандалий.

— Вы учитель Мука? — спросил один из них. — Мы из дома Хонды. Мусаси оторвался от листа, на котором выводил иероглиф.

— Я Мука.

— Ваше настоящее имя Миямото Мусаси? Мы знаем, не скрывайте.

— Да, я Мусаси.

— Вы знакомы с Ватари Симой?

— Что-то не припоминаю.

— Он говорит, что вы встречались на поэтических вечерах.

— Действительно. Мы виделись в доме наших общих друзей.

— Не могли бы вы провести у него вечер?

— Он ошибается, если считает, что я способен сочинять стихи хай-ку. Меня приглашали на вечера поэзии, но я мало что смыслю в словесности.

— Мы полагаем, что с вами хотели бы обсудить вопросы боевого

искусства.

Ученики Мусаси с тревогой смотрели на самураев. Мусаси, немного помолчав, ответил:

— В таком случае я готов. Когда?

— Сегодня вечером вам удобно?

— Хорошо.

— За вами пришлют паланкин.

— Спасибо, я буду ждать. Обернувшись к ученикам, Мусаси произнес:

— За работу! Вы не должны отвлекаться. Смотрите на меня — я тоже упражняюсь. Нужно заниматься так сосредоточенно, чтобы не слышать даже стрекота цикад. Будете лодырничать, станете вроде меня учиться в почтенном возрасте.

Мусаси улыбнулся, обводя взглядом вымазанные тушью ребячьи личики.

К вечеру Мусаси надел хакама и стал ждать. Соседка, жена продавца кистей, чуть не рыдала, ожидая чего-то ужасного. Мусаси утешал ее как мог, и в это время прибыл паланкин, но не обыкновенный плетеный, которых много на улицах, а лакированный и в сопровождении двух самураев и трех слуг. Высыпавшие из домов соседи перешептывались.

— Это паланкины только для важных господ.

— Наш учитель, оказывается, не так прост.

— Куда это ойхсобрался?

— Вернется ли)?

Самураи закрыли дверцы паланкина, приказали зевакам расступиться, и процессия тронулась.

Мусаси не знал причины приглашения, но подозревал, что она связана с происшествием у моста Яхаги. Вероятно, Сима хочет расследовать убийство двух самураев Хонды. А может, Сима сам задумал слежку и нападение и сейчас решил встретиться в открытую. Мусаси не ожидал ничего хорошего от предстоящего вечера, но счел нужным смириться с обстоятельствами. «Искусство Войны» учит, что решение должно диктоваться конкретной обстановкой-

Паланкин мягко покачивался, как лодка в море. До слуха Мусаси донесся шум ветра в сосновых вершинах, значит, замок совсем близко. Мусаси со стороны не походил на человека, который предчувствует опасность, веки его были полуприкрыты в дреме.

Послышался скрип ворот, шаги носильщиков замедлились, голоса самураев зазвучали тише. Паланкин пронесли по дорожке, освещенной фонарями. Слуги помогли Мусаси выйти из паланкина и провели в павильон, со всех сторон продуваемый приятным ветерком. Здесь со-| всем не чувствовалась ночная духота. Огни светильника то замирали,] то ярко вспыхивали.

— Я — Ватари Сима, — представился хозяин. Это был типичный самурай Микавы, крепкий, коренастый, полный сил.

— Я — Миямото Мусаси, — так же просто представился Мусаси,] отвесив поклон.

— Усаживайтесь поудобнее, — с поклоном ответил Сима. Без лишних слов он перешел к делу:

— Мне доложили, что вчера ночью вы убили двух самураев.

— Да, это правда, — взглянул Мусаси в глаза Симы.

— Должен извиниться перед вами, — продолжал Сима. — Мне ^ дожили о случившемся сегодня, было проведено расследование. Ваше имя известно мне давно, но я не знал,.что вы живете в Окадзаки. Мне сказали, что в вас стреляли. Один из нападавших был учеником ^ кэ Гумбэя, мастера стиля Тогун.

Мусаси не почувствовал в словах Симы неискренности. Оказалось, что ученик Гумбэя был одним из нескольких самураев Хонды, которые когда-то учились в школе Ёсиоки. Они решили убить человека, разгромившего их школу.

Мусаси знал, что имя Кэмпо до сих пор широко почитается, особенно в западной Японии. В каждом владении здесь находился самурай, который учился у Кэмпо. Мусаси ответил, что понимает чувства бывших учеников, но считает их выражением личной неприязни, а не серьезным поводом для столкновения в соответствии с принципами «Искусства Войны». Сима, казалось, согласился с Мусаси.

— Я сделал внушение оставшимся в живых, — сообщил он. — Надеюсь, вы забудете этот случай. Гумбэй тоже очень недоволен. Если хотите, я его представлю вам и он принесет извинения.

— Не обязательно. Подобные истории постоянно случаются с каждым, кто посвятил жизнь боевому искусству.

— Но все же...

— Забудем про извинения. Если Гумбэй хочет поговорить о Пути, я с удовольствием с ним побеседую. Его имя известно по всей стране.

Разговор с Гумбэем сосредоточился на мечах и фехтовании.

— Я хотел бы узнать от вас о стиле Тогун, — сказал Мусаси. — Вы

разработали его?

— Нет, — ответил Гумбэй.— Я изучил его у своего учителя Кавасаки Кагиноскэ из провинции Этидзэн. Согласно записям, которые он мне оставил, он разработал его во время пребывания на горе Хакуун в Код-зукэ. Вероятно, он перенял технику у монаха из Тэндая по имени То-гумбо. Пожалуйста, расскажите о себе. Я не раз слышал ваше имя и полагаю, что вы гораздо старше. Пользуясь вашим присутствием, я хотел бы попросить вас дать мне урок.

Тон Гумбэя был дружеским, но тем не менее его слова означали приглашение на бой.

— В другой раз, — улыбнулся Мусаси. — Мне пора идти. Я даже не

знаю дороги домой.

— Наш человек проводит вас, — сказал Сима.

— Я посетил место вчерашнего боя и не нашел соответствия между положением тел и характером ран. Я расспросил человека, который уцелел. По его словам, вы дрались двумя мечами.

Мусаси ответил, что этот прием получается у него помимо его воли. Действуя двумя мечами, он чувствует, будто сражается одним.

— Не скромничайте, — настаивал Гумбэй. — Расскажите поподробнее. Как вы тренируетесь? Как можно овладеть этой виртуозной

техникой?

Мусаси понял, что без объяснений ему не уйти. Он обвел глазами комнату и попросил дать ему два мушкета, стоявшие в нише. Мусаси, взяв мушкеты за стволы, встал посредине комнаты.

— Два меча — как один меч. Один меч — как два меча. У человека две руки, но они принадлежат одному телу. Все на свете сводится к единому началу. В этом смысле все стили и все приемы по сути одинаковы. Сейчас покажу.

Мусаси говорил легко и спокойно.

— С вашего позволения, — сказал он, начав быстро вращать мушкеты. В комнате поднялся маленький смерч.

Мусаси прекратил вращение и поставил мушкеты на место.

— Может быть, я дал вам некоторое представление о стиле, — улыбнулся Мусаси. Поклонившись, он вышел.

Сима от удивления забыл послать провожатого с Мусаси.

Выйдя за ворота замка, Мусаси с облегчением вздохнул. Он так и не выяснил истинных намерений Ватари Симы, но одно теперь стало ясно: здесь узнали, кто он. Мусаси к тому же оказался втянутым в неприятную историю. Самое разумное — немедленно покинуть Окадза-ки, но Мусаси помнил, что обещал Матахати дождаться возвращения Гудо. )

Впереди засветились огни Окадзаки, и кто-то окликнул Мусаси из придорожной часовни:

— Это я, Матахати. Мы беспокоились и вышли тебя встречать.

— Почему? — спросил Мусаси.

— Мы заходили к тебе домой. Соседка рассказала, что за тобой стали наблюдать какие-то люди.

— Кто это «мы»?

— Учитель вернулся.

Гудо сидел на веранде часовни. Внешность его была необыкновенной — высохший, как огромная цикада, с глубоко посаженными и горящими, как угли, глазами. На вид ему было около пятидесяти, хотя возраст таких людей нельзя определить. Гудо был сухой и жилистый, низкий голос гудел, как в бочке.

Мусаси приник к земле в поклоне перед учителем. Гудо молча смотрел на него.

— Давно мы не виделись, — наконец произнес Гудо.

— Очень, — тихо ответил Мусаси, поднимая голову.

Только два человека на этом свете могли разрешить сомнения Мусаси — Гудо и Такуан. И наконец Гудо вернулся. Мусаси и Матахати ждали его целый год. Мусаси смотрел на лицо монаха, как на лунный лик.

Неожиданно из груди Мусаси вырвался стон:

— Учитель!

— Что с тобой? — вымолвил Гудо.

Он мог бы и не задавать вопрос, потому что обо всем знал. Мусаси вновь припал лбом к земле.

— Минуло десять лет с той поры, как я расстался с вами.

— Неужели?

— За эти долгие годы я почти не продвинулся в постижении Пути.

— Ты говоришь, как дитя. Значит, ты ушел недалеко.

— И глубоко сожалею о своей никчемности.

— Сожалеешь?

— Тренировки и занятия самосовершенствованием оказались тщетными.

— Обычные твои сомнения. Они мешают тебе достигнуть совершенства.

— Может, мне следует отказаться от своих попыток?

— Тебя замучают сожаления в содеянном, ты превратишься в отщепенца, более низкого, чем ты был в годы безумной юности.

— Я понимаю, что, оставив Путь, я погружусь в бездну, но попытка одолеть вершину вызывает ощущение бессилия. Я словно угодил в ловушку половинчатости — ни фехтовальщик, ни совершенный человек.

— Ты правильно оцениваешь свое состояние.

— Учитель, ты знаешь, в каком отчаянии я пребываю! Что мне делать? Научи! В чем искать спасение от смятений и безволия?

— Меня ли об этом спрашивать? Ты можешь полагаться лишь на

себя.

— Позволь мне вновь припасть к твоим ногам, чтобы внимать твоим наставлениям. Мы с Матахати ждем твоего слова. Ударь меня посохом и пробуди от беспросветной пустоты. Прошу тебя, сэнсэй, помоги мне! — Мусаси не поднимал головы. Он не плакал, но голос его дрожал.

Гудо поднялся и бесстрастным голосом произнес:

— Пойдем, Матахати!

Мусаси бросился за монахом, в мольбе хватая его за рукав. Монах молча покачал головой. Мусаси молил' учителя не отринуть его.

— Что ты хочешь услышать от меня? Что я еще могу дать тебе? Разве что стукнуть хорошенько по голове! — гневно воскликнул Гудо. Гудо занес кулак, но он застыл в воздухе.

Мусаси разжал пальцы. Монах удалялся быстрыми шагами, не оглянувшись.

Матахати сказал Мусаси:

— В монастыре я объяснил ему, почему мы просимся к нему в ученики, он ничего не ответил. Он разрешил мне быть рядом с собой. Мне кажется, что тебе тоже следует остаться. Когда учитель будет в хорошем расположении духа, ты спросишь его о том, что тебя волнует.

Гудо обернулся и позвал Матахати. Тот бросился со всех ног, крикнув на бегу:

— Пожалуйста, послушай моего совета!

Мусаси послушался друга, зная, что расставание с Гудо будет для него роковы.м. В нескончаемом потоке времени шесть-семь десятилетий человеческой жизни — всего лишь краткий миг. И если в это мгновение вам суждена встреча с человеком, подобным Гудо, глупо упускать бесценный дар общения с ним.

«Небеса посылают мне сей дар», — подумал Мусаси, и глаза у него повлажнели.

Он последует за Гудо даже на край земли и не отстанет, пока не услышит заветного слова.

Гудо прошел мимо холма Хатидзё, уже забыв о храме. Выйдя на тракт Токайдо, он свернул на запад в сторону Киото. Сердце его уже срединилось с водами и облаками.

КРУГ

Учитель Гудо путешествовал весьма необычно. Дождливый день он провел в гостинице, и Матахати делал ему прижигание моксой. Неделю он прожил в храме Дайсэндзи, потом на несколько дней остановился в монастыре секты Дзэн в Хиконэ. Продвигаясь с такой скоростью, они долго добирались до Киото.

Мусаси ночевал где придется. Если Гудо останавливался в гостинице, Мусами спал у порога или снимал приют по соседству. Когда монах и Матахати ночевали в монастыре, Мусаси ютился у ворот обители. Мусаси не роптал на лишения, он жаждал услышать заветное слово Гудо.

Однажды ночью, когда они остановились в монастыре у озера Бива, Мусаси вдруг заметил, что настала осень. Увидев свое отражение в воде, он ужаснулся: с водной глади на него смотрел нищий бродяга. Волосы сбились в колтун, потому что он дал обет не пользоваться гребнем, пока не получит наставление Гудо. Несколько недель Мусаси не мылся и не брился. Его одежда от грязи одеревенела и терла кожу. «Какой я глупец!» — подумал Мусаси. Он захохотал как умалишенный. Он одержимо преследовал Гудо, но чего он ждал от монаха? Неужели нельзя жить, не терзая душу и тело? Мусаси даже пожалел вшей, копошившихся в его скверных лохмотьях.

Гудо твердо заявил, что ему нечем помочь Мусаси. Бессмысленно требовать от учителя того, чем тот сам не обладал. Неразумно обижаться на то, что Гудо относился к Мусаси хуже, чем к бродячей собаке. Мусаси взглянул на небо сквозь гриву спутанных волос. Луна светила по-осеннему. Москиты пропали, а Мусаси и не почувствовал этого, настолько заскорузла его кожа.

Мусаси ощущал, как нечто ускользает от его понимания, но не мог облечь в слова свои переживания. Оковы спали бы с его меча, если бы ему удалось уловить суть происходящего. Все прояснилось бы в мгновение ока. Порой Мусаси казалось, что он вот-вот разгадает неуловимое нечто, но в последний миг оно неумолимо ускользало! Он готов был умереть, постигая смысл Пути, иной цели в его жизни не существовало. Как проникнуть в таинственное нечто? Что оно? Мастерство фехтования? Нет. Секрет процветания в бренном мире? Пустое. Соединение с Оцу? Нет, любовь женщины не должна властвовать над мужчиной.

Мусаси томился в постижении всеобъемлющего ответа, который охватывал бы весь мир вокруг и умещался бы в маковое зернышко. Взгляд Мусаси упал на табличку на воротах монастыря. Он прочитал строки, залитые лунным светом.

Найди первооснову, молю тебя.

Следуй мудрости предков:

Не рви безжалостно листья,

Не мни себя крепкой ветвью.

Это было изречение из завещания Дайто Кокуси, основателя храма Дайтокудзи. Мусаси внимательно перечитал последние строки. Листья и ветви. Сколько людей кружится в вихре никчемных дел! Не он ли — пример тщеты? Мусаси немного успокоился от этой мысли, но сомнения не покинули его. Почему меч перестал повиноваться ему? Почему глаза его не видят цель? Что мешает обрести душевный покой?

Он знал, что, далеко продвинувшись в постижении Пути, неизбежно наткнешься на несущественные детали — листья и ветви. Как разорвать замкнутый круг? Как проникнуть в суть?

Мусаси вспомнил шутливые стихи Гудо:

Десятилетия скитаний

Смешат меня До слез.

Убогое платье и дыры в шляпе!

Стук в ворота буддийской мудрости.

А Будды Закон совсем немудрен:

Вкушай свой рис, пей чай, носи свою одежду.

Гудо сочинил их, когда был в теперешнем возрасте Мусаси.

Когда Мусаси впервые пришел в Мёсиндзи, Гудо прогнал его. «С чего тебе стукнуло в голову явиться с вопросами именно ко мне?» — кричал монах. Мусаси не смутился, и Гудо, вынужденный принять его, прочитал ему насмешливое сочинение. И вот недавно Гудо лишь посмеялся над ним, заметив: «Растекаешься в словах. Суетное занятие!»

Мусаси не спалось, и он стал прохаживаться у ворот. Из монастыря показались Гудо и Матахати. Они торопливо пошли по дороге. Видимо, поступило срочное известие из Мёсиндзи, главного монастыря секты, к которой принадлежал Гудо. Монах и Матахати направились к мосту в Сэте. Мусаси вместе с ними миновал городок Сакамото, где под призрачной осенней луной спали наглухо закрытые лавки и темные харчевни. Сразу за городком начался подъем в гору Хиэй, мимо храмов Миидэра и Сэкидзи, затянутых туманом. Кругом не было ни души. Когда они достигли перевала, Гудо что-то сказал Матахати. Внизу раскинулся Киото и мерцало озеро Бива. Серебристое море тумана объяло окрестности.

Шедший позади Мусаси поднялся на перевал, едва не наткнувшись на Гудо. Впервые за несколько недель их взгляды встретились. Гудо молчал. Мусаси не смел заговорить первым. «Сейчас свершится!» — подумал Мусаси. Если монах удалится в Мёсиндзи, то придется ждать его еще несколько недель.

— Прошу...—- вымолвил Мусаси. Он прерьтисто дышал, а его голос дрожал, как у напуганного ребенка. Он робко шагнул к Гудо.

Монах даже не спросил, что нужно Мусаси. Лицо Гудо оставалось бесстрастным, как у лакированной статуи. Лишь глаза горели гневом, пронзая Мусаси.

— Прошу, учитель... Единственное слово мудрости! Всего одно! — Мусаси упал на колени.

— Довольно! Я это уже слышал, — оборвал его Гудо. — Матахати каждый день рассказывает мне про тебя. Я знаю все, даже про женщину.

Слова падали, как ледяные глыбы. Мусаси не поднимал головы.

— Матахати, палку! — приказал монах.

Мусаси закрыл глаза в ожидании удара, но Гудо только очертил круг вокруг него. Отбросив палку, он сказал:

— Пойдем, Матахати!

Они ушли. Мусаси был вне себя от гнева. Он страдал, а Гудо отверг его, не пожелав научить мудрости. Жестокость, бессердечность. Монах играл жизнью человека.

— Скотина в монашьем облачении! — выругался Мусаси. Гудо не раз говорил ему: «У меня ведь ничего нет». А вдруг в глупой голове монаха действительно «ничего нет»? «И без тебя обойдусь!» — решил Мусаси. Теперь он будет надеяться только на себя. В жизни можно рассчитывать лишь на собственные силы. Он ничем не хуже Гудо и его наставников.

Мусаси стоял, не сводя глаз с луны, и гнев его утихал. Взгляд его упал на очерченный монахом круг. Мусаси так и не ступил за него. Он вспомнил палку, которая не опустилась на его голову.

«Что означает круг? — задумался Мусаси. — Линия без начала и конца, замкнутая и совершенная. Если расширить ее до бесконечности, получится вселенная. Если сжать, то она обратится в крохотное зернышко, в котором заключена его душа. Душа — круг. Вселенная — круг. Значит, его душа и вселенная — единое целое».

Мусаси вытащил из ножен меч и направил его под углом к земле. Тень от клинка походила на букву «о». Окружность вселенной не изменилась, стало быть, не переменился и Мусаси. Иной стала лишь тень. «Прозрачная тень! — подумал Мусаси.— Тень — не моя суть». Стена, в которую он бился головой, была тенью, призраком его смятенного ума.

Мусаси поднял голову. Могучий крик вырвался из его груди. Он взял в левую руку короткий меч. Тень изменилась, но круг-символ вселенной остался прежним. Два меча слились в один, и оба стали частью круга. Мусаси с глубоким вздохом посмотрел на луну. И круг на небесах может воплощать и меч, и душу смертного.

— Учитель! — крикнул Мусаси, бросаясь за Гудо.

Мусаси теперь ничего не требовал от монаха, но хотел просить прощения за то, что несколько мгновений назад ненавидел его.

Сделав шаг-другой, Мусаси остановился. «Это всего лишь листок и ветви», — подумал он.

СИНЯЯ ТКАНЬ ИЗ СИКАМЫ

— Оцу здесь?

— Да!

Из-за плетня появилось лицо Мамбэя, торговца пенькой.

— Вы Мамбэй? — спросила Оцу.

— Да. Простите за беспокойство, но я принес новость, любопытную для вас.

— Проходите, — пригласила Оцу, указав на калитку в плетне.

Висящие на шестах куски ткани говорили о том, что дом принадлежал красильщику, который выделывал знаменитые «голубые сикама», прочную ткань, которая не выгорала на солнце. Это свойство достигалось тем, что ткань много раз погружали в индиговую краску, а потом били колотушками, так что каждое волоконце насквозь пропитывалось синевой. Оцу не совсем овладела колотушкой, но работала прилежно. Пальцы у нее посинели от краски.

Узнав в Эдо об исчезновении Мусаси, Оцу пустилась на поиски. В Сакаи она села на корабль Кобаяси Тародзаэмона и сошла на берег в рыбачьей деревне, которая стояла там, где река Сикама впадает во Внутреннее море. Здесь жила ее нянька, вышедшая замуж за красильщика. Оцу нашла няньку и поселилась в ее доме. Красильщик был небогатым человеком, поэтому Оцу сочла своим долгом помогать ему в мастерской.

Вымыв руки и стерев со лба пот, Оцу пригласила Мамбэя на веранду, но тот отказался посидеть.

— Вы из деревни Миямото? — спросил он. -Да.

— Я был в ваших краях по делам и кое-что услышал...

— О чем?

— Про вас.

— Неужели?

— И о человеке по имени Мусаси.

— Мусаси? — Оцу почувствовала, как у нее дрогнуло сердце. Мамбэй усмехнулся. Было жарко, хотя наступила осень. Торговец

обвязал голову полотенцем и присел на корточки.

— Вы знаете женщину по имени Огин?

— Сестру Мусаси?

Мамбэй утвердительно кивнул.

— Я случайно встретил ее в деревне Микадзуки в Саё. В разговоре обмолвился о вас. Она обрадовалась.

— Вы сказали, где я живу?

— Да. Я подумал, что нет повода скрывать.

— Как устроилась Огин?

— Живет в доме родственника-самурая по имени Хирата. Она сказала, что очень хочет повидаться с вами и о многом рассказать. У нее какой-то секрет, сказала. Я все боялся, что она разрыдается от волне-, ния. Там на дороге негде было написать письмо, но она просила передать, что ждет вас в гости в Микадзуки. Она и сама пришла бы сюда, да вот дела не пускают.

Мамбэй помолчал.

— Она что-то знает о Мусаси.

Торговец собирался в Микадзуки на следующее утро и предложил Оцу пойти вместе.

Когда Мамбэй выходил из дома, незнакомый молодой самурай, который сидел на берегу, лениво пересыпая песок из руки в руку, пронзительно взглянул на него. Самурай лет восемнадцати был в щеголеватой одежде и в соломенной шляпе на голове. Пройдя несколько шагов за Мамбэем, он вернулся, чтобы еще раз взглянуть на дом.

Приход Мамбэя взволновал Оцу, но она, взяв колотушку, продолжила работу. Воздух звенел от перестука колотушек красильщиков и их песен. Ни звука не сорвалось с губ Оцу, но душа ее пела от любви к Мусаси.

Она верила, что узнает от Огин, где теперь Мусаси. Огин поймет ее женским сердцем.

Колотушка замерла в руках Оцу. Давно уже она не чувствовала себя такой счастливой. Море часто казалось ей печальным и суровым, но сегодня оно ласкало взгляд, а волны словно нашептывали ей слова надежды.

Повесив ткани на сушильный шест, Оцу с тоской в сердце вышла за ворота. Краешком глаза она заметила молодого самурая, прогуливающегося у воды. Оцу впервые видела этого человека, но что-то в нем привлекло ее внимание, хотя она не разглядела ничего, кроме птицы, подхваченной морским ветерком.

Торговец пенькой и Оцу вышли из деревни рано утром. Дорога была недальней, неутомительной для женщины,

— Простите, что я обременяю вас в пути, — извинялась Оцу.

— Никаких хлопот! Вы проворно шагаете.

— Я привыкла к путешествиям.

— Говорят, вы были даже в Эдо. Не ближний путь для женщины.

— Жена красильщика рассказала?

— Нет, в Миямото. Люди любят посплетничать.

— Как неприятно!

— Ничего подобного. Если вы кого-то любите, то это ваше дело, но мне кажется, что Мусаси — черствый человек.

— Вы ошибаетесь.

— Вы его не осуждаете?

— Во всем виновата я. Единственная цель его жизни — Искусство Меча и совершенствование духа, а я не могу с этим смириться.

— По-моему, вы на свой лад правы.

— А я считаю, что лишь мешаю Мусаси.

— Такова участь женщины, но я бы не хотел, чтобы моя жена слышала мои слова.

— Огин замужем?

— Не думаю, — ответил Мамбэй и предложил выпить чаю, чтобы прекратить разговор.

В придорожной чайной они перекусили взятой из дома едой. Переночевав в Тацуно, они утром продолжили путь. К вечеру они пришли в Микадзуки.

— Это и есть Микадзуки? — тревожно спросила Оцу. — А за горой Миямото?

Оцу слышала, что Осуги вернулась в деревню.

— Да-да, — с запинкой произнес Мамбэй. — Миямото по ту сторону горы. Тянет в родные края?

Оцу окинула взором вершину хребта, четко очерченную на фоне вечернего неба. Окрестности казались пустынными.

— Немного осталось, — произнес Мамбэй. — Устали?

— Нет. А вы?

— Я привык к таким дорогам.

— А где дом Огин?

— Повыше на горе, — отозвался торговец, взглянув наверх. — Она вас поджидает.

Они торопливо миновали несколько домов. Путники обычно здесь делали привал. Местечко славилось своими дешевыми харчевнями. Вдоль дороги было несколько заведений, около которых слонялись погонщики лошадей.

— Нам надо еще выше, — заявил Мамбэй и, свернув с дороги, начал карабкаться по крутой лестнице, ведущей к местному храму.

Оцу почуяла неладное.

— Вы уверены, что мы не заблудились? Здесь нет домов.

— Не беспокойтесь. Отдохните пока на веранде храма, а я один схожу за Огин.

— Зачем?

— Забыли? Я вам говорил, Огин предупреждала, что в доме могут быть гости, и ваш внезапный приход поставит всех в неловкое положение. Ее дом по другую сторону рощи. Я мигом сбегаю.

Торговец скрылся под сенью темных криптомерии. Быстро темнело. Оцу охватил страх. Ветер шелестел сухими листьями.

За храмом раздался треск сучка. Оцу вскочила.

— Спокойно, Оцу! — раздался хриплый голос.

Оцу зажала уши ладонями. Несколько человек появилось из-за храма и среди них седая ведьма, которую Оцу боялась больше всего на свете.

http://ki-moscow.narod.ru

— Спасибо тебе, Мамбэй, — проговорила Осуги. — А теперь заткните ей рот, чтобы она не кричала, и отведите в Симоносё. Живо! — Старуха говорила, как властительница ада, выносящая приговор грешникам. С ней было пятеро мужчин, имевших отношение к дому Хонъидэн. Как стая волков, они окружили Оцу и связали ее, оставив свободными только ноги.

— Веревку покороче сделай!

— Пошла!

Осуги задержалась, чтобы рассчитаться с Мамбэем. Вытаскивая деньги из-за пояса, старуха сказала:

— Молодец, что привел ее. Я сомневалась, удастся ли тебе затащить ее сюда. И запомни, никому ни слова!

Мамбэй с довольным видом положил деньги в карман рукава.

— Пустяк, вы ловко все придумали, — проговорил он.

— Ну, перепугалась же она!

— Даже не попыталась убежать. Не могла... А может быть, мы поступили подло?

— Подло? Да знаешь ли ты, сколько я натерпелась по ее милости!

— Да-да, вы рассказывали.

— Ладно, некогда мне. Скоро встретимся. Приходи к нам в Си-моносё.

— Осторожнее, дорога здесь опасная, — сказал Мамбэй, оглянувшись на Осуги, и зашагал вниз по темным ступеням.

В темноте раздался громкий храп.

— Мамбэй, что с тобой? — вскрикнула Осуги. | Подбежав к лестнице, старуха ахнула и мгновенно умолкла, увидев стоящего над телом человека с окровавленным мечом в руке.

— Кто здесь? — заикаясь, проговорила Осуги. Ответом ей была тишина.

— Кто ты? — переспросила она.

Голос ее слегка дрожал, но звучал вызывающе.

— Это я, старая ведьма, — ответил человек с коротким смешком.

— Кто?

— Не узнаешь?

— Впервые слышу твой голос. Ты разбойник?

— Разбойникам нет дела до нищих старух вроде тебя!

— Ты следил за мной?

— Точно.

— За мной?

— Заладила одно и то же. Неужели, по-твоему, я пришел в Ми-кадзуки ради того, чтобы убить Мамбэя? Я здесь, чтобы проучить тебя.

— Проучить? — пискнула Осуги, словно ей сдавили горло. — Ты ошибся! Скажи, кто ты! Меня зовут Осуги, я вдова из дома Хонъидэн.

— Очень приятно. Как я тебя ненавижу, ведьма! Ты не забыла Дзётаро?

— Дзётаро?

— Ты превратилась в трухлявое дерево, а я вырос. Теперь ты не можешь обращаться со мной как с сопливым мальчишкой.

— Неужели Дзётаро? Глазам своим не верю!

— Сейчас ты заплатишь за страдания, которые причинила моему учителю. Он тебя щадил из-за твоего возраста. А ты, пользуясь его благородством, повсюду, даже в Эдо, распускала грязные сплетни про него. Держалась так, будто имела законные основания мстить Мусаси. Даже помешала его назначению на хорошую службу. Осуги молчала.

— Твоя ненависть обратилась и на Оцу, ты и ее преследовала. Я полагал, что, вернувшись в Миямото, ты угомонишься, но ты не оставила своих коварных планов и заманила Оцу с помощью Мамбэя.

Осуги слушала молча.

— Неужели ты не устала от ненависти? Я с удовольствием разрубил бы тебя надвое, но, к счастью для тебя, я уже не сын разжалованного самурая. Мой отец, Аоки Тандзаэмон, вернулся в Химэдзи и восстановлен на службе в доме Икэды. Я не хочу навлекать на его голову бесчестие, поэтому не убью тебя.

Осуги решила, что пришло время скрыться, и резво побежала в ту сторону, куда увели Оцу. Дзётаро настиг ее одним прыжком и схватил за шею.

— Ты что! — оглушительно закричала старуха и ткнула Дзётаро мечом.

Дзётаро с силой швырнул ее оземь.

— Да, кое-чему ты научился, — простонала Осуги.

Она не могла смириться с мыслью, что Дзётаро давно не ребенок. Дзётаро, придавив ногой спину старухи, заломил ей руки и оттащил к храму. Он пнул Осуги ногой, не зная, что с ней делать. Надо было спасать Оцу.

Дзётаро случайно узнал, что Оцу живет в Сикаме, хотя был уверен, что их вновь сводит судьба. После восстановления отца на службе Дзётаро тоже получил место. Выполняя одно поручение, он, проезжая через Сикаму, заметил во дворе красильщика женщину, очень похожую на Оцу. Два дня назад он вернулся к этому дому, чтобы проверить свое предположение. Тогда он понял, какая опасность грозит Оцу. Сейчас ему предстояло решить участь Осуги и спасти Оцу.

— Я знаю подходящее местечко для тебя, — проговорил Дзётаро и поволок отчаянно упиравшуюся старуху. За храмом в горе было углубление вроде маленькой пещеры, которое осталось со времен строительства храма. В него можно было проникнуть только ползком.

Дзётаро затолкал Осуги в пещеру.

Оцу вели на веревке, как преступницу. Горы, поля, ручьи, перевал Микадзуки — все тонуло в кромешной тьме, лишь вдалеке светился один-единственный огонек. У реки Саё один из сопровождавших Оцу произнес: ^

— Что со старухой? Она сказала, что догонит нас.

— Да, пора бы ей подойти.

— Подождем здесь или в чайной в Саё. Там уже все спят, но мы их разбудим.

— Лучше в чайную, выпьем по чашечке сакэ.

Мужчины стали искать брод. В это время до них донесся крик.

— Старуха?

— Нет, мужской голос.

— Какое нам дело!

Они подтолкнули Оцу в реку и пошли следом. Вода была ледяной, как клинок меча. Не успели они выйти на берег, как услышали топот ног бегущего человека, который с разгону бросился в реку.

— Оцу! — крикнул Дзётаро, выскакивая из воды и обдав брызгами мужчин, которые загородили собой Оцу. — Стоять! — приказал Дзётаро.

— Кто ты?

— Безразлично. Освободите женщину!

— Ты что, спятил? Не знаешь, что можешь лишиться жизни, коли в чужие дела будешь нос совать?

— Осуги велела, чтобы вы передали Оцу мне.

— Врешь, — рассмеялись парни.

— Читайте! — Дзётаро протянул листок бумаги, где что-то было написано рукой Осуги.

Записка оказалась короткой: «Дело провалилось. Передайте Оцу Дзётаро, а сами возвращайтесь ко мне».

— Читать умеете? — грозно спросил Дзётаро. Заткнись! Ты, что ли, Дзётаро?

— Да, Аоки Дзётаро.

Дрожавшая от страха и холода Оцу, вскрикнув, попыталась побежать.

— Потуже свяжите ее, веревки ослабли! — рявкнул один из подручных Осуги.

— Да, это почерк Осуги. Что с ней? Что значит «возвращайтесь ко мне»? — спросил он у Дзётаро.

— Она у меня в заложницах. Вы отдаете мне Оцу, а я говорю вам, где Осуги.

Мужчины переглянулись.

— Шутишь? Ты знаешь, кто мы? Если ты из Химэдзи, то должен знать дом Хонъидэн из Симоносё.

— Побыстрее решайте! Не отдадите Оцу, так Осуги умрет голодной смертью.

— Ах ты, ублюдок!

Один из мужчин выхватил меч. Другой угрожающе проговорил:

— Не мели чепуху, иначе сверну тебе шею. Где Осуги?

— Отдадите Оцу?

— Нет!

— Тогда не узнаете, где Осуги. Отдайте Оцу, и мирно разойдемся.

Стоявший рядом с Дзётаро мужчина схватил его за рукав, но Дзётаро с силой швырнул его через плечо. Д этот миг меч другого парня слегка задел бедро Дзётаро. Дзётаро упал, но сразу же вскочил на ноги.

— Не убивай его! Он нам нужен живой, чтобы показать, где спрятана Осуги! — крикнул один из людей дома Хонъидэн и набросился на Дзётаро, но тот воспользовался тем же приемом, от которого только что пострадал сам. Широким круговым движением он полоснул по животу одного из нападавших. Кровь хлынула из раны, как из пробитой бочки со сливовым уксусом. Второго Дзётаро рубанул сверху вниз. Клинок задел плечевую кость и срезал кусок предплечья. Раненый схватился за меч, но было поздно.

Дзётаро отбивался от двух оставшихся противников. Связанная Оцу отчаянно кричала:

— Помогите! Спасите его! Ветер да шум реки отвечали ей.

Оцу поняла, что сама должна освободиться от пут. Она начала перетирать веревки об острый край скалы. Соломенные веревки легко поддались. Оцу стала кидать камни в нападавших на Дзётаро.

— Держись, Дзётаро! Я с тобой! — кричала она.

— Мерзавка! — прохрипел один из ее стражей, бросаясь на Оцу, чтобы оглушить ее тупой стороной меча, но в этот миг его настиг клинок Дзётаро. Острие, пронзив спину, вышло из пупка. Уцелевший парень побежал.

— Надо поскорее уходить отсюда! — воскликнула Оцу.

Дзётаро не возражал. Как только весть о случившемся достигнет Симоносё, весь дом Хонъидэн поднимется на их поимку.

— Можешь бежать, Оцу?

— Не беспокойся.

Они мчались сквозь мрак, пока хватило дыхания. Казалось, вернулись былые времена, когда Оцу была юной девушкой, а Дзётаро маленьким мальчиком.

В Микадзуки огонь горел только на постоялом дворе. Здесь ночевали запоздалые путники: торговец железом, ходивший по делам на здешние рудники, продавец пряжи и странствующий монах. Они сидели в главном доме, весело разговаривая. Вскоре они отправились спать. Огонь светился и в маленькой комнате, где беседовали Оцу и Дзётаро. Комната принадлежала матери хозяина и была заставлена прядильным колесом и горшками для кипячения шелковичных червей. Хозяин подозревал, что Оцу сбежала от мужа с Дзётаро, однако любопытствовать не стал и приготовил им постель.

Дзётаро огорчился, узнав, что Оцу не видала Мусаси со дня ее похищения на дороге Кисо. Сам он еще надеялся увидеть учителя.

— В Химэдзи говорят, будто Мусаси скоро придет туда.

— Правда? В Химэдзи? — Оцу радовалась малейшей возможности повстречать Мусаси.

— Люди сплетничают, но служивые Икэды уверены, что он действительно появится. Он должен объявиться в Кокуре, чтобы принять вызов от Сасаки Кодзиро, вассала князя Хосокавы.

— Я тоже слышала обрывки молвы, но никто толком ничего не знает.

— По-моему, слухи в Химэдзи достоверны. Похоже, что Ханадзоно Мёсиндзи из Киото, тесно связанный с Хосокавой, сообщил тому о местонахождении Мусаси, и Нагаока Садо, один из старших вассалов, доставил Мусаси письменный вызов.

— Когда состоится поединок?

— Никто не знает. Если местом сражения выбрали Кокуру, а Мусаси находится в Киото, то ему не миновать Химэдзи.

— Он может отправиться по реке.

— Вряд ли, — тряхнул головой Дзётаро. — Даймё в Химэдзи, Ока-яме и в других уделах по побережью Внутреннего моря обязательно попросят его погостить у них день-два. Все хотят поближе познакомиться, многие станут предлагать ему место. Князь Икэда написал письмо Такуану, навел справки в Мёсиндзи и приказал всем тамошним торговцам немедленно сообщить ему, если они увидят человека, похожего на Мусаси.

— Мусаси тем более не захочет путешествовать по суше. Он не выносит суеты вокруг себя и любым способом постарается избежать шу-, мйхи.

Оцу, казалось, потеряла последнюю надежду.

— Как ты думаешь, Дзётаро, смогу ли я что-нибудь узнать в Мёсиндзи?

— Вероятно, только не забывай, что ты услышишь молву.

— Слухи не возникают на пустом месте.

— Ты правда собираешься в Киото?

— Хоть сейчас... Хорошо, завтра.

— Не спеши! Ты всегда упускала Мусаси. Срывалась с места, едва ушей твоих достигал любой слух. Если хочешь увидеть соловья, не ищи его на ближней ветке, откуда якобы несется трель. Ты постоянно шда по следу Мусаси, вместо того чтобы предвидеть место, где он может появиться. .

— Ты прав, но любовь не следует рассудительности.

При слове «любовь» Дзётаро густо покраснел. Оцу смутилась.

— Спасибо за совет. Я подумаю, — поспешно сказала она.

— Хорошо. Сейчас тебе нужно пойти со мной в Химэдзи.

— Согласна.

— Ты можешь пожить у нас в доме. Оцу молчала.

— Как я понял, отец знал тебя до того, как ты ушла из храма Сипподзи. Он очень хочет встретиться и поговорить с тобой.

Светильник зачадил. Оцу раздвинула сёдзи и посмотрела на небо.

— Дождь, — сказала она.

— Дождь? А нам надо завтра пораньше отправиться в путь.

— Осенний дождь не помеха. Укроемся шляпами.

— Хорошо бы прояснилось.

Они закрыли дождевые -ставни, в комнате сразу стало душно. Дзётаро ощутил волнующий аромат волос Оцу.

— Ложись в постель. Я прилягу у окна, — сказал он, подкладывая под голову деревянное изголовье. — Почему не ложишься? — проворчал Дзётаро через некоторое время. — Надо выспаться.

Он натянул на голову одеяло и долго ворочался, прежде чем сон одолел его.

МИЛОСЕРДИЕ КАННОН

Оцу насторожилась. Сквозь дырку в потолке капала вода. Дождь ветром задувало под карнизы, капли стучали по ставням. Осенний дождь недолог, утром могло проясниться.

«Как же она в пещере в такую непогоду? — думала Оцу про Осуги. — От сырости и холода она не протянет до утра. Или еще того хуже, умрет от голода, пока ее найдут».

— Дзётаро! — тихо позвала Оцу. — Проснись!

Она догадывалась, что Дзётаро совершил нечто жестокое, потому что слышала его разговор с людьми Осуги.

«Не такая она уж плохая, — думала Оцу. — Я буду с ней откровенной, и она поймет меня... Я должна идти».

Оцу отодвинула ставень и посмотрела на небо. «Если Дзётаро проснется, то Осуги ничто уже не спасет»,— решила Оцу.

Она подоткнула кимоно, надела плетеную шляпу, накинула соломенную дождевую накидку, надела соломенные сандалии и вышла из дома под холодные струи дождя.

Лестница храма, куда ее накануне привел Мамбэй, превратилась в бурный водопад. Наверху ветер гудел еще сильнее, завывая в вершинах криптомерии. Оцу несколько раз окликнула Осуги, но никто не отозвался. Она зашла за храм и остановилась в нерешительности. Ей показалось, что она слышит стоны. Оцу напрягла слух.

— О-о! Есть кто живой? Кто-нибудь меня слышит? — донеслось до Оцу.

— Почтеннейшая! — воскликнула Оцу. — Где вы?

— О-о! Я так и знала, что меня услышат. Спасите меня! Я здесь! Спасите! — донеслось с порывом ветра.

Оцу металась вокруг храма, не понимая, откуда доносился голос Осуги. Она вдруг заметила углубление в горе, похожее на вход в пещеру. Подойдя поближе, Оцу в ужасе остановилась: лаз в-пещеру оказался заваленным огромными камнями. Голос Осуги доносился оттуда.

— Кто ты? Богиня Каннон в человеческом облике? Я каждый день возношу тебе молитвы. Сжалься надо мной! Я старая женщина, меня замуровал здесь мой враг. — В голосе Осуги слышалось отчаяние. Страстно молясь в темной пещере за собственную жизнь, Осуги грезила наяву, представляя Каннон, явившуюся спасти ее. — Какое счастье! — в полубреду восклицала Осуги.— Милосердная Каннон снизошла ко мне! Она узрела мою добродетель, она жалеет меня. Да святится имя Каннон!

Голос Осуги внезапно оборвался. Она, вероятно, подумала, что Каннон непременно должна прийти на помощь такой женщине, как она. Осуги была главой добропорядочной семьи, хорошей матерью, безупречной в поведении. Все ее поступки определялись добродетелью. Осуги кривила душой, зная, что перед пещерой стоит скорее не божество, а обыкновенный смертный.

Оцу не могла понять, как Дзётаро завалил вход огромными камнями. Она не смогла сдвинуть с места ни один валун. Радость от того, что она отыскала несчастную старую женщину, сменилась предчувствием беды.

— Потерпите немножко, почтеннейшая! Я вас вызволю! — крикнула Оцу.

Никто не ответил. Приложив ухо к щели, Оцу услышала тихое бор-| мотание:

Встретив демонов-людоедов,

Ядовитых драконов, духов зла,

Думай о милосердии Каннон,

И никто не причинит тебе вреда.

В кольце зверей кровожадных

С острыми клыками и когтями

Думай о всесилии Каннон...

Осуги читала сутру Каннон. В эти минуты она внимала только голосу божества. Слезы струились по щекам Осуги, губы дрожали, произнося священные слова.

Постепенно Осуги вернулась в реальный мир. Припав к щели между камнями, Осуги спросила:

— Кто здесь? Отзовитесь, кто здесь? Мокрая, вымазанная глиной, Оцу крикнула:

— Вы хорошо себя чувствуете, почтеннейшая? Это я, Оцу.

— Кто-кто?

— Оцу!

ПоследовалоЧдолгое молчание. Имя Оцу вывело Осуги из блажей ного умиления.

— Зачем явилась сюда? — вымолвила наконец Осуги. — А, знаю.| Ищешь этого дьявола, Дзётаро.

— Нет, я пришла освободить вас. Забудьте прошлое. Я помню ваше! доброе отношение ко мне, когда я была маленькой. Я не таю на вас зла. Простите, что порой я была своенравной.

— Наконец ты осознала порочность своего поведения. Захотела вой-| ти в семью Хонъидэн и стать женой Матахати?

— Нет! — решительно ответила Оцу.

— Тогда почему ты здесь?

— Мне жаль вас.

— Хочешь, чтобы я была в долгу перед тобой? Этого добиваешься? | Оцу онемела от потрясения.

— Кто просил тебя приходить? Во всяком случае, не я. Мне ты не I нужна. Думаешь, я переменюсь к тебе? Никогда! Я лучше умру, чем поступлюсь честью! .

— В вашем возрасте опасно быть в сырой пещере.

— Не нуждаюсь в твоей жалости. Уж я-то знаю, зачем вы с Дзётаро I посадили меня сюда. Хотите поиздеваться над моими сединами. Я выберусь отсюда и расквитаюсь с вами!

— Я уверена, что когда-нибудь вы поймете меня. В любом случае вам | нельзя здесь оставаться.

— Надоела с глупой болтовней!

Оцу посильнее уперлась в камень, и он неожиданно поддался, словно размягченный ее слезами. Теперь откатить нижний камень было нетрудно. Как выяснилось, помогли не одни слезы Оцу — изнутри на камень из последних сил напирала старуха. Осуги вырвалась из плена, красная от гнева.

Оцу едва держалась на ногах от усталости. Она вскрикнула от радости, увидев Осуги, но та молча схватила Оцу за ворот кимоно, словно вышла из пещеры единственно для того, чтобы наказать свою спасительницу.

— Что вы? — изумилась Оцу.

— Молчи!

Осуги неистово швырнула Оцу на землю и поволокла ее по мокрым камням.

— Быстрее! — прохрипела Осуги.

— Вам нельзя оставаться под дождем! — умоляла Оцу.

— Надеешься разжалобить меня?

— Я не убегу, отпустите меня... Мне больно!

— Конечно, больно.

Оцу вырвалась из цепких пальцев старухи, но Осуги мгновенно схватила ее за волосы. Дождь лил на запрокинутое лицо Оцу.

— Сколько я натерпелась из-за тебя, беспутная! — хрипела старуха, дергая Оцу за волосы.

Оцу упала, и старуха стала бить ее ногами. Оцу не шевелилась. Осуги, оцепенев, выпустила волосы Оцу.

— Что я наделала! — выдохнула Осуги. — Оцу? Старуха склонилась над бездыханным телом.

— Она... умерла...

Осуги испугалась. Она не собиралась убивать Оцу. Осуги со стоном попятилась назад, но вскоре опомнилась.

— Надо идти за помощью, — пробормотала она. Осуги обхватила недвижное тело Оцу и потащила его в пещеру.

Лаз в пещеру был узким, но внутри было просторно. В стене была выбита ниша, в которой в давние времена паломники предавались молитвенным бдениям.

Старуха хотела было выйти наружу, но дождь припустил с новой силой. «До утра не стихнет», — подумала Осуги. Присев на корточки, она стала ждать, когда кончится ливень.

Сидеть рядом с телом Оцу было жутковато. Осуги чудилось, что Оцу повернулась к ней мертвенно-бледным лицом. Осуги пыталась успокоить себя.

— Чему бывать, того не миновать, — забормотала она. — Обрети радость в раю и не держи на меня зла.

Осуги, закрыв глаза, начала читать сутры. Когда она открыла глаза, а губы ее перестали произносить слова молитвы, снаружи светило солнце, дождь кончился, щебетали птицы.

— Да святится имя Будды! — воскликнула Осуги.

Из глаз ее хлынули слезы. Она плакала долго, забыв обо всем, пока перед нею не всплыло лицо Оцу. Старуха взглянула на простертую рядом Оцу, для которой уже не существовало ни солнечное утро, ни пение птиц.

— Прости меня, я была зла и несправедлива, — запричитала Осуги, нежно обнимая Оцу. — Ужасно! Материнская любовь ослепила меня и погубила дитя другой матери. Ведь и у тебя была мать, Оцу! Она считала бы меня злым демоном. Я никогда не сомневалась в своей правоте, но другим казалась чудовищем.

Причитания Осуги эхом отдавались в пещере. Здесь никто не слышал и не видел ее. Темноту ночи озарил свет мудрости Будды. Осуги прижалась заплаканным лицом к Оцу.

— О, если бы мой сын был таким же добрым и ласковым, как ты! Открой очи, внемли моим мольбам! Отверзни уста и прости меня. Я этого заслуживаю, Оцу!

Осуги мучилась от собственной злобы и несправедливости. У нее мелькнула мысль остаться рядом и ждать собственную смерть.

— Нет! — решительно воскликнула Осуги. — Хватит слез и стонов. Может, она еще не умерла. Вдруг я сумею выходить ее. Она молода, и у нее вся жизнь впереди.

Осторожно опустив Оцу на землю, старуха выползла наружу. Закрыв глаза от слепящего солнца, она приложила ко рту руку и крикнула:

— Есть ли кто-нибудь? Скорее на помощь! В роще послышался шум и голоса:

— Она здесь! Жива!

К храму подбежал десяток людей из клана Хонъидэн. Они отправились на поиски, как только в деревню прибежал окровавленный парень, уцелевший в схватке с Дзётаро. Все были в дождевых соломенных накидках, а лица после блуждания по горам измученные и хмурые.

— Обо мне не беспокойтесь, — распорядилась Осуги. — Поскорее тащите девушку из пещеры. Она без чувств несколько часов. Если немедленно не дать ей лекарства... — Голос у Осуги сорвался. Она слабо махнула рукой в сторону пещеры. Впервые после смерти дядюшки Гона из ее глаз потекли слезы печали.

ЖИЗНЕННЫЕ НЕВЗГОДЫ

Прошла осень. Минула зима. В один из дней в начале четвертого месяца 1612 года от причала Сакаи в провинции Идзуми отплыл корабль, направлявшийся в Симоносэки в Нагато.

Когда объявили, что корабль готов отчалить, Мусаси, сидевший в конторе Кобаяси Тародзаэмона, поднялся и поклонился провожавшим его. Среди них был Хонъами Коэцу. Его добрый друг Хайя Сёю не мог прийти по болезни, но послал на проводы сына Сёэки. С ним пришла жена, женщина ослепительной красоты, которой повсюду смотрели в след.

— Это Ёсино? — спрашивал кто-то у соседа.

— Из квартала Янаги-мати?

— Ёсино-таю из заведения «Огия».

Сёэки представил жену Мусаси, но он, разумеется, не мог ее узнать, поскольку это была вторая Ёсино-таю. Никто не знал, что сталось с первой, где она теперь, вышла ли замуж. В призрачном мире веселого квартала время течет неимоверно быстро.

Ёсино-таю. В памяти всплыла картина снежной ночи, потрескивание пионовых стеблей в очаге, разбитая лютня.

— Восемь лет минуло со дня нашей встречи, — проговорил Коэцу.

— Да, целых восемь лет, — отозвался Мусаси.

Ему казалось, что, ступив на корабль, он расстанется с чем-то важным в жизни.

Мусаси направлялся в Кокуру в провинции Будзэн, где собирался померяться в силе и мастерстве с Сасаки Кодзиро. Поединок мог наконец состояться благодаря усилиям Нагаоки Садо. Долгие и трудные переговоры потребовали переписки и согласований. Даже после того, как Садо узнал, что Мусаси живет у Хонъами Коэцу, понадобилось полгода для назначения даты встречи.

Мусаси не представлял, что у него так много сторонников и благожелателей. Его смущала огромная толпа, собравшаяся на пристани. Посторонние мешали ему поговорить с самыми близкими друзьями. Суета проводов поражала Мусаси бессмысленностью. Он никогда не жаждал преклонения перед собой, но люди любили его, и он не мог запретить им выражения чувств.

Мусаси раздражала волокита приготовлений к поединку. Было бы лучше встретиться с Кодзиро там, где их свел случай. Теперь их поединок приобрел широкую огласку и соперники волей-неволей должны были установить первенство в бою.

Мусаси не желал слыть героем в глазах толпы, но его победы сделали его любимцем народа. Он мечтал только о том, чтобы иметь побольше времени для занятий медитацией. Он искал душевную гармонию, равновесие между идеалами и действительностью. Последняя встреча с Гудо продвинула его на шаг по пути к просветлению, но Мусаси с небывалой остротой почувствовал, как мучителен и нескончаем Путь, на преодоление которого не хватит земной жизни.

«И все же...» — подумал Мусаси. Как бы он прожил без поддержки этих людей? Может, уже бы покинул бренный мир. Чем бы прикрыл наготу? Сейчас на нем было черное кимоно с короткими рукавами, которое сшила для него мать Коэцу. Сандалии, новая плетеная шляпа — все подарки его знакомых. Рис, который он ел, взращен руками других людей. Он существовал трудом многих людей. Сможет ли он отплатить за их добро?

Произнесли слова молитвы и прощания, и побежали минуты, отделяя провожающих от любимого героя. Парус корабля, как громадное крыло, поплыл по лазурному небу.

На пристань выбежал человек. Он с досадой топнул ногой, увидев отплывший корабль.

— Ваше имя Мусо Гонноскэ? — спросил Коэцу.

— Да, — ответил тот. — Я помню вас. Вы Хонъами Коэцу.

— Рад видеть вас живым и здоровым. Я слышал, что ваша жизнь подвергалась серьезной опасности

— Кто вам рассказывал?

— Мусаси. http://ki-moscow.narod.ru/

— Мусаси?!

— Да, до вчерашнего дня он жил у меня. Ему писали из Кокуры, и в одном из писем Нагаока Садо сообщил, что вас захватили в плен и отвели на гору Кудо. Мусаси решил, что вас ранили или убили.

— Недоразумение.

— Мы узнали, что Иори живет в доме Садо.

— Неужели нашелся? — радостно воскликнул Гонноскэ.

— Да. Поговорим в спокойном месте, — предложил Коэцу.

Коэцу повел Гонноскэ в одну из ближайших чайных. За чаем Гонноскэ рассказал, что с ним произошло. Когда его привели на гору Кудо, Санада Юкимура с первого взгляда понял, что произошла ошибка. Гонноскэ освободили, и у него завязались добрые отношения с Юкимурой, который не только извинился за свою оплошность, но и послал людей на поиски Иори. Гонноскэ понял таким образом, что Иори жив. Гонноскэ понапрасну искал мальчика в соседних провинциях. Он не решался явиться к Мусаси без Иори. Сегодня он осмелился прийти на пристань, потому что сомневался, доведется ли ему когда-нибудь увидеть учителя живым.

— Не волнуйтесь, — успокоил его Коэцу. — Через несколько дней будет еще один корабль.

— Я хотел отправиться вместе с Мусаси. Это путешествие — решающее в его жизни. Он постоянно работает над собой. Он непременно победит Кодзиро. Впрочем, исход подобных поединков непредсказуем. Велика власть рока. Каждый боец знает, что и победа и поражение в значительной степени зависят от везения.

— По-моему, для волнений нет причин. Мусаси сохраняет удивительное хладнокровие, — спокойно произнес Коэцу.

— Да, но и Кодзиро — прекрасный фехтовальщик. Говорят, он усиленно тренируется с тех пор, как поступил на службу к Тадатоси.

— Это будет поединок надменного гения и обыкновенного человека, который благодаря упорному труду довел свое мастерство до совершенства.

— Я бы не назвал Мусаси обыкновенным человеком.

— Нет, обычный человек, именно поэтому он — воистину выдающаяся личность. Он не довольствуется тем, что заложила в нем природа. Понимая свою заурядность, он постоянно совершенствует себя. Трудно вообразить, чего это ему стоит. Когда его многолетние тренировки увенчались блестящими результатами, заговорили о его сверхъестественных, данных. Утешение для тех, кто не хочет работать.

— Спасибо, что вы поделились вашим глубокими мыслями, — сказал Гонноскэ.

Искоса взглянув на дородного пожилого собеседника, Гонноскэ подумал: «Все сказанное относится и к тебе».

— Не пора ли нам? — спросил молодой человек, заглянув в чайную.

— А, Матахати! — добродушно произнес Коэцу.

— Придется оставить вас. Друзья ждут, — сказал он Гонноскэ. — Через Осаку едете?

— Да. Хочу успеть к вечерней барке, которая идет в Киото.

— Не позволите присоединиться к вам до Осаки?

Гонноскэ решил не тратя времени отправиться пешком.

Вечерело, когда они ступили на шумные улицы Осаки. Коэцу и Гонноскэ внезапно обнаружили отсутствие Матахати. Вернувшись немного назад, они увидели его на мосту. Матахати как завороженный смотрел на женщин из лачуг на берегу, которые чистили посуду и мыли овощи.

— Это она, Акэми! — вскрикнул Матахати.

Они столкнулись не по прихоти судьбы, вернувшей их в прошлое. Акэми была его незаконной женой. Их роковая связь не могла оборваться в этой жизни. Матахати с трудом узнал Акэми. За два года не осталось и следа от ее привлекательности и игривости. Она сильно похудела, немытые волосы были кое-как закручены вокруг головы. Она была в коротком кимоно, едва прикрывавшем колени, какие обычно носят обитательницы самых нищих домов. Акэми сидела на корточках рядом с большими корзинами, наполненными ракушками и съедобными водорослями. Торговля ее шла вяло. За спиной Акэми дремал ребенок, которому на вид было не больше года.

Сердце Матахати"оборвалось. Приложив ладони к щекам, Матахати в уме считал месяцы. Если малышу год, то он был зачат, когда они с Акэми жили в Эдо. Значит, во время публичной порки Акэми носила дитя.

Блики от реки падали на лицо Матахати, может, поэтому казалось, что оно мокро от слез.

Акэми поднялась и медленно пошла, волоча корзины. Матахати побежал следом, окликая ее и размахивая руками. Коэцу и Гонноскэ поспешили следом.

— Куда ты, Матахати?

Матахати забыл о своих попутчиках.

— Простите меня, — бормотал он. — Сказать по правде...

Как объяснить то, что он сам еще не совсем понял? Как взять себя в руки?

— Я решил отказаться от монашества и вернуться в мир. Я ведь не принял постриг, — на одном дыхании выпалил он.

— Вернуться в мир? — изумился Коэцу. — Столь внезапно!

— Я все вам объясню. Я только что увидел женщину, с которой прежде жил. У нее ребенок. Он мой.

— Уверен?

— Да, мне кажется...

— Успокойся и подумай. Малыш точно твой?

— Да. Я отец... Я не знал. Какой стыд! Я не допущу, чтобы она оставалась нищей уличной торговкой. Я буду работать и помогать растить ребенка.

Коэцу и Гонноскэ переглянулись, сомневаясь, в своем ли уме Матахати.

— Тебе виднее, — проговорил Коэцу.

Матахати снял монашеское облачение, надетое поверх обычного кимоно, и передал его Коэцу вместе с четками.

— Передайте это Гудо в Мёсиндзи. Скажите ему, пожалуйста, что я остался в Осаке. Я найду работу и стану примерным отцом.

— Подобает ли с такой легкостью отказываться от монашества?

— Учитель говорил мне, что я могу вернуться в мир когда захочу. Говорил, что совершенствоваться в вере не обязательно в монастыре. Гораздо труднее хранить веру во лжи и грязи мирской жизни, чем в чистоте и уединенности монастырской обители.

— Он прав.

— Я год провел с учителем, но он до сих пор не дал мне монашеского имени. Он зовет меня мирским именем «Матахати». Может, что-то должно произойти в моем будущем рождении, чего я пока не понимаю. Я обращусь к учителю за наставлением.

Матахати ушел.

ВЕЧЕРНИЙ КОРАБЛЬ

Длинное красное облако висело над горизонтом, как знамя. Мелкое, прозрачное море было спокойным. На дне среди водорослей застыл осьминог.

В полдень в устье реки Сикама к берегу причалила лодка. Под вечер над ней заструился дымок от глиняного очага, сложенного на корме. Старая женщина ломала лучины и подкладывала их в огонь.

— Холодно? — спросила она свою спутницу.

— Нет, — ответила девушка, лежавшая за занавеской из плетеной соломы. Она с трудом подняла голову, чтобы посмотреть на старуху. — Не беспокойтесь, почтеннейшая. Лучше поберегите себя. У вас голос охрип.

Осуги помешивала похлебку в горшке.

— Со мной ничего не случится, а ты больна. Ты должна поесть и набраться сил, чтобы встретить корабль.

Оцу, глотая слезы, смотрела на море. Там виднелось несколько лодок с рыбаками, ловившими осьминогов, и две грузовые барки. Корабль из Сакаи не появлялся.

— Опаздывает. Мне сказали, что корабль должен проплыть здесь до захода солнца, — произнесла Осуги.

Слух об отъезде Мусаси быстро разлетелся по округе. Узнав новость, Дзётаро из Химэдзи сообщил об этом Осуги, а та без промедления поспешила в храм Сипподзи, где нашла приют больная Оцу.

С той памятной ночи Осуги так часто просила прощения у Оцу, что уже надоела ей. Оцу не считала, что заболела по вине Осуги. По всей видимости, это был тот же недуг, который продержал ее в постели несколько месяцев в доме Карасумару в Киото. Утром и вечером Оцу бил кашель и начинало лихорадить. Оцу похудела и сделалась еще прелестнее, но от этой прозрачной красоты сердца окружавших ее людей сжимались от жалости.

Глаза Оцу ярко горели. Она радовалась перемене, происшедшей с Осуги. Ту словно подменили, когда она убедилась в ошибочности подозрений относительно Оцу и Мусаси. Оцу все еще не покидала надежда вскоре увидеть Мусаси.

«Я должна искупить то зло, которое я вам причинила, — говорила Осуги. — Брошусь в ноги Мусаси, вымолю прощение и уговорю его жениться на тебе».

Осуги объявила перед всей деревней, что обещание Оцу выйти замуж за Матахати потеряло силу. Она без конца говорила, что Оцу должна стать женой Мусаси. Осуги ухаживала за больной Оцу, приходя утром и вечером в Сипподзи. Однажды со слезами на глазах она призналась: «Если бы не ты, Оцу, я бы погибла той ночью в пещере».

Сначала Оцу не верила в искренность Осуги. Ей казалось, что угрызения совести недолго будут мучить старуху. Проходили дни, а Осуги все также заботливо ходила за Оцу.

«Я не предполагала, что у нее такое доброе сердце», — удивлялась Оцу. Осуги переменилась не только к Оцу, но и ко всем деревенским. Потрясенные смиренностью грозной Осуги, они перешептывались: «Уж не спятила ли старая карга?»

Одна из близких знакомых Осуги прямо спросила ее: «Что с тобой? Хорошеешь с каждым днем».

Дома Осуги взглянула на себя в зеркало. «Может, она и права», — подумала Осуги. Голова у нее совершенно поседела. Она ничуть не горевала, веря, что и в душе у нее не осталось ни одного черного пятна.

Когда Осуги сказала Оцу, что корабль, на котором отплыл Мусаси, зайдет в Сикаму за грузом, Оцу сказала:

— Я буду ждать Мусаси там.

— Я пойду с тобой, — заявила Осуги.

Через час они были уже в пути. В Химэдзи они добрались к вечеру. По совету Тандзаэмона решили, что Мусаси не стоит открыто встречаться с Оцу, люди подумают, что они любовники. Во избежание сплетен Оцу должна была находиться в лодке подальше от любопытных глаз.

Море потемнело, в небе засветились звезды. Около дома красильщика, где недавно жила Оцу, два десятка самураев из Химэдзи ждали корабль, чтобы приветствовать Мусаси.

— Уж не перепутали ли мы день? — предположил один из встречающих.

— Не волнуйся! В здешней конторе Кобаяси подтвердили, что корабль будет сегодня.

— Смотри, вон он!

— По парусу, похоже, наш!

Самураи шумной толпой двинулись к берегу, а Дзётаро побежал к месту впадения реки в море, где находилась лодка.

— Оцу, корабль Мусаси показался! — радостно закричал он.

— Правда? Где он? — Оцу поднялась, но от слабости чуть не упала в воду.

— Осторожно! — подхватила ее Осуги.

Они стояли рядом, вглядываясь в темноту. Наконец появился отчетливый силуэт корабля.

— Вот он! — крикнул Дзётаро.

— Греби! Скорее к кораблю! — взволнованно произнесла Оцу.

— Нам никуда не надо плыть. Один из наших самураев на лодке подплывет к кораблю и доставит Мусаси на берег.

— Его окружит толпа, и Оцу не сможет с ним повидаться, — сказала Осуги. — Заморочил нам голову со своими самураями. Без толку ждем в этой лодке! Следовало ждать Мусаси в доме красильщика.

— Успокойтесь, мы с отцом обязательно приведем Мусаси, — возразил Дзётаро. — Ждите меня здесь!

— Приляг и отдохни, Оцу, — сказала Осуги.

Оцу покорно легла, но от волнения у нее начался сильный кашель.

— Успокойся, Мусаси скоро придет, — ласково приговаривала Осуги, растирая ей спину.

Приступ прошел, и Оцу принялась поправлять волосы.

Время шло, но Мусаси не появлялся. Осуги забеспокоилась. Оставив Оцу, она сошла на берег. Оцу свернула одеяло и вместе с подушкой накрыла его циновкой, перевязала оби и поправила кимоно. Она не представляла, как заговорит с Мусаси. Боялась, что не вымолвит и слова, как это случалось раньше. Ей не хотелось его тревожить, ведь он отправлялся на поединок, о котором говорила вся страна. Сердце Оцу неистово колотилось.

В темноте поблескивала вода, кругом стояла тишина. Послышался топот бегущего Дзётаро.

— Наконец-то! — с облегчением произнесла Осуги. — Где Мусаси?

— Простите меня!

— Что это значит?

— Я все объясню.

— Никаких объяснений. Где он?

— Он не придет.

— Не придет?!

Дзётаро, запинаясь от сознания своей вины, рассказал, что произошло.

Самурай подплыл на лодке к кораблю, но ему сообщили, что корабль подходить к берегу не будет, потому что в Сикаме никто из пассажиров не сходит. Самураю удалось поговорить с Мусаси, и тот ему сказал, что об остановке не может быть и речи. И капитан и Мусаси хотели поскорее прибыть в Кокуру. Когда самурай вернулся к пристани, корабль уже направлялся в открытое море.

— А почему ты не поехал в лодке? — спросила Осуги.

— Я думал... Да что теперь толковать! Ничего не поделаешь.

— Какая досада! Бедная Оцу! Скажи ей сам, Дзётаро. У меня не хватает духу. Только поосторожнее рассказывай.

Дзётаро не пришлось говорить, потому что Оцу все слышала. Вода плескалась о борт лодки, словно успокаивала ее разбитое сердце. «Пусть я не встретила его сегодня, но увижу его в другой день на другом берегу», — думала она. Слезы струились по щекам. Оцу смотрела вслед невидимому парусу, который плыл на запад далеко в море.

Неожиданно Оцу ощутила прежде неведомое чувство. Какая-то неземная сила наполняла ее существо. Она дремала под ее хрупкой телесной оболочкой. Оцу не понимала, сколь несгибаема сила ее духа, которая помогала ей преодолевать лишения и болезни. Горячая кровь прихлынула к щекам.

— Почтеннейший! Дзётаро! — позвала она.

— Что, Оцу? — уныло отозвался Дзётаро.

— Я все слышала и не буду плакать. Я отправляюсь в Кокуру, чтобы увидеть поединок. Мы не знаем, победит ли Мусаси. Если он погибнет, я увезу с собой его прах.

. — Ты ведь хвораешь, Оцу.

— Никогда не говорите мне о болезни. Я не совсем здорова, но пока я не увижу, как закончился поединок...

«Я не умру», — едва не произнесла вслух Оцу. Она тут же начала сборы. Оцу без посторонней помощи вышла из лодки.

СОКОЛ И ЖЕНЩИНА

Во времена битвы при Сэкигахаре крепость Кокура принадлежала Мори Кацуноби, владетелю Ики, но потом замок был перестроен и обрел нового хозяина. Его башни и белоснежные стены словно говорили о мощи дома Хосокавы, во главе которого сейчас стоял Тадатоси, принявший власть от отца, Тадаоки.

С приездом Кодзиро стиль Ганрю, развившийся на основе техники Тоды Сэйгэна и Канэмаки Дзисая, получил громкую славу на острове Кюсю. К Кодзиро приезжали учиться даже с острова Сикоку. Ученики надеялись года через два обзавестись свидетельством и разрешением давать уроки нового стиля.

Кодзиро упивался славой. Однажды слышали, как сам Тадатоси сказал, что нашел себе хорошего фехтовальщика. В доме Хосокавы единодушно считали, что Кодзиро — необыкновенный человек. Когда он отправлялся из дома в замок, его сопровождала свита из семи копьеносцев. Встречные наперебой выражали ему почтение.

До Кодзиро главным наставником по фехтованию при Хосокаве был Удзииэ Магосиро, мастер стиля Синкагэ, но новичок мигом затмил его. Кодзиро проявил великодушие, заявив Тадатоси: «Не отпускайте Удлизииэ. Стиль его не броский с виду, но исполнен зрелости, которой нам, молодым, не хватает». Кодзиро предложил заниматься в крепостном дадзё по очереди с Магосиро. Слышали, как князь сказал: «Кодзиро считает стиль Магосиро не впечатляющим, но зрелым. Магосиро заявляет, что Кодзиро — гений, с которым он не может соперничать. Кто из них прав? Надо устроить им поединок».

Оба фехтовальщика согласились сразиться на деревянных мечах в присутствии хозяина замка. При первом удобном случае Кодзиро бросил меч к ногам Магосиро.

— Я не могу состязаться с вами. Простите мою самонадеянность.

— Не скромничай, — ответил Магосиро. — Это я тебе не пара. Свидетели не знали, поступил ли Кодзиро так из сострадания или по корыстным соображениям, так или иначе, его слава приумножилась. Кодзиро ровно относился к Магосиро, но как только речь заходила о растущей славе Мусаси, Кодзиро осаживал собеседника.

— Мусаси? — брезгливо произносил он. — Ну да, он ловко создает себе репутацию. Толкует о стиле двух мечей. Конечно, он не без способностей, сейчас в Осаке и Киото ему нет соперника... — И всякий раз Кодзиро делал вид, словно чего-то не договаривает.

Однажды к Кодзиро зашел известный фехтовальщик, который имел неосторожность заметить:

— Я не встречал Мусаси, но его называют величайшим бойцом со времен Коидзуми и Цукахары. Исключение составляет, пожалуй, Ягю Сэкисюсай. Пусть и он не величайший среди великих, но, несомненно, истинный мастер меча.

Кодзиро не мог скрыть досады.

— Люди слепы. Многие считают его великим человеком или совершенным фехтовальщиком, но такие похвалы свидетельствуют лишь об упадке «Искусства Войны» в наше время. Мы живем в век, когда честолюбивый выскочка может без труда завоевать симпатии людей. Уж я-то прекрасно знаю Мусаси. Я наблюдал, как несколько лет назад Мусаси начинал карьеру в Киото в Итидзёдзи. В Итидзёдзи в сражении со школой Ёсиоки он проявил присущие ему жестокость и подлость. Согласен, ему противостоял численно превосходящий противник, и что же Мусаси предпринял? Удрал, как только подвернулась возможность. Зная его гордыню и прошлое, я бы побрезговал и плюнуть в него. Что ж, можно называть знатоком того, кто всю жизнь зубрил «Искусство Войны», но только не мастером меча.

Кодзиро воспринимал добрые слова о Мусаси как личное оскорбление, чем удивлял окружающих. Поползли слухи о личной вражде между Кодзиро и Мусаси, которые вскоре переросли в молву о предстоящем поединке. Кодзиро по приказу князя Тадатоси направил Мусаси официальный вызов. С того дня несколько месяцев в уделе Хосокавы только и говорили о готовящемся бое.

Ивама Какубэй заглядывал к Кодзиро утром и вечером под любым предлогом. В четвертый месяц в один из вечеров, когда начали опадать лепестки цветущей вишни, Какубэй прошел по саду Кодзиро

мимо цветущих азалий, приютившихся под горной скалой из камней. Его провели в комнату на задней стороне дома, где Кодзиро кормил сокола, сидевшего у него на руке.

— Рад тебя видеть, дядюшка Ивама, — поздоровался Кодзиро.

— Я к тебе с новостью, — сказал Ивама. — Совет клана в присутствии хозяина вынес решение о месте поединка. Предложили несколько мест, среди них Кукинонагахаму и берег реки Мурасаки, но их отвергли. Одни недостаточно просторны для фехтовальщиков, другие слишком удобны для зевак. На берегу можно было бы поставить бамбуковый забор, но там сбежалась бы огромная толпа зрителей.

— Вот как! — отозвался Кодзиро, не сводя глаз с сокола. Какубэй не ожидал такого равнодушного приема. Нарушив правила поведения, предписанные для гостя, он сказал:

— Пошли во внутреннюю комнату, не могу с тобой разговаривать, когда ты занят птицей.

— Потерпи немного. Сейчас закончу его кормить.

— Это сокол, которого тебе подарил хозяин?

— Да. Я назвал его Амаюми. С каждым днем я все сильнее привязываюсь к нему.

Кодзиро выбросил остатки мяса и передал птицу слуге:

— Посади его в клетку, Тацуноскэ.

Слуга понес сокола через обширный сад. За горкой камней густо росли сосны, по другую сторону виднелась река Итацу, на берегах которой получали наделы самураи Хосокавы.

— Прости, что заставил тебя ждать, — сказал Кодзиро.

— Ничего. Я ведь не чужой. Ты мне как сын, Кодзиро. Появилась девушка лет двадцати с чаем. Какубэй одобрительно покачал головой.

— Хорошеешь с каждым днем, Омицу, — улыбнулся он.

— Вы всегда смеетесь надо мной, — зарделась девушка.

— Ты с каждым днем все сильнее любишь сокола. А что Омицу? Не лучше ли полюбить ее? Какие у тебя намерения? — спросил Какубэй, когда девушка ушла.

— Она приходила к тебе?

— Не стану скрывать. Просила совета.

— Глупая! Мне ничего не говорила! — Кодзиро гневно посмотрел на сёдзи, за которыми скрылась Омицу.

— Не сердись! Почему бы ей не прийти ко мне? Девушку тревожит ее будущее.

— Она тебе все рассказала?

— Зачем ей скрытничать! Обычное дело между мужчиной и женщиной. Тебе же надо, в конце концов, жениться. Сейчас у тебя есть и дом и слуги.

— Что скажут люди, если я женюсь на бывшей служанке?

— Кому какое дело? Ты ведь не можешь выбросить ее вон. Она из хорошей семьи и вполне тебе подходит. Говорят, что она племянница Оно Тадааки.

— Верно.

— И ты встретил ее, когда был в доме Оно.

— Не хочу хвалиться, но тебе, как близкому человеку, расскажу. После поединка с Тадааки я отправился домой. Стемнело, и Омицу с фонарем пошла проводить меня. Я в шутку заигрывал с ней, а она восприняла все всерьез. Когда Тадааки исчез, она явилась ко мне.

Какубэй узнал об Омицу недавно. Его поражала не только способность Кодзиро увлекать женщин, но и умение таить любовные связи.

— Положись на меня, — сказал Какубэй. — Сейчас, конечно, не время объявлять о помолвке. Лучше после поединка.

Какубэй, как и многие другие, не сомневался в исходе боя. Какубэй вспомнил о главной цели прихода к Кодзиро.

— Как я уже говорил, совет определил место боя. Надо соблюсти два условия: во-первых, место должно быть в пределах владений господина Тадатоси, во-вторых, чтобы туда не смог проникнуть народ. Выбрали островок Фунасима, между Симоносэки и Модзи. Тебе полезно было бы до прибытия Мусаси ознакомиться с местностью. Это даст тебе значительные преимущества.

Знание особенностей местности помогает фехтовальщику правильно построить бой, подсказывает, как затянуть сандалии, с какой стороны будет падать солнце, и вообще придает уверенности. Кодзиро не согласился.

— Смысл «Искусства Войны» заключается в том, чтобы мгновенно принять решение и напасть. Противник, как правило, знает о предосторожностях, которые принимаются заранее. Ситуацию надо оценить на месте и действовать на грани риска.

Какубэй согласился и уже не предлагал поездку на Фунасиму. Омицу подала сакэ, и мужчины засиделись до поздней ночи.

По предложению Какубэя на время до поединка Кодзиро освободили от несения службы. Негаданный отпуск сначала понравился Кодзиро, но чем меньше дней оставалось до сражения, тем больше ему докучали посетители. Кодзиро приходилось занимать их, зачастую до утренней зари. Он не хотел избегать общества, иначе поползли бы слухи, что он теряет самообладание.

Кодзиро находил спасение в охоте. Как только выдавался погожий день, он с соколом отправлялся в горы, где никто не надоедал ему.

Наблюдая за соколом, высоко в небе вцепившимся в свою жертву, Кодзиро чувствовал себя птицей.

— Молодец! — восклицал он. — Вот это удар!

Кодзиро не просто наблюдал, а учился у хищной птицы. С каждым днем он обретал спокойствие и уверенность.

Дома его встречали заплаканные глаза Омицу. Кодзиро не допускал мысли, что Мусаси победит, но порой невольно задумывался, что станет с Омицу, если его убьют.

Теперь ему все чаще являлся образ покойной матери, о которой он не вспоминал годами. Засыпая, он мысленным взором видел опухшие от слез глаза Омицу, лазурное око сокола иЪтертые временем черты матери.

НАКАНУНЕ ТРИНАДЦАТОГО ДНЯ

В Симоносэки, Модзи и Кокуре в последние дни происходило большое движение народа. Понаехало множество посторонних, гостиницы переполнились, у коновязей рядами стояли лошади. Из замка для всеобщего сведения послали следующее распоряжение:

«В тринадцатый день сего месяца в восемь утра на острове Фунасима в проливе Нагато самурай удела Будзэн Сасаки Кодзиро Ганрю сразится по поручению своего сюзерена с Миямото Мусаси Масана, ронином из провинции Мимасака. Сторонникам соперников строго запрещается помогать им или подплывать к Фунасиме. До десяти часов утра тринадцатого дня прогулочным и рыбачьим лодкам, кораблям запрещается появляться в проливе. Четвертый месяц 1612 г.»

Извещение расклеили на перекрестках, пристанях и площадях.

— Тринадцатого? Послезавтра?

— А все специально приехали, чтобы посмотреть поединок!

— Ничего не увидишь, если его проводят на острове в двух километрах от берега.

— С горы Кадзаси видны сосны Фунасимы. Народ все равно будет толкаться, хотя бы ради того, чтобы поглазеть на лодки и приезжих.

— Хорошо бы погода не подвела.

Лодочники, предвкушавшие барыш, приуныли. Местные жители и приезжие сбились с ног в поисках места, откуда можно было хоть что-то увидеть. В одиннадцатый день перед харчевней у въезда в Кокуру со стороны Модзи женщина кормила грудью плачущего ребенка, уставшего от долгого пути.

— Поплакал, а теперь поспи! — ласково приговаривала Акэми.

На лице ее не было косметики. Она сильно изменилась, но не сокрушалась по утраченной красоте.

Из харчевни вышел Матахати в сером кимоно. О его монашестве напоминала лишь повязка, прикрывавшая бритую голову.

— Ай-ай, никак не успокоимся! — склонился он над ребенком. — Надо спать. Акэми, иди в харчевню. Ты должна хорошо есть, чтобы не пропало молоко.

Взяв младенца на руки, Матахати начал баюкать его, напевая колыбельную.

— Какая встреча! — раздалось у него за спиной. Матахати обернулся и уставился на человека, не узнавая его.

— Я — Итиномия Гэмпати. Мы встречались в сосновой роще недалеко от улицы Годзё в Киото. Тогда ты называл себя Сасаки Кодзиро.

— А! — вспомнил Матахати. — А ты тот самый монах с палкой!

— Скажи, пожалуйста, где дом Кодзиро?

— Не знаю. Я сам только что пришел сюда.

— Дом Кодзиро у реки Итацу. Можем показать, — предложили два самурая, проходившие мимо.

Гэмпати ушел с ними. Грязь и дорожная пыль покрывали его с головы до ног. «Надо же, пришел сюда из Кодзукэ!» — подумал Матахати. Он припомнил давнюю встречу с Гэмпати и поежился. Каким бессовестным и наглым был он в те дни! Надо же додуматься: выдавал себя за Кодзиро да еще показывал свидетельство школы Тюдзё! Матахати утешался тем, что и шалопай вроде него способен исправиться.

Ребенок не засыпал. Вернулась Акэми, взяла малыша у Матахати, а он поправил заплечный короб, с какими обычно ходят торговцы сладостями, и они зашагали по дороге. Прохожие одобрительными взглядами провожали бедную, но, видимо, счастливую семью.

Пожилая женщина благородного вида тоже обратила на них внимание. Некоторое время они шли рядом, а когда Матахати и Акэми повернули в боковую улицу, женщина спросила:

— Простите, не знаете ли вы, где дом Сасаки Кодзиро?

Матахати сказал ей то, что несколько минут назад услышал от самураев. Глядя вслед уходящей женщине, он пробормотал: «Как матушка моя поживает?» Став отцом, он начал понимать родительские чувства. Женщина была с виду ровесницей Осуги.

В доме Кодзиро было полно гостей.

— Бой открывает для него величайшие возможности.

— Да, поединок раз и навсегда утвердит его славу.

— О Кодзиро узнает вся Япония.

— Не забывайте, с кем он сойдется на поле боя. Ганрю следует быть начеку.

Молодой самурай ввел в комнату только что прибывшего гостя.

— Господин прибыл из Кодзукэ, — объявил он.

— Итиномия Гэмпати, — представился гость.

Комната огласилась возгласами восхищения, ведь Кодзукэ находится в тысяче километров на северо-востоке страны. Гэмпати сказал, что принес амулет с горы Хакуун для домашнего алтаря Кодзиро. Все восторженно благодарили гостя.

— Похвально, что вы прибыли издалека и хотите прочитать молитву за победу Кодзиро. Вы с ним давно знакомы?

— Я — вассал дома Кусанаги в Симониде. Мой покойный учитель Кусанаги Тэнки приходился племянником Канэмаки Дзисаю. Тэнки знал Кодзиро, когда тот был еще мальчиком.

— Я слышал, будто Кодзиро учился у Дзисая.

— Верно. Кодзиро — питомец той же школы, что и Ито Иттосай. Я неоднократно слышал слова Иттосая о том, что Кодзиро — блестящий фехтовальщик.

Гэмпати рассказал, как Кодзиро отверг свидетельство Дзисая и создал собственный стиль, описал, каким упорством отличался Кодзиро в детстве. Гэмпати не умолкая повествовал благодарным слушателям о достоинствах Кодзиро.

— Где учитель Ганрю? — спрашивал молодой слуга, проталкиваясь через забитую людьми комнату.

Кодзиро был в клетке для сокола. Держа птицу на руке, он пристально'смотрел ей в глаза. Он только что покормил Амаюми. Кодзиро осторожно поглаживал перья сокбла.

— Учитель!

— Что еще?

— Пришла какая-то женщина. Она из Ивакуни. Говорит, что вы ее

знаете.

— Тетка, должно быть.

— Куда ее провести?

— Никого не хочу видеть, но тетку должен принять. Веди ее в мою комнату. Тацуноскэ! — позвал Кодзиро.

— Да, господин. — Тацуноскэ опустился на одно колено позади Кодзиро. Он был его учеником и неотлучно находился рядом.

— Осталось недолго ждать, — произнес Кодзиро.

— Да, учитель.

— Завтра я отправляюсь в замок, чтобы засвидетельствовать почтение господину Тадатоси. Я не видел его несколько дней. Затем нужно как следует выспаться.

— Дом полон гостей. Почему вы всех принимаете, не давая себе покоя.

— Отдых мне необходим.

— Ваши поклонники могут нанести вам поражение.

— Не говори так. Многие пришли издалека. Моя победа или поражение зависят от стечения обстоятельств. Конечно, не все решает случай, но такова участь воина — порой он побеждает, порой проигрывает. Если Ганрю умрет, вы распечатаете два моих завещания, они в моей комнате. Одно отдадите Какубэю, другое — Омицу.

— Вы подготовили завещание?

— Да, это естественно для самурая. Да, кстати, я имею право взять с собой на место боя одного помощника. Я хочу, чтобы им был ты.

Согласен?

— Это честь, которую я не заслуживаю.

— Возьмем и Амаюми. — Кодзиро посмотрел на сокола и добавил: — Он успокоит меня в пути.

— Я все понял, учитель.

— А теперь пойду к тетке.

Кодзиро нашел тетку в комнате, освещенной свечой.

— Спасибо, что приехали, — промолвил Кодзиро, почтительно склонившись перед пожилой женщиной.

Тетка воспитывала Кодзиро после смерти его матери, но в отличие от покойной не баловала его. Она считала своим долгом перед старшей сестрой сделать из Кодзиро достойного наследника семьи Сасаки, чтобы он с честью носил их фамилию. Она внимательно следила за успехами племянника.

— Кодзиро, я понимаю, что наступает решающий момент в твоей судьбе, — заговорила тетка. — У нас в Ивакуни все только и говорят о твоем поединке, поэтому я сочла необходимым навестить тебя. Я рада, что ты добился многого в жизни.

Тетка мысленно сравнила сидящего перед ней благородного вида самурая с тем юношей, который покинул родину с одним мечом за спиной.

— Прошло десять лет. Простите меня, что я не подавал вам вестей о себе, — ответил Кодзиро, все еще не поднимая головы. — Не знаю, как оценивают меня со стороны, но я не достиг всего, что наметил, поэтому и не писал вам.

— Вести о тебе всегда доходили до нас.

— Неужели и в Ивакуни?

— Конечно! Все тебя поддерживают. Если ты проиграешь Мусаси, то пятно позора ляжет не только на нашу семью, но и на всю провинцию. Катаяма Хисаясу, владетель Хоку, который гостит сейчас в уделе Кикка-ва, намерен прибыть сюда с большой группой самураев из Ивакуни. Их огорчит запрет передвигаться на лодках в проливе. Да, совсем забыла про подарок.

Тетка развернула небольшой сверток. В нем лежало нижнее белое кимоно с начертанными именами бога войны и богини-заступницы самураев. На рукавах женщины Ивакуни вышили золотом санскритские заклинания.

Кодзиро свернул кимоно и приложил его ко лбу в знак признательности.

— Вы устали, — сказал он. — Отдохните в этой комнате Кодзиро ушел к гостям, которые тоже явились с подарками. Среди

них были и свиток с заклинаниями из храма Хатимана на горе Отоко, и кольчуга, и громадный морской лещ, и бочонок сакэ, и много другого. В доме собрались сторонники Кодзиро, которые искренне желали ему победы, но, по правде говоря, восемь человек из десяти, выражая восхищение Кодзиро, рассчитывали на его ответные услуги в будущем.

«Как бы они вели себя, если бы я оставался простым ронином», — думал Кодзиро.

Он чувствовал лицемерие многих, но его самолюбию льстило, что все эти люди не сомневаются в его победе. «Я должен, должен победить!» — твердил про себя Кодзиро. Он переживал небывалое волнение. «Победа, только победа!» — сверлила мозг неотступная мысль, и Кодзиро прекрасно понимал, почему это происходит.

Было совсем поздно, когда среди гостей пронеслась весть о приезде Мусаси. Он сошел с корабля в Модзи, и его уже видели в Ко-куре.

— Может, сходим посмотреть на него? — предложил кто-то.

РАССВЕТ

Мусаси прибыл в Симоносэки несколько дней назад, и поскольку его никто здесь не знал, он спокойно провел все это время один. Утром одиннадцатого он переправился через пролив Каммон в Модзи и зашел к Нагаоке Садо, чтобы подтвердить согласие с местом и временем поединка.

Самурай, встретивший Мусаси у ворот, не сводил с него глаз. «Вот он какой, знаменитый Миямото Мусаси!» X подумал он, а вслух сказал:

— Хозяин в замке, скоро вернется. Прошу вас пройти в дом и подождать его.

— Спасибо, особых дел у меня к нему нет. Передайте ему мои слова.

— Он огорчится, не увидев вас. Если вы все же настаиваете на уходе, позвольте известить наших людей о вашем визите.

Самурай исчез во внутренних покоях, и через минуту появился

Иори.

— Учитель! — бросился он на шею Мусаси. Мусаси погладил его по голове.

— Хорошо учишься?

— Да, учитель.

— Ты вырос.

— Вы знали, что я живу здесь?

— Садо сообщил мне в письме. Кобаяси Тародзаэмон в Сакаи рассказывал о тебе. Я рад за тебя. Воспитание в таком доме пойдет тебе на пользу.

Иори помрачнел.

— В чем дело? — спросил Мусаси. — Не забывай, Садо очень добр

к тебе.

— Да, учитель.

— Ты должен изучать не только боевое искусство. Обязательно читай книги. Будь всегда готовым помочь другим и веди себя скромнее остальных мальчиков.

— Да, учитель.

— И никогда не жалей себя. Многие мальчики, осиротев, склонны к этому. Ты должен быть добрым и щедрым с людьми.

— Да, учитель.

— Ты умный мальчик, Иори, но будь осторожен. Постоянно держи себя в руках. Ты еще мал, вся жизнь у тебя впереди. Береги ее до того дня, когда сможешь отдать ее за благородное дело: за свою родину, за честь, за Путь Воина. Живи открыто и честно.

Иори с тоской думал, что слова Мусаси звучат как прощание. Мусаси говорил о серьезных вещах, упоминая слово «жизнь». Иори, не выдержав, уткнулся в грудь Мусаси. Рыдания душили мальчика.

Мусаси заметил, что Иори очень аккуратен — волосы тщательно причесаны, носки безупречной белизны. Мусаси почувствовал сожаление, что произнес излишне высокопарное наставление.

— Не плачь, — сказал он.

— Но если...

— Не реви! Тебя могут увидеть.

— Вы отправляетесь на Фунасиму послезавтра?

-Да.

— Победите его, пожалуйста! Победите! Я не смогу жить, если не

увижу вас вновь!

— Это не повод для слез.

— Некоторые твердят, что вам ни за что не победить Кодзиро. Зачем вы согласились на этот поединок?

— Народ всегда что-то болтает.

— А вы правда можете проиграть?

— Зачем забивать себе голову разными пустяками!

— Значит, вы уверены в победе?

— Если я и проиграю, то с честью.

— Если вы сомневаетесь, не лучше ли скрыться?

— В любой сплетне есть доля истины, Иори. Может, я допустил ошибку, но дело зашло слишком далеко. Убежать — значит пренебречь законом, предписанным Путем Воина. Это навлекло бы позор не только на меня, но и на многих других.

— Вы только что говорили, что я должен беречь свою жизнь.

— Да, говорил. Если меня похоронят на Фунасиме, пусть моя смерть послужит тебе уроком. Никогда не ввязывайся в истории, которые могут стоить тебе жизни.

Мусаси почувствовал, что слишком сосредоточился на мрачной теме.

— Я попросил передать Нагаоке Садо мое почтение. Передай ему мой привет и ты, скажи, что я встречусь с ним на Фунасиме.

Мусаси ласково отстранил Иори от себя. Иори глядел ему вслед, судорожно сжимая соломенную шляпу.

— Не уходите! — в отчаянии прошептал он. Нуиноскэ нагнал Мусаси в воротах.

— Иори просит, чтобы вы не уходили. Я сочувствую ему. Не могли вы остаться на ночь в нашем доме?

— Благодарю за приглашение, но едва ли это разумно. Через два дня я могу заснуть навеки. Я не хочу никого обременять. В будущем это может иметь плохие последствия для вас.

— Боюсь, что хозяин разгневается, что мы не оставили вас в доме.

— Я напишу ему. Сегодня я пришел только для того, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Мне пора!

Мусаси повернул к берегу моря, но вскоре его окликнули. Обернувшись, он увидел шестерых пожилых самураев из дома Хосокавы. Он никого из них не знал и решил, что они обознались.

— Мусаси!

— Ты Миямото Мусаси?

Мусаси еще раз обернулся. Что нужно этим пожилым воинам?

— Не помнишь нас? Конечно, прошло столько времени. Меня зовут Уцуми Могобэйнодзё. Все мы родом из Мимасаки. Мы состояли на службе у дома Симмэн в замке Такаяма.

— Кояма Хандаю. Магобэйнодзё и я были друзьями твоего отца. Мусаси радостно улыбнулся.

— Приятная неожиданность!

Говор самураев подтверждал, что они его земляки. Поклонившись каждому из них, Мусаси сказал:

— Я рад вас видеть. Как случилось, что все вы оказались в этих краях?

— Ты знаешь, что дом Симмэн прекратил существование после битвы при Сэкигахаре. Став ронинами, мы бежали на остров Кюсю.

Зарабатывали на жизнь плетением соломенных башмаков для лошадей. Потом нам повезло, и мы зажили получше.

— Кто бы мог подумать, что я встречу друзей отца в Кокуре!

— Для нас это тоже большая радость. Ты стал настоящим самураем, Мусаси. Жаль, что отец не дожил до этого дня. Хотим пригласить тебя провести с нами вечер. Мы договорились с Садо.

— Невежливо уйти, не встретившись с Садо, — вмешался Хандаю. — Не пристало такое сыну Симмэна Мунисая. Вернись с нами в дом.

Хандаю, видимо, считал, что дружба с покойным отцом Мусаси позволяла ему говорить в назидательном тоне. Хандаю направился к дому, уверенный, что Мусаси идет следом.

— Простите, — проговорил Мусаси. — Прошу прощения за неучтивость, но присоединиться к вам не могу.

Самураи остановились. Магобэйнодзё сказал:

— Почему же? Мы хотим оказать тебе должный прием, мы ведь земляки. Садо с тобой хочет встретиться. Зачем обижать его?

— Я бы с удовольствием пошел, но у меня есть веские причины не делать этого, — вежливо, но твердо сказал Мусаси. — Я слышал, что мой поединок осложнил отношения между двумя старейшими вассалами дома Хосокавы — Нагаокой Садо и Ивамой Какубэем. Иваму поддерживает Тадатоси, Нагаока пытается укрепить свое положение, делая ставку против Кодзиро.

Самураи переглянулись.

— Возможно, это пустые сплетни, — продолжал Мусаси, — но сплетни — коварная вещь. Кому интересен ронин вроде меня, но я не хотел бы давать лишний повод для пересудов о соперничестве Садо и Какубэя. Они бесценные для этого удела люди.

— Ясно, — протянул Магобэйнодзё.

— А теперь позвольте откланяться, — улыбнулся Мусаси. — По правде сказать, я остался прежним деревенским жителем, которому в тягость светские беседы за столом. Хочу отдохнуть.

Самураи зашептались.

— Сегодня одиннадцатый день четвертого месяца, — сказал Хандаю. — Вот уже десять лет мы собираемся вместе с этот день. Мы никогда не приглашаем посторонних на наше собрание, но мы земляки, ты сын Мунисая, поэтому можешь присоединиться к нам. Предупреждаю, мы не выставим богатого угощения, но обстановка будет непринужденной и тебя никто не увидит.

— В таком случае я принимаю приглашение, — ответил Мусаси. Старые самураи обрадовались. Они договорились, что часа через два

один из них, Кипами Кагасиро, встретит Мусаси у чайной.

Мусаси встретил Кагасиро в назначенный час, и они направились к мосту Итацу. Пройдя полтора километра, они оказались в тихом месте, где не было ничего, кроме винной лавки да дешевого постоялого двора. Мусаси насторожился. На первый взгляд в старых самураях он не заметил ничего подозрительного. По возрасту они могли быть друзьями его отца, они говорили на наречии Мимасаки. Почему они выбрали пустынное место?

Кагасиро оставил Мусаси одного, а сам прошел вперед к реке.

— Все в порядке, пойдем, — сказал он, вернувшись с берега. По узкой тропинке они зашагали к дамбе.

«Может, они затеяли вечеринку на лодке?» — подумал Мусаси, в! душе подсмеиваясь над излишней бдительностью. У берега лодки не[ оказалось. Самураи сидели в кружок в официальных позах.

— Здесь мы собираемся, — объяснил Магобэйнодзё. — Тебя к нам | привела судьба. Садись!

Мусаси пододвинули циновку. Почему собрание устраивается в столь странном месте? Мусаси как гостю приходилось следовать привычкам хозяев. Он сел и тоже принял строгую позу.

— Устраивайся поудобнее, — сказал Магобэйнодзё. — Мы сначала проведем торжественную церемонию, а потом выпьем и поболтаем.

Шестеро самураев положили около себя пучки соломы и принялись плести конские башмаки. Выражение их лиц было сосредоточенным, даже благоговейным. Самураи плели ловко, поплевывая на ладони.

— Достаточно, — сказал Хандаю, положив готовый башмак на маленький столик.

Остальные сделали то же, выпрямив спины и поправив кимоно. Магобэйнодзё, старший по возрасту, заговорил первым.

— Сегодня двенадцатая годовщина битвы при Сэкигахаре, двенадцатая годовщина нашего поражения, — начал он. — Мы намного пережили наших друзей. Жизнью мы обязаны милосердию даймё Хосокавы. Наши дети и внуки не должны забывать об оказанной нам милости.

Самураи почтительно опустили глаза.

— Мы должны помнить щедрость дома Симмэн, хотя его больше не существует. Мы не забудем той нищеты, в которую впали, пока добрались до этих мест. Мы собираемся здесь, чтобы сохранить в душе эту память. Помолимся за здоровье и благополучие друг друга.

Самураи хором подхватили:

— Мы никогда не забудем милосердие даймё Хосокавы, щедрость дома Симмэн, милость неба, избавившего нас от бедности и отчаяния.

— А теперь — знак нашего почтения, — сказал Магобэйнодзё. Самураи обратились лицом к белеющим стенам замка Кокура и

склонились до земли, затем повернулись в сторону, где находится провинция Мимасака и тоже поклонились. Третий поклон они отдали соломенным башмакам.

Магобэйнодзё обратился к Мусаси:

— Мы сейчас поднимемся в храм, чтобы сделать приношение сплетенными башмаками. Жди нас здесь.

Старики потянулись цепочкой за самураем, который нес в приподнятых руках столик с конскими башмги^ами. Они привязали к храмовому дереву свои поделки. Выстроившись перед божеством, они хлопнули в ладоши, взывая к небесам.

Угощение состояло из простой еды — тушеные овощи, побеги бамбука с бобовой пастой, сушеная рыба. Такую пищу едят в крестьянских домах, но было вдоволь сакэ, веселья и смеха.

— Для меня большая честь присутствовать на вашем празднике, но объясните смысл торжественной церемонии, — попросил Мусаси.

— Когда мы прибыли сюда после поражения, вокруг были одни чужие люди. Воровать мы не могли — лучше умереть. Кто-то из нас задумал открыть лавку у моста и торговать конскими башмаками. Когда мы взялись за плетение, загрубевшие от тренировок с копьями руки поначалу плохо слушались, потом дело пошло легче. Мы уже три года продавали свой товар, когда про нас прослышал господин Хосокава Сансай. Узнав, что мы бывшие вассалы дома Симмэн, он предложил поступить к нему на службу.

Магобэйнодзё рассказал, как они отказались от общего жалованья в тысячу коку риса на всех, поскольку вассал должен служить сюзе- > рену на основе личной преданности. Сансай, согласившись, выделил жалованье каждому в отдельности. Кто-то из приближенных Хосокавы предложил дать новичкам деньги на одежду, но даймё не согласился, поскольку эта подачка могла быть воспринята как унижение. Он оказался прав. Как ни бедствовали самураи, но они нашли возможность купить одежду и явиться на церемонию вступления в должность в накрахмаленных кимоно.

В завершение рассказа Магобэйнодзё, подняв чарку сакэ, произнес:

— Прости мою пространную речь, но я хочу, чтобы ты поверил в нашу честность и порядочность. Пусть наша еда скудна, а сакэ дешево, дело не в этом. Желаем тебе сражаться завтра смело и решительно, а если ты падешь в бою, мы похороним твои останки.

— Вы оказали мне большую честь, пригласив к себе, — ответил Мусаси. — Это приятнее, чем пить отборное сакэ в самом богатом доме. Я бы желал себе такой же судьбы, как и ваша.

— Не горячись, Мусаси! А то придется учиться плетению! — сказал кто-то под дружный смех.

Самураи веселились от души, но Мусаси собрался уходить. Ему не хотелось подводить земляков. Он распрощался и с легким сердцем отправился к себе. Или только со стороны казалось, что у него прекрасное настроение?

Нагаока гневался на слуг и домочадцев за то, что они не смогли удержать Мусаси. Утром он отправил людей на поиски Мусаси, но те вернулись ни с чем. Садо хмурился: «Что же произошло? — думал он. — Неужели...» Садо не решался завершить мысль. http://ki-moscow.narod.ru/

В двенадцатый день Кодзиро посетил замок, где еготепло принял сам Тадатоси. Они выпили по чарке сакэ, и Кодзиро окрыленный вернулся домой.

К вечеру город гудел от слухов.

— Мусаси, видимо, испугался и бежал...

— Я точно знаю, он удрал!

Садо не спал всю ночь. Он уговаривал себя, что такое невозможно. Трусость не вязалась с характером Мусаси. Сколько известно случаев, когда ломались самые крепкие и надежные люди? В предчувствии самого худшего Садо уже подумывал о харакири — единственном в его положении выходе, поскольку он рекомендовал Мусаси.

Утро тринадцатого дня застало Садо в саду, где он прогуливался с Иори. «Неужели я ошибся?» — спрашивал себя Садо.

— Доброе утро, господин! — Нуиноскэ появился в боковой калитке.

— Нашли? — спросил Садо.

— Нет. Никто из хозяев гостиниц его не видел.

— В храмах узнавали?

— И в храмах и в додзё — везде, куда бы мог прийти фехтовальщик. Магобэйнодзё с друзьями отсутствовали всю ночь...

— Их до сих пор нет, — нахмурился Садо.

Сквозь листву сливового дерева виднелось море. Волны, казалось, бились в грудь Садо.

— Ничего не понимаю, — проговорил он.

Возвращавшиеся с поисков люди усаживались у веранды, злые и растерянные. Кинами Кагасиро, проходя мимо дома Кодзиро, видел толпу^ в несколько сот человек. Ворота торжественно украшены, а перед входом в дом стояла золоченая ширма. На заре три группы сторонников Кодзиро отправились в храмы молиться за его победу.

В доме Садо воцарилось уныние. Особенно переживали старые самураи, соратники отца Мусаси. Они чувствовали, что их предали. Если Мусаси струсил, они никогда не смогут смотреть в глаза другим самураям. Уходя от Садо, Кагасиро поклялся:

— Мы найдем негодяя! Не сегодня, так завтра. Смерть трусу!

Вернувшись в свою комнату, Садо возжег благовония в курильнице, как делал каждый день, но на этот раз Нуиноскэ заметил особую торжественность и мрачность ритуала. «Он готовит себя к смерти», — сокрушенно подумал он.

Выйдя в сад, Нуиноскэ столкнулся с Иори.

— Вы заходили к Кобаяси Тародзаэмону? — спросил Иори. Нуиноскэ оценил смекалку мальчика. Никто не додумался искать

Мусаси в доме купца, хотя именно там Мусаси мог найти надежное укрытие.

— Мальчик прав! — воскликнул Садо, услышав мнение Иори. — Немедленно пойдите в контору.

Садо быстро написал записку и отдал Нуиноскэ, сообщив ему содержание. Садо писал: «Сасаки Кодзиро отправится на Фунасиму на лодке господина Тадатоси. Он прибудет к восьми часам. Ты успеваешь к этому времени. Предлагаю тебе прийти в мой дом и здесь провести приготовления к бою. Я достал лодку, ^а ней ты поплывешь навстречу победе». ^

Нуиноскэ и Иори, наняв быстроходную лодку, приплыли в гавань Тародзаэмона.

— Не знаю, о ком вы спрашиваете, но в хозяйском доме живет молодой самурай, — ответил приказчик в конторе.

— Нашли! — воскликнул Нуиноскэ, переглянувшись с Иори.

К Тародзаэмону, встретившему их в доме, Нуиноскэ обратился без лишних любезностей:

— Мы по важному официальному делу. У вас остановился Миямото Мусаси?

-Да.

— Сообщите ему о нашем приходе. Мы с ног сбились, разыскивая его. Тародзаэмон ушел на внутреннюю половину дома и вскоре вернулся.

— Мусаси в своей комнате. Он спит.

— Спит? — изумился Нуиноскэ.

— Мы вчера засиделись допоздна.

— Не время ему спать. Разбудите его!

Купец не поддался настойчивости самурая и провел посетителей в гостиную, предложив им подождать.

Мусаси появился свежий и бодрый, с ясными, как у младенца, глазами.

— Доброе утро! — приветствовал он гостей. — Чем обязан? Нуиноскэ молча передал письмо Садо.

Мусаси почтительно поднес свиток ко лбу, прежде чем сломать печать. Иори не сводил глаз с учителя, но Мусаси держался так, словно не замечал его. Прочитав письмо, Мусаси сказал:

— Большое спасибо господину Садо за заботу. Мусаси быстро написал ответ.

— Я все изложил в письме, — сказал он. — Передайте ему мою искреннюю благодарность.

Мусаси добавил, что о нем беспокоиться не стоит, он сам доберется до Фунасимы в удобное для него время.

Мусаси и Иори не перемолвились ни словом, но, встретившись глазами, учитель и ученик многое сказали друг другу.

Садо, прочитав письмо, облегченно вздохнул. Мусаси писал:

«Примите глубочайшую благодарность за предложение доставить меня на Фунасиму. Я не достоин такой чести и не могу принять ваше предложение. Прошу вас учесть, что Кодзиро воспользуется лодкой своего сюзерена. Если я поплыву на вашей лодке, то сложится впечатление, будто вы противопоставляете себя господину Тадатоси. Не следует этого делать ради меня. Я хотел заранее предупредить вас об этом деликатном деле. Из этих же соображений я остановился у Тародзаэмона. На Фунасиму я отправлюсь на его лодке. Время я выберу сам».

Садо молча смотрел на лист бумаги. Письмо написано скромно, но с достоинством. Садо застыдился своих опасений.

— Нуиноскэ!

— Да, господин.

— Покажи письмо Магобэйнодзё и его друзьям. Не успел Нуиноскэ выйти, как появился слуга.

— Господин, пора отправляться.

— У нас еще много времени, — усмехнулся Садо.

— Какубэй уже уехал.

— Его дело. Иори, поди ко мне.

— Да, господин.

— Скажи, Иори, ты мужчина?

— Я так считаю, господин.

— Обещаешь не плакать, что бы ни случилось?

— Да, господин.

— В таком случае поедешь на Фунасиму в качестве моего слуги. Имей в виду, не исключено, что обратно мы повезем тело Мусаси. Еще раз спрашиваю, не расплачешься?

— Нет, господин. Обещаю.

Нуиноскэ выскочил через калитку на улицу и чуть не сбил с ног женщину в бедной одежде. .

— Прошу прощения, вы служите в этом доме? — спросила она.

— Что тебе надо? — подозрительно посмотрел на нее Нуиноскэ.

— Я понимаю, мой вид не внушает доверия. Я хотела спросить о сегодняшнем поединке. Люди говорят, что Мусаси сбежал. Это правда?

— Глупая сплетница! Как ты смеешь! Думаешь, что Миямото Му-4 саси способен на такие поступки? Потерпи до восьми часов. Я только

что встречался с Мусаси.

— Вы его видели?

— Кто ты такая?

— Знакомая Мусаси, — опустила глаза женщина.

— Беспокоишься по поводу слухов? Я спешу, но все же покажу письмо Мусаси.

Нуиноскэ прочитал вслух письмо, не видя, что какой-то человек заглядывает ему через плечо. Наконец, заметив незнакомца, Нуиноскэ раздраженно спросил:

— А ты что здесь забыл?

— Я с этой женщиной, — ответил человек, вытирая глаза.

— Ты ее муж?

— Да, господин. Спасибо, что показали письмо. У меня такое... Я словно повстречался с Мусаси. Правда, Акэми?

— Гора свалились с плеч. Пойдем, выберем место повыше, чтобы все видеть.

Нуиноскэ успокоился.

— С того холма виден остров Фунасима, — сказал он. — В такую погоду можно различить песчаный берег.

— Простите, что мы отвлекли вас от дела.

— Можно узнать ваше имя?

— Матахати, — с поклоном ответил мужчина. — Мы с Мусаси из одной деревни. \

— Акэми, — сказала женщина. Нуиноскэ, кивнув, убежал.

Матахати и Акэми поспешили на холм. Оттуда остров был виден как на ладони, за ним горы Нагато. Семейная пара уселась на циновке под соснами. Внизу шумел прибой, с сосен сыпались иголки. Акэми баюкала ребенка, а Матахати застыл, напряженно вглядываясь в сторону Фу-насимы.

СВАДЬБА

Нуиноскэ сначала зашел к Магобэйнодзё, затем обошел с письмом других старых самураев из Мимасаки, а потом заспешил к берегу. Встав за деревом невдалеке от конторы прибрежной службы, Нуиноскэ наблюдал за потоками людей, стекавшимися на берег. Несколько групп самураев отплыли на Фунасиму. Они должны были обеспечить порядок и охрану поля боя. У берега покачивалась новая небольшая лодка, которую по приказу Тадатоси сделали специально для Кодзиро. Провожающих было не менее сотни. Нуиноскэ узнал в толпе нескольких друзей Кодзиро, остальные были нездешние.

Допив чай, Кодзиро вышел из конторы в сопровождении чиновников. За ним следовал Тацуноскэ. Толпа расступилась, давая дорогу своему любимцу. Глядя на Кодзиро, многие воображали себя идущими на бой.

На Кодзиро было шелковое кимоно с узкими рукавами, с вычурным орнаментом по белому полю, плащ-безрукавка ярко-красного цвета. Пурпурные кожаные хакама, плотно облегавшие бедра, были подвязаны под коленами. Новые соломенные сандалии сбрызнуты водой, чтобы ноги не скользили. Кроме малого меча, с которым Кодзиро никогда не расставался, сегодня у него был и Сушильный Шест, которым он не пользовался с тех пор, как поступил на службу. Белое дородное лицо Кодзиро светилось спокойствием и уверенностью. Кодзиро был как никогда красив и величав. Он шагал, одаривая улыбками людей на берегу. Кодзиро сел в лодку, за ним Тацуноскэ с соколом на руке. Гребцы взмахнули веслами, и лодка заскользила по волнам. Толпа дружно закричала, и сокол от испуга захлопал крыльями.

Отсканировано для НеПУТЬёвого сайта Вишнякова Андрея - электронная библиотека боевых искусств

Нуиноскэ торопился домой, чтобы подготовить отъезд Садо. Оглянувшись, молодой самурай увидел Омицу, которая безутешно рыдала, прижавшись к дереву. Глазеть на плачущую женщину неприлично, и Нуиноскэ отвернулся. На прощанье он еще раз взглянул на лодку Кодзиро. «У каждого своя жизнь, — подумал он. — Там ликование, здесь рыдающая женщина».

Устроившись поудобнее, Кодзиро взял Амаюми у Тацуноскэ. День стоял ясный — чистое небо, кристальная вода, но волны вздымались довольно высоко. От каждого удара воды в борт сокол топорщил перья. На полпути к острову Кодзиро освободил ногу сокола и подбросил его вверх со словами: «Лети в замок».

Амаюми по привычке сбил чайку, но, не слыша зова хозяина, взмыл в небо и исчез. Отпустив сокола, Кодзиро стал снимать с себя и выбрасывать в воду амулеты и записочки с молитвами, которыми обвешали его поклонники. Не пожалел даже нижнего кимоно с санскритскими заклинаниями, подаренного ему теткой.

— А теперь отдохнем, — спокойно произнес он.

Впереди его ждала жизнь или смерть. В таком положении лучше не думать о посторонних вещах. Воспоминания о людях, которые окружали его последние дни, мешали ему, все их пожелания успеха и молитвы были теперь обузой. Он должен остаться наедине с собой.

Глаза Кодзиро не отрывались от зеленых сосен Фунасимы. Соленый ветер дул в лицо.

Тародзаэмон, пройдя вдоль складов на пристани в Симоносэки, поднялся в контору.

— Саскэ! — позвал он. — Кто-нибудь видел его?

Саскэ наняли в услужение в доме недавно. Он был самым молодым, но и самым сообразительным работником. Ему даже поручали несложные дела в конторе.

— Доброе утро! — приветствовал хозяина управляющий, появившийся из соседней комнаты со счетами в руках. — Он только что был здесь.

— Найди Саскэ! — приказал управляющий посыльному. Управляющий стал докладывать о делах, но Тародзаэмон отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

— Никто не наводил справки о Мусаси? — спросил Тародзаэмон. Управляющий потер подбородок.

— Я сам не видел, но мне говорили, что вчера вечером приходил какой-то затрапезный парень. Он спрашивал учителя Мусаси, и у него была дубовая палка. Еле выпроводили его.

— Значит, проболтались! И это после того, как я приказал всем держать язык за зубами.

— Я тоже предупреждал, но ведь рот людям не завяжешь, особенно молодым. Они не могут не похвастать, что Мусаси живет у их хозяина.

— Как ты отделался от посетителя?

— Собэй сказал ему, что он ошибся, Мусаси никогда здесь не бывал. Тот не поверил, но ушел. Его ожидали еще три человека, и среди них женщина.

Саскэ прибежал с пристани.

— Звали меня, хозяин?

— Все готово? Дело очень важное.

— Понимаю, хозяин. Я встал до рассвета, вымылся холодной водой| переоделся в новое нижнее кимоно.

— Хорошо. Приготовил лодку?

— А ее готовить особо не надо. Я в-ьдбрал самую чистую и быстро-] ходную лодку, бросил несколько щепоток соли, чтобы уберечь ее дурного глаза, протер ее изнутри и снаружи. Хоть сейчас плыви.

— Где она?

— У причала, рядом с другими лодками.

— Лучше убрать ее оттуда, а то слишком много зевак, — сказал задумчиво Тародзаэмон. — Мусаси их не любит. Отгони ее к большой сосне, которую называют сосной Хэйкэ. Там его едва ли увидят любопытные.

— Слушаюсь, хозяин!

Контора опустела, потому что все ушли на пристань. Там толкалось множество людей: самураи из соседних уделов, ронины, ученые мужи, кузнецы, оружейники, лакировщики, монахи, горожане разных званий, крестьяне из ближайших деревень, источающие аромат благовоний женщины в дорожных шляпах и рыбачки с детьми на руках. Все устремлялись туда, откуда можно было разглядеть остров.

«Я понимаю Мусаси», — подумал Тародзаэмон, наблюдая гудящую толпу.

Вернувшись домой, Тародзаэмон заметил необыкновенный порядок в доме. На потолке комнаты, обращенной к морю, играли отражения волн.

Оцуру принесла поднос с чаем.

— Где ты был? Мы тебя ищем, — обратилась она к отцу.

— Посмотрел кое-что, — ответил он, принимая чашку.

Оцуру приехала из Сакаи навестить отца. Она приплыла на одном корабле с Мусаси. В разговоре они случайно обнаружили, что оба имеют отношение к Иори. Когда Мусаси пришел в контору поблагодарить Тародзаэмона за заботу о мальчике, купец настоял, чтобы гость остановился у него. Накануне ночью они засиделись допоздна, а Оцуру в соседней комнате шила для Мусаси нижнее кимоно и набрюшник ко дню поединка. Она приготовила новое черное кимоно. Тародзаэмон заподозрил, что дочь неравнодушна к Мусаси. Девушка очень волновалась.

— Оцуру, где Мусаси? Он завтракал?

— Давно поел и уединился в своей комнате.

— Он готов к отъезду?

— По-моему, нет.

— А что он делает?

— Рисует.

— Нашел время! Правда, я сам попросил его нарисовать мне что-нибудь, но только не сейчас. Напрасно я это сделал.

— Он рисует и для Саскэ.

— Саскэ? — переспросил Тародзаэмон. Он не находил себе места от волнения.

— Неужели он не понимает, что уже опаздывает?

— Мне кажется, что Мусаси вообще забыл про поединок.

— Нет! Теперь не время рисовать! Скажи ему повежливее об этом. Живопись подождет.

— Не могу...

— Почему?

Подозрения Тародзаэмона подтвердились. Он хорошо знал свою дочь.

— Глупая девчонка, зачем плакать? — ласково проворчал Тародзаэмон и сам пошел к Мусаси.

Мусаси стоял на коленях, словно предаваясь медитации. Одну картину он уже закончил — цапля под ивой. Сейчас он смотрел на чистый лист. Он решал, что изобразить, вернее настраивался-на сюжет и стиль. Белая бумага была для него пространством, в котором ему предстояло сотворить образ. В рисунке навсегда останется его душа. Если на сердце тяжесть, рисунок получается печальный, если в душе смятение, то оно выплеснется на бумагу. Тушь надолго переживет художника, а сердце его будет биться в рисунке и после того, как кости его рассыплются в прах.

— Можно?

Фусума неслышно раздвинулись, и в комнату заглянул Тародзаэмон.

— Простите, что помешал, — начал он.

— Будьте добры, заходите.

— Нам пора.

— Знаю.

— Все готово. Вещи в соседней комнате.

— Благодарю вас.

— Вы закончите рисунки, вернувшись с Фунасимы.

— Не беспокойтесь, сегодня я чувствую себя прекрасно. Хочется рисовать.

— Не забывайте о времени. Вам надо еще приготовиться. Тародзаэмон закрыл было за собой фусума, как Мусаси окликнул его:

— Когда начнется прилив?

— В эту пору отлив с шести до восьми утра, а сейчас вода уже поднимается.

— Спасибо, — рассеянно ответил Мусаси и вновь перевел взгляд на чистый лист.

Тародзаэмон решил терпеливо ждать Мусаси, но не выдержал. Он отправился на веранду и посмотрел на море. Вода наступала на берег, а в проливе обозначилось бурное течение.

— Отец! — позвала Оцуру. -Да.

— Мусаси пора выходить. Я поставила сандалии у садовой калитки.

— Он еще не готов.

— Рисует? Я думала, что он послушает твоего совета.

— Он знает, который час.

К берегу пристала лодка, и Тародзаэмон услышал, что кто-то назвал его имя. Это был Нуиноскэ, который приплыл узнать, где Мусаси.

— Передайте ему, чтобы он немедленно отправлялся, — взмолился Нуиноскэ. — Кодзиро и господин Хосокава уже отплыли. Мой хозяин сейчас отбывает из Кокуры.

— Попробую.

— Умоляю! Может, я, подобно старухе, устраиваю суету, но мы не хотим, чтобы он опаздывал. Будет очень стыдно.

Нуиноскэ торопливо отплыл, оставив купца и его дочь в полной растерянности. Из комнаты Мусаси не доносилось ни звука.

Вскоре пристала вторая лодка, на этот раз с Фунасимы, с просьбой поторопить Мусаси.

Мусаси открыл глаза от звука раздвигаемых фусума. Когда Оцуру сообщила ему о лодке с острова, Мусаси кивнул и с улыбкой вышел из комнаты. На полу остался лист бумаги, густо покрытый мазками туши. Внимательный взгляд обнаружил бы пейзаж в причудливом переплетении линий.

— Передайте этот рисунок отцу, а другой — Саскэ, — раздался из соседней комнаты голос Мусаси.

— Вам не стоило беспокоиться.

— Мне нечем больше отплатить за доставленные вам хлопоты. Хотя бы несовершенные рисунки останутся на память.

— Мы ждем вас сегодня, чтобы устроить вам приятный вечер, — запинаясь, проговорила Оцуру.

Услышав шорох кимоно, Оцуру улыбнулась. Потом Мусаси сказал что-то отцу. Заглянув после ухода Мусаси в комнату, Оцуру увидела его аккуратно сложенное старое кимоно. Ее охватил страх разлуки, и она уткнулась лицом в одежду Мусаси, еще хранившую тепло его тела.

— Оцуру, где ты? Мусаси уходит! — позвал ее отец.

— Иду! — ответила девушка и, проведя рукой по щекам, побежала на зов.

Мусаси уже был у садовой калитки. Он решил выйти не через главные ворота, чтобы избежать назойливые взгляды. Его провожали хозяин с дочерью и несколько конторских служащих. Оцуру онемела от волнения. Мусаси взглянул на нее, и она молча поклонилась.

— Прощайте и будьте здоровы! — сказал Мусаси и, чуть пригнувшись, вышел через низкую калитку.

— Да, так и должен уходить самурай! — восхищенно пробормотал кто-то. — Без лишних слов и долгих прощаний.

Оцуру мгновенно скрылась, за ней разошлись и остальные.

Сосна Хэйкэ стояла на берегу метрах в двухстах от пристани. Мусаси шел, ощущая легкость в теле и покой на душе. Все тревожные мысли он оставил в рисунках. Рисование всегда благотворно действовало на него.

Впереди — Фунасима. Казалось, он отправляется в обычное путешествие. Мусаси не знал, вернется ли назад, но его не волновала эта мысль. Несколько лет назад, когда он, двадцатидвухлетний самурай, шел на бой у раскидистой сосны в Итидзёдзи, его переполняло предчувствие неминуемой трагедии. Тогда он сжимал меч с чувством обреченности. Сейчас ничто не волновало его.

Хладнокровие Мусаси не означало, что его сегодняшний противник не страшнее сотни людей Ёсиоки. Нет, Кодзиро один стоил больше всех питомцев школы Ёсиоки. Мусаси понимал, что выбор между жизнью и смертью никогда еще не был столь роковым. И все же...

— Учитель!

— Мусаси!

К нему бежали двое. На миг у Мусаси закружилась голова.

— Гонноскэ! И вы, почтеннейшая! Какими судьбами? — воскликнул Мусаси.

Гонноскэ и Осуги, покрытые дорожной пылью, опустились на колени.

— Мы должны были прийти, — ответил Гонноскэ.

— Проводить тебя, — добавила Осуги. — А я попросить у тебя прощения.

— Прощения?

— Да, прошу, прости все зло, содеянное мной.

Мусаси пристально посмотрел на Осуги. Искренна она или что-то новое затевает?

— Что с вами, почтеннейшая? Осуги смиренно сложила руки.

— Я совершила столько зла, что едва ли могу надеяться на прощение. И все по воле ужасной ошибки. Я была ослеплена материнской любовью, но теперь прозрела. Прости, если можешь!

Мусаси встал на колени и взял Осуги за руку. Он боялся поднять глаза, ему казалось, что вот-вот заплачет. Он смутился, потому что Осуги покорно ждала его ответа, но он испытывал чувство благодарности. Ему показалось, что рука его подрагивает. Мусаси собрался с духом.

— Я признателен вам, почтеннейшая, за то, что вы пришли. Теперь я встречу смерть без угрызения совести и буду сражаться с легкой душой.

— Ты меня прощаешь, Мусаси?

— Конечно, если и вы простите мне все неприятности, которые я доставлял вам с детских лет.

— Я давно простила тебя. Ну, хватит обо мне. Прежде всего надо позаботиться о другой.

Осуги встала и подозвала Мусаси. Под сосной Хэйкэ стояла Оцу без кровинки в лице от волнения.

/- Оцу! — воскликнул Мусаси, бросаясь к ней.

Гонноскэ и Осуги хотели бы стать невидимыми в этот миг, чтобы не мешать встрече двух сердец.

— Оцу, и ты пришла!

Слова не могли выразить чувства, переполнявшие Мусаси.

— У тебя измученный вид. Не хвораешь? — промолвил Мусаси, понимая, что говорит не то, что следует в эту минуту.

— Ничего страшного, — ответила Оцу, опуская глаза и пытаясь держаться бодро во время этой, быть может, последней встречи.

— Простыла в пути? Или что-то серьезное? Где ты жила последние месяцы?

— Прошлой осенью вернулась в Сипподзи.

— Домой? -

— Да, — ответила Оцу ^подняла на Мусаси полные слез глаза. — У сироты нет дома. Единственный дом — это моя душа.

— Не говори так! Даже Осуги открыла перед тобой свое сердце. Я безмерно рад примирению. Ты должна выздороветь и быть счастливой. Ради меня.

— Сейчас я самая счастливая на свете.

— Рад, если это правда... Оцу... — Мусаси обнял за плечи одеревеневшую Оцу и, не обращая внимания на Гонноскэ и Осуги, прижался щекой к ее лицу. — Ты такая хрупкая, слабая...

Мусаси уловил лихорадочное дыхание Оцу.

— Прости меня, Оцу, я кажусь тебе жестоким, но в моем мире не находится места для тебя.

— Знаю.

— Ты понимаешь меня?

— Да, но умоляю сказать единственное слово. Назови меня своей женой.

— Ты и без него знаешь...

— Нет... произнеси его, скажи, что я твоя жена отныне и навсегда, — всхлипнула Оцу, удерживая его руку.

Мусаси молча кивнул. Осторожно освободив руку, он выпрямился.

— Жена самурая не должна плакать, когда муж идет на войну. Улыбнись мне, Оцу! Проводи с улыбкой мужа на его, возможно, последний бой!

Оба понимали, что настала пора расставания. Мусаси с улыбкой взглянул в глаза Оцу.

— До встречи! — сказал он.

— До свидания! — эхом откликнулась Оцу, не сумев выдавить из себя улыбку.

— Прощай! — проговорил Мусаси и быстрым, твердым шагом направился к лодке.

Оцу хотела еще что-то сказать на прощанье, но слезы душили ее, глаза заволокло туманом, она ничего не видела вокруг.

Упругий морской ветер бил в лицо, трепал волосы Мусаси и полы его кимоно.

— Саскэ, подтащи лодку поближе к берегу.

— Да, господин.

Сильным толчком Саскэ подогнал лодку. Мусаси вскочил на корму, и они отплыли.

— Оцу, стой! — раздался голос Дзётаро.

Оцу бежала к воде, Дзётаро пытался ей помешать, к нему поспешил Гонноскэ и Осуги.

— Оцу, одумайся! Что ты делаешь?

— Опомнись!

Все трое окружили Оцу.

— Нет, нет! Вы ничего не понимаете, — произнесла Оцу.

— Что ты задумала?

— Дайте мне сесть и оставьте меня!

Оцу отошла на несколько шагов и опустилась на колени. Она с трудом поправила волосы и кимоно, затем поклонилась вслед удалявшейся лодке.

— Плыви с легким сердцем! — молвила она.

Осуги тоже склонилась в поклоне, за ней преклонили колени Гонноскэ и Дзётаро. Дзётаро, проделавший путь от Химэдзи для того, чтобы поговорить с Мусаси, смог сказать ему только слова прощания. Он утешал себя тем, что больше времени досталось Оцу.

ГЛУБИНЫ

С подъемом воды течение в проливе усилилось. Теперь оно походило на стремнину в узком ущелье. Лодка, подгоняемая ветром, стремительно неслась по волнам. Саскэ гордился своим умением управлять лодкой и сегодня надеялся заслужить похвалу.

Мусаси сидел посредине, широко расставив ноги.

— Долго еще? — спросил он.

— Недолго при таком течении, но мы ведь и так опоздали.

— Когда будем на месте?

— Часов в десять.

— В самый раз.

Небо, на которое в этот день поглядывали и Мусаси и Ганрю, было цвета темной лазури, снежный гребень гор Нагато белой лентой тянулся по горизонту. Дома городка Модзигасаки и скалы на горе Кадзаси виднелись как на ладони. Склоны прибрежных гор были усыпаны людьми.

— Саскэ, можно взять?

— Что?

— Сломанное весло.

— Оно мне не нужно. А вам зачем?

— Оно подходящего размера, — пробормотал Мусаси, не вдаваясь в объяснения.

Измерив на глаз набухшее от воды весло с отломанной лопастью, он начал строгать его коротким мечом. Мусаси ни разу не поднял головы, чтобы взглянуть на народ, собравшийся на берег в Симоносэки. Для Саскэ, городского жителя, поведение Мусаси казалось холодным и бессердечным. Что это, самурайская манера накануне решающей битвы не на жизнь, а на смерть?

Мусаси кончил работу и стряхнул стружку с хакама.

— Есть что-нибудь накинуть на плечи?

— Вам холодно?

— Нет, просто брызги летят.

— Под сиденьем лежит одеяло.

Мусаси закутался в него. Достав пачку бумаги из кармана кимоно, он начал скатывать у^исты в бечевки. Накрутив их штук двадцать, Мусаси сплел из них две веревки. Это были бечевки для подвязывания рукавов кимоно во время боя. Саскэ слышал, что умение плести бечевки из бумаги держится в секрете и передается из поколения в поколение. Глядя на руки Мусаси, он не увидел ничего сложного в этом занятии. Ловкость и гибкость пальцев Мусаси, конечно, поражали.

— Это Фунасима? — спросил Мусаси.

— Нет, Хикодзима, один из островов, которые носят название Ха-хадзима. А Фунасима в километре к северо-востоку. Его легко узнать, он плоский и похож на большую дюну. Хикодзиму отделяет от Идзаки пролив Ондо. Вы, верно, о нем слышали.

— Значит, залив Дайриноура в провинции Будзэн к западу отсюда?

— Совершенно верно.

— Теперь я вспомнил. На этих островах Ёсицунэ выиграл свою последнюю битву против Хэйкэ.

Волнение Саскэ возрастало с каждым взмахом весла. Он обливался холодным потом, сердце учащенно билось. Он не представлял, как человек, едущий на бой, может спокойно говорить о пустяках.

В этом бою один умрет. Повезет ли Саскэ назад своего пассажира живым? Или это будет изуродованный труп? Невозможно строить предположения. Саскэ подумал, что Мусаси похож на белое облако, плывущее по небу. Мусаси не притворялся, он действительно ни о чем не думал. Единственным его ощущением была скука.

Мусаси смотрел на завихрения воды за бортом. Море здесь было глубоким, кипящим вечной жизнью. Вода не имеет формы. Человек, возможно, смертен, потому что облечен в телесную оболочку. Не начинается ли истинная жизнь там, где утрачивается конкретная форма?

Мусаси покрылся мурашками от нахлынувших предчувствий. Жизнь и смерть для него — пузырьки пены. Его разум воспарил выше жизни и смерти, но еще не обрел гармонию с телом. Каждая частичка его существа достигнет отрешенности, и тогда Мусаси воистину обратится в воду и облака.

Лодка плыла мимо острова Хикодзима, на котором находилось около сорока самураев, которые состояли на службе у дома Хосокавы и поддерживали Ганрю. Нарушив приказ Тадатоси^ они за два дня до поединка переправились на Фунасиму. В случае поражения Кодзиро они приготовились исполнить акт мести. На острове их обнаружили Нагаока Садо, Ивама Какубэй и отряд, обеспечивающий охрану. Самураев выпроводили на Хикодзиму, но не наказали, потому что большинство служивых людей одобряли их поступок. Теперь эта группа внимательно следила за приближающейся лодкой. Самураи перебрасывались короткими репликами.

— Уверен, что это Мусаси?

— Должен быть.

— Он один?

— Да. Закутан в какой-то плащ.

— На нем, верно, легкая кольчуга, которую Он прячет от посторонних глаз.

— Пошли!

Самураи сели в лодки, укрытые в бухте. Все были с мечами, но на дне каждой лодки лежали копья. Лодки не вышли в море. «Мусаси едет!» — прокатилось на Фунасиме.

Шум волн, шорох сосновых ветвей и бамбуковых листьев сливались воедино. Остров казался пустынным, несмотря на присутствие людей. По небу со стороны Нагато медленно плыло одинокое облако, бросая тень на траву и бамбуковые заросли. Тень исчезла, и вновь ярко засветило солнце.

Остров был маленьким. В северной его части возвышался холмик, поросший соснами, южная часть полого спускалась к морю.

Среди деревьев под навесом сидели официальные свидетели поединка и их помощники. Лица у всех были бесстрастными, чтобы не дать Мусаси повод обвинить их в предвзятости. Просидев два часа в ожидании Мусаси, они стали проявлять признаки беспокойства. За Мусаси дважды посылали лодку.

— Это точно он! — крикнул дозорный.

— Он ли? — спросил Какубэй, невольно привстав со своего места, допустив тем самым серьезное нарушение этикета. Являясь официальным свидетелем, он не имел права выражать свои чувства. Его волнение разделяли и остальные самураи, которые тоже вскочили со своих мест.

Какубэй, поняв свою оплошность, знаком приказал всем сесть. Его личное отношение к Ганрю не должно влиять на решения остальных свидетелей. Какубэй бросил взгляд в сторону занавеса, который Та-цуноскэ повесил между дикими персиковыми деревьями. Там отдыхал Ганрю. Рядом с занавесом стояла деревянная бадейка с ковшиком. После долгого ожидания у Ганрю пересохло в горле.

Нагаока Садо сидел несколько выше в окружении стражи и помощников. Иори был рядом. Он побледнел, когда известили о прибытии Мусаси. Садо сидел прямо и неподвижно. Его шлем был слегка сдвинут набок. Садо негромко окликнул Иори.

-А Да, господин, — склонился до земли Иори и лишь потом взглянул на старого самурая. Мальчик не мог сдержать дрожи.

— Иори, — произнес Садо, глядя мальчику в глаза, — внимательно следи за всем, что сейчас произойдет. Не упусти ни малейшей детали. Учти, всему тому, что ты сейчас увидишь, Мусаси хотел научить и тебя.

Иори кивнул. Его глаза сверкнули, и он повернулся к морю. Ослепительно белая пена вскипела там, где волна разбивалась о риф. До берега было метров двадцать, так что мальчик не различил бы выражение лиц соперников. Садо имел в виду не техническую сторону боя. Иори предстояло увидеть самый драматический момент в судьбе самурая, когда он находится между жизнью и смертью. Увиденное мальчиком повлияет на его последующую жизнь.

Ветер пробегал волнами по траве, скакали зеленые кузнечики, маленькие бабочки порхали с травинки на травинку.

— Он уже здесь! — выдохнул Иори.

Лодка Мусаси осторожно огибала риф. Было ровно десять.

Ганрю поднялся и неторопливо направился к официальным представителям. Поклонившись им, он двинулся к берегу.

Лодка входила в маленькую бухту с тихой водой. Сквозь прозрачную голубизну виднелось дно.

— Где приставать? — спросил Саскэ.

— Греби прямо, — ответил Мусаси, сбрасывая с себя одеяло. Саскэ еле шевелил веслом, и лодка сбавила ход.

— Саскэ!

— Да, господин.

— Здесь мелко, подходить ближе к берегу не стоит. Можешь повредить днище, да и отлив вот-вот начнется.

Словно не слыша Мусаси, Саскэ уставился на ярко-красный плащ под тонкой сосной, росшей почти у воды. Мусаси тоже видел своего противника. Достав из-под пояса полотенце, он подвязал полосы. Затем передвинул ножны с коротким мечом на живот, а длинный меч положил на дно лодки и накрыл его тростниковой циновкой. Правой рукой Мусаси сжимал деревянный меч, сделанный им из обломка весла.

— Дальше не греби, — сказал он Саскэ.

До берега оставалось метров шесть. Саскэ сделал еще несколько гребков, и дно лодки заскрежетало по гальке. В этот миг Мусаси спрыгнул в воду с такой легкостью, что не взметнул брызг. Держа деревянный меч перед собой, он быстро зашагал к берегу.

Саскэ как зачарованный смотрел вслед удаляющемуся Мусаси.

Ганрю в красном развевающемся плаще двинулся навстречу. Лакированные ножны поблескивали на солнце, и Саскэ сравнил их с серебристым хвостом лисы. «Скорее!» — хотел крикнуть он Мусаси, но Ганрю уже застыл у кромки воды. Кажется, для Мусаси все было кончено. Саскэ ничком упал в лодку, дрожа от ужаса.

— Мусаси! — Ганрю твердо стоял на песке, не собираясь уступать противнику ни клочка суши.

Мусаси остановился. Улыбка тронула его губы.

— Кодзиро, — спокойно произнес он в ответ.

Глаза Мусаси сверкали неземной яростью, такой страстью, что, казалось, Кодзиро обречен на неминуемую гибель. Деревянный меч Мусаси был погружен в воду.

Глаза Ганрю словно исторгали искры. В глубине зрачков горел кровожадный огонь, который поверг бы любого противника в состояние оцепенения.

— Мусаси!

Ответа не последовало.

— Мусаси!

За линией прибоя глухо ревело море, к ногам бойцов ластились мелкие волны.

— Ты вновь опоздал? Это твоя тактика? К ней прибегают трусы. Ты задержался на два часа. Я жду тебя с восьми, как оговорено в условиях поединка.

Мусаси ничего не ответил.

— Ты использовал эту уловку в Итидзёдзи, а до того в Рэнгэоине. Ты хочешь вывести противника из равновесия, заставляя его ждать, но с Ганрю эта хитрость не поможет. Выходи навстречу своей судьбе, чтобы не стать посмешищем потомков. Сражайся, Мусаси!

Ганрю, выхватив Сушильный Шест, швырнул ножны в море. Подождав, пока волна, ударившись о риф, не отступила, Мусаси неожиданно произнес ровным голосом:

— Ты проиграл, Кодзиро.

— Что? — не поверил своим ушам Кодзиро.

— Мы уже кончили бой. Ты проиграл.

— О чем ты?

— Если ты рассчитывал на победу, то не выбросил бы ножны. Ты выбросил свое будущее, свою жизнь.

— Болтовня!

— Плохи твои дела, Кодзиро! Готов ли ты умереть? Хочешь умереть побыстрее?

— Защищайся, негодяй!

— Хо-о! — вырвалось из глотки Мусаси. Боевой клич, слившись с шумом моря, грянул над островом.

Занеся Сушильный Шест над головой, Кодзиро ступил в воду. Мусаси выскочил на берег слева от Кодзиро. В тот момент, когда нога Мусаси коснулась песка, его уже настигал меч, узкий и сверкающий, как рыба, выпрыгнувшая из воды. Чувствуя, что Сушильный Шест его коснется, Мусаси, мгновенно изменив движение тела, в прыжке наклонился вперед. Кодзиро промахнулся. Держа деревянный меч обеими руками, Мусаси замахнулся вправо. Неуловимый уху свист воздуха почти коснулся лица Кодзиро. Ганрю приготовился нанести удар сверху вниз, но его меч только слегка вздрогнул в воздухе. Кодзиро отскочил вправо, сменив позицию.

Противники смотрели в глаза друг друга. В трех шагах за спиной Мусаси было море. В трех метрах от Мусаси стоял Ганрю с высоко занесенным мечом. Жизнь обоих сосредоточилась в решительной схватке. Противники отрешились от мыслей. Окружающий мир не существовал для них, но за ними, затаив дыхание, наблюдали тысячи людей. Они молились за победу. За Кодзиро — его сторонники, за Мусаси — Садо и Иори на острове, Оцу, Осуги и Гонноскэ в Симоносэки, Акэми и Матахати на холме в Кокуре. Все молитвы возносились к небесам. На поле боя молитвы, надежды, боги, удача всесильны. Здесь же царила пустота, необъятная и бесстрастная.

Не в ней ли, недоступной для смертного в бренной жизни, проявляется совершенный разум, торжествующий над мирскими мыслями и суетными устремлениями?

Соперники вели безмолвную беседу. Они уже не воспринимали друг друга, как обычные^поди. Мусаси и Кодзиро, словно ощетинившись тысячью игл, пронзали друг друга. Мышцы, ногти, волосы, даже брови ополчились против врага, защищая свою жизнь. Лишь разум, слитый воедино со вселенной, оставался ясным и незамутненным, как лик луны, смотрящий в воды пруда, когда бушует тайфун. Нет ничего возвышеннее для человека, чем эта абсолютная отрешенность от бренного бытия.

Бойцам казалось, что промелькнули годы, но в действительности волны всего шесть раз лизнули берег, пока Мусаси и Кодзиро недвижно взирали друг на друга. Оглушительный рык потряс остров. Нечеловеческий вопль исторг Ганрю, и в тот же миг к нему присоединился боевой клич Мусаси. Меч Ганрю, переливаясь, как радуга, рассек воздух. Мусаси, сделав правой ногой шаг назад, повернулся левым плечом к противнику. Деревянный меч, сжатый обеими руками, рассек воздух в тот же миг, когда Сушильный Шест мелькнул у самого носа Мусаси. Натужное дыхание бойцов заглушило шум волн. Теперь деревянный меч был на уровне глаз Мусаси, а Сушильный Шест занесен высоко над головой его хозяина. Ганрю отскочил на десять шагов, повернувшись боком к морю. Ему не удалось в первой атаке поразить Мусаси, но он занял выгодную позицию. Когда он стоял лицом к морю, солнечные блики слепили его, отдавая преимущество Мусаси.

Воодушевленный, Ганрю медленно двинулся на Мусаси, не сводя глаз с куска дерева, которым защищался его противник, и не выдавая тактического приема, приготовленного для второй атаки.

Мусаси совершил нечто совершенно неожиданное. Ганрю ждал от него расчетливых и плавных движений, но Мусаси внезапно открыто шагнул навстречу Ганрю с вытянутым мечом, нацеленным в глаза противнику. Ганрю на миг застыл, пораженный нелепой наивностью приема. Он даже потерял Мусаси из виду.

Деревянный меч вертикально взметнулся в воздух. Оттолкнувшись от земли, Мусаси мощно подпрыгнул и поджал под себя ноги.

— Нет!

— Я-а! А-ах! — просвистел меч Ганрю над головой Мусаси. Сушильный Шест промахнулся, но кончиком клинка сорвал повязку с головы противника. Повязка взлетела в воздух. Улыбка скользнула по губам Ганрю, он по ошибке принял тряпку за отсеченную голову противника. В следующий миг деревянный меч расколол череп Ганрю, как камешек.

Ганрю лежал на берегу, там, где песок сходится с травой. Изо рта текла кровь, но губы сложились в торжествующую улыбку. Он так и не смирился с поражением.

— Нет! — вскрикнули сразу несколько голосов.

Ивама Какубэй вскочил, не веря своим глазам. Его друзья растерянно переглядывались. Нагаока Садо и Иори сидели неподвижно. Устыдившись, Какубэй и его помощники опустились на скамьи, подавив желание броситься к Ганрю. Боль и разочарование исказили их лица. Один из них шумно вздохнул, словно поперхнувшись, другие почувствовали звон в ушах — разум отказывался поверить в увиденное.

Остров объяла привычная тишина. Лишь шорох сосновых крон и шепот травы звучали, как снисходительная насмешка над суетностью рода людского.

Сначала Мусаси рассматривал облачко в небе. Душа его вернулась в телесную оболочку, и он уже отделял себя от облака и чувствовал разрыв бренной плоти со вселенной.

Сасаки Кодзиро покинул мир живых. Лежа ничком, он все еще сжимал рукоять меча. На лице его не было печати страданий, оно оставалось волевым. Удовлетворение от удачного боя, ни капли сожаления.

У Мусаси от вида валявшейся на песке головной повязки по спине побежали мурашки. «Никогда больше я не встречу второго такого противника», — подумал он. Восхищение соперником, уважение к нему переполнило Мусаси. Он благодарил Кодзиро за все, что тот ему даровал в жизни. По силе и целеустремленности он был выше Мусаси, поэтому Мусаси для победы надо было превзойти самого себя.

Что позволило Мусаси победить Кодзиро? Мастерство? Помощь богов? Нечто иное. Мусаси никогда не мог объяснить словами причину. Он победил благодаря чему-то более важному, чем сила или воля богов.

Кодзиро воспринимал меч как воплощение силы и мастерства. Для Мусаси меч был символом духа. В этом состояло коренное различие между ними.

Мусаси опустился на колени перед Кодзиро и поднес левую ладонь к его лицу. Руки коснулось слабое дыхание Кодзиро. «Его еще можно спасти», — подумал Мусаси. Он надеялся, что Кодзиро выживет, и желал спасения самому отважному противнику в жизни.

Бой окончен, пора было уходить.

— Прощайте!.. — обратился Мусаси к Кодзиро, а затем к официальным свидетелям поединка, сидевшим на скамьях.

Поклонившись до земли, он побежал к рифу и запрыгнул в лодку.| На его деревянном мече не было ни капельки крови.

Маленькая лодка вышла в открытое море. Никто не ведал, куда она направляется. Предания не донесли ни слова о том, пытались ли отомстить Мусаси сторонники Ганрю, спрятавшиеся на Хикодзиме.

Люди постоянны в своих привязанностях и ненависти. Многие так и не признали победы Мусаси над Кодзиро и осуждали его поведение в тот день. Говорили, что Мусаси бежал, боялся возмездия. Растерялся до такой степени, что даже не прервал ударом меча предсмертные стра-| дания Кодзиро. •,

Волны пересудов не стихают в море жизни.

Мелкая рыбешка резвится, играет на волнах, но кто знает, что происходит в сердце моря, в его бездонных глубинах?

Постиг ли кто его глубины?

назад		Эйдзи Ёсикава "Десять меченосцев"		вперёд
Общество изучения Ки - Москва , основатель - Мастер Коити Тохэй (10-й дан Айкидо) Син Син Тойцу сайт http://ki-moscow.narod.ru объединения души и тела Ки Айкидо, Ки Класс - тренировки, обучение, занятия в Москве
ДЗЕН, ДАО	БОЕВЫЕ ИСКУССТВА	ФИЛОСОФИЯ, РЕЛИГИЯ	ЭЗОТЕРИКА	ХУДОЖЕСТВЕННАЯ	ЗДОРОВЬЕ, ПСИХОЛОГИЯ

Эйдзи Ёсикава "Десять меченосцев" (Миямото Мусаси) - роман

Эйдзи Ёсикава "Десять меченосцев"

Эйдзи Ёсикава
"Десять меченосцев" (Миямото Мусаси) - роман