"Дао не делает ничего, однако ничего не остается не сделанным". {"Дао-Дэ-Дзин" 37, пер. авт.} [101c] Очевидно, эти известные слова Лао-тзы нельзя понимать буквально, поскольку "не-деяние" (*у-вэй*) не должно отождествляться с вялостью, апатией, попустительством или обычной пассивностью. Слово *вэй* может значить "быть", "делать", "производить", "практиковать", "осуществлять", тогда как иероглиф соответствует прилагательным "ложный", "надуманный", "фальшивый". В контексте же даоских писаний *вэй* вполне определенно означает "принуждение", "вмешательство" и "искусственность" -- другими словами, попытки действовать поперек волокон *ли*. Поэтому *у-вэй* как "непринуждение" подразумевает действия в направлении волокон *ли*: падение в сторону толчка, плавание по течению, установка паруса по ветру, использование прилива для практических целей и уступку с целью победить. Лучшей иллюстраций *у-вэй*, по-видимому, могут служить японские искусства *дзюдо* и *айкидо*, в которых противника побеждают его же силой. Однажды я был свидетелем того, с каким совершенством человек может владеть этой техникой: атакующий оказался на полу, хотя мастер *айкидо* даже не дотронулся до него.

Тот же принцип проиллюстрирован в притче о сосне и иве во время снегопада. Негнущиеся ветви сосны ломаются под весом снега, тогда как гибкие ветви ивы уступают весу, и снег соскальзывает на землю. Обрати, кстати, внимание на то, что ветви ивы не вялые, а упругие. Таким образом, *у-вэй* -- стиль жизни того, кто следует Дао. Этот стиль жизни должен рассматриваться прежде всего как форма разума -- то есть, знание принципов, структур и тенденций развития внешнего и внутреннего мира настолько хорошо, что во всех жизненных ситуациях человек затрачивает минимум усилий. Однако этот разум, как мы уже видели, не сводится к чистому интеллекту; кроме всего прочего, он включает в себя необъятный "бессознательный" разум организма и, в частности, врожденную мудрость нервной системы. *У-вэй* подразумевает сочетание проявлений этого разума со следованием в обыденных действиях по пути наименьшего сопротивления. Подобный стиль жизни ни в коем случае не сводится к стремлению избежать приложения усилий. В *дзюдо*, например, борец использует силу мышц -- но только в нужный момент, когда противник сделал неосторожное движение и потерял равновесие. Однако для таких ненасильственных усилий характерно одно качество -- насыщенность энергией *ци*, которая в первом приближении соответствует санскритскому представлению о *пране*, энергии, связанной с дыханием.

Иллюстрацией из области *айкидо* может служить упражнение, называемое "несгибаемая рука". Для его выполнения правую руку вытягивают вперед и просят соперника ее согнуть. Если при этом руку держать напряженной, сильный человек без труда согнет ее. Если же, напротив, держать руку легко, сосредоточить взгляд на далеком предмете и представить себе, что рука -- это резиновый шланг, по которому в направлении этого отдаленного предмета течет вода, согнуть ее будет крайне трудно. Не прилагая никаких усилий, человек просто говорит себе, что его рука, невзирая ни на что, будет оставаться прямой, поскольку по ней течет *ци*. Во время испытания нужно медленно дышать животом и представлять себе, что воздух движется внутри руки. Возможно, в данном случае мы имеем дело в тем, что принято -- и, пожалуй, неправильно -- называть самогипнозом, который не имеет ничего общего с полудремой. Я обнаружил, что подобный прием можно с успехом использовать для того, чтобы открыть тугую целлофановую крышку. Кроме того, я лично знал старого и хрупкого на вид мастера Дзэн, который мог передвигать огромные камни, что было не под силу даже здоровым молодым людям. При этом он совершенно не напрягался, и наблюдателям казалось, что он просто прислоняется к камню.

Конфуций в своих наставлениях упомянул об *у-вэй* один-единственный раз. "Мастер сказал: "Разве [император] Шунь, который не делал ничего (*у-вэй*), плохо правил страной? Как ему это удавалось? Он лишь совершенствовал себя и поступал, как должно поступать царедворцу"". {"Лунь-юй" 15.4, пер. Creel (1), стр. 58.} Политические приложения этого принципа впервые были последовательно рассмотрены Шэнь Бу-хаем (ум. -337) в его несохранившемся произведении "Шэнь-тзы", о которой мы можем судить лишь по нескольким цитатам других древних авторов, и которая, возможно, была написана даже раньше, чем "Лао-тзы" и "Чжуан-тзы". {Этот вопрос обсуждается в работе Creel (1), стр. 61 и далее.} Шэнь Бу-хай описал *у-вэй* в сфере политики как такое распределение ответственности за выполнение административных функций между подчиненными, которое позволяет императору не участвовать в решении несущественных вопросов управления государством. Лао-тзы и Чжуан-тзы не только поддержали, но и развили эту точку зрения, поскольку произведение Лао-тзы, например, можно понимать на нескольких уровнях. "Дао-Дэ-Цзин" можно рассматривать как сборник советов по управлению государством, как изложение естественной философии и как свод метафизической и мистической мудрости. Крил (Creel) указывает на то, что ранние даосы создавали свои произведения в беспокойную Эпоху Воинствующих Государств (с -403 до -221), когда любое попустительство в политике могло оказаться роковым, причем Лао-тзы и Чжуан-тзы прекрасно понимали это, поскольку были далеко не глупыми людьми.

Таким образом, прежде всего мы обратимся к политическим аспектам *у-вэй*. Читая классиков даосизма как комментарии к событиям, свидетелями которых они были, мы видим, что они прежде всего указывают на полное безрассудство стремления к политической власти, поскольку она является бременем для тех, кто ею обличен. Мы ясно видим в наше время, что ни один здравомыслящий человек не может *желать* стать верховным правителем большого государства, ведь трудно представить себе более лихорадочный, утомительный, беспокойный и беспросветный образ жизни -- когда человек не может расстаться с телефоном, его постоянно сопровождают охранники, и он должен день за днем ежечасно принимать мгновенные решения, имея в своем распоряжении только скудные, искаженные сведения. При таких условиях современный правитель не может оставаться полноценным человеком, ведь у него не остается времени даже для того, чтобы просто "постоять и поглазеть", прогуляться в лесу с одним или двумя друзьями, не имеющими отношения к политике, или посидеть на берегу моря и послушать шум прибоя. Великая власть -- это постоянное беспокойство, а полная власть -- это еще и скука. Поэтому даже Бог отказывается от своего всемогущества, чтобы поучаствовать в жизни в подобии человека, рыбы, насекомого или растения, тем самым напоминая нам миф о короле, который пошел скитаться по своей стране, облачившись простолюдином.

#Представим себе государство, население которого немногочисленно. Хотя у тамошних людей есть различные механические приспособления, они не пользуются ими. Люди осознают, что смертны, и поэтому не впадают в излишества. Хотя у людей есть лодки и повозки, они не путешествуют в них; хотя у них имеется оружие, они не показывают его. Они вернулись к использованию узелков на веревках [чтобы делать записи]. Они удовлетворены своей пищей, и их одежда доставляет им радость. В домах у них уютно, и они счастливы со своими обычаями. Хотя соседние государства находятся в поле зрения, и всякий может слышать доносящиеся оттуда крики петухов и лай собак, люди в течение всей своей жизни не покидают пределов своей страны. {"Дао-Дэ-Дзин" 80, пер. Ch'u Ta-kao (1), стр. 95, с изм. авт. Ср. "Чжуан-тзы" 10.} [101d]

#Благородный муж, пребывая в покое, ни о чем не мыслит, а, приступая к деятельности, ни о чем не беспокоится. Он не различает правильного и ложного, равно как и хорошего и плохого. Если в пределах Четырех Морей все живут в достатке, он обретает покой. Люди льнут к нему, как дети, которые потеряли свою мать; они собираются вокруг него, как странники, которые сбились с пути. Он довольно богат, но не ведает, как пришло к нему богатство. У него более чем достаточно еды и питья, однако он не знает, откуда они берутся...

В век процветания добродетели благородных мужей никто не прославляет, а их достоинства никому не бросаются в глаза. Тогда правители подобны путеводным знакам, а люди свободны, как дикие олени. Они праведны, не осознавая долга перед своими ближними. Они любят друг друга, не почитая это за великодушие. Они поступают достойно, не руководствуясь при этом преданностью. Они честны, не обладая доброй верой. Они действуют независимо при любых условиях, не чувствуя при этом никакой ответственности перед другими. Таким образом, их поступки не оставляют следов, и последующим поколениям не нужно продолжать их начинаний. {"Чжуан-тзы" 12, пер. H.A.Giles (1), стр. 151-3, с изм. авт. Вместо "Они действуют независимо при любых условиях, не чувствуя никакой ответственности перед другими" в книге Watson (1) приводится следующий перевод: "Оказывая услуги друг другу, они ползают, как насекомые, однако не ведают, что поступают вежливо".} [62a]

#Я видел, как садящееся солнце осветило впереди величественный сосновый бор. Его золотые лучи падали на просеки, как на покои какого-то великолепного чертога. У меня было такое чувство, словно некое удивительное и сияющее семейство из древнего рода поселилось там... Слугой их было солнце -- они не ходили в гости в поселок -- и к ним никто не приходил в гости. Я видел их парк, площадку для игр там, за лесом... Сосны, подрастая, служили им коньками крыши. Их дом был невидим для глаза, сквозь него росли деревья. До меня доносились звуки сдержанного веселья, а может быть, они мне только послышались. Солнечные лучи, казалось, служат им опорой. У них есть сыновья и дочери. И они вполне здоровы. Проложенная фермером дорога, которая ведет прямо через их чертог, совсем им не мешает. Так иногда грязь на дне лужи видна сквозь отраженные ее поверхностью облака. Они... не подозревают, что он живет по соседству с ними. Но я слышал, как он присвистнул, когда гнал свою упряжку через их дом. Ничто не может сравниться с безмятежностью их жизни. Их герб -- простой лишайник. Я видел его на соснах и дубах. Их чердак -- в верхушках деревьев. Политикой они не занимаются. Я не слышал шума трудовой деятельности, не видел, чтобы они ткали или пряли. И все же, когда улегся ветер и слышно было хорошо, я различил тончайший, сладостный, музыкальный гул, подобный тому, который доносится от далекого улья в мае. Возможно, то был звук их дум. У них не было праздных мыслей, и никто посторонний не мог видеть результатов их труда, потому что он не оставлял узлов или наростов. {Thoreau (1), "Walking", pp. 628-9. Пер. цит. по изданию: "Сделать прекрасным наш день..." (Публицистика американского романтизма) Москва 1990, стр. 280-281.}

Если хорошенько задуматься над этим, окажется, что любое управление -- это просто уход от ответственности под предлогом, что, кроме нас, есть люди, которые действительно знают, что нужно делать. Между тем правительство, прикрывающееся стремлением помогать людям, очень быстро вырождается в организацию, преследующую собственные интересы. Чтобы хоть как-то контролировать происходящее в стране, правительство издает законы, которые со временем становятся все сложнее и непонятнее, что препятствует любому созидательному развитию. Ведь правительство требует от людей столь подробных отчетов на бумаге, что сведения о сделанном становятся более значимыми, нежели само сделанное. Рассуждать об этом можно без конца -- тем не менее в ходе бурных обсуждений перенаселенности, загрязнения окружающей среды, нарушения экологического равновесия и опасности ядерной войны лишь немногие дают себе отчет в том, что великие страны стали на путь саморазрушения, оказавшись парализованными вследствие многочисленных внутренних осложнений и задыхаясь под горами бумаги. Даоская мораль из этой истории состоит в том, что люди, которые не доверяют друг другу и себе, обречены.

Давно прошли те времена, когда можно было легко отыскать подлинного человека. Ведь только человек высших достоинств может достичь этого состояния. Поэтому он не критикует других людей за то, что не удается ему самому, и не обвиняет их в том, в чем они слабее его... Неподлинный человек не может должно жить в бедности, равно как и не может он долго оставаться зажиточным. Подлинный же человек счастлив и доволен тем, что живет в соответствии с принципами подлинной человечности, тогда как [мирской] мудрец считает, что такая жизнь дает какие-то преимущества... Человек высших достоинств идет сквозь жизнь, не стараясь предначертать своих будущих действий и не ведая никаких запретов. Он просто в каждый конкретный момент решает, как лучше всего поступить... Люди, которые стараются быть добродетельными во всех отношениях, на самом деле воруют добродетель. {"Ли-тзы" 32, пер. Lin Yutang (2), стр. 830-35.}

Другими словами, подлинный человек {Обращаю внимание на то, что в процитированном отрывке слова "человечность", "подлинный человек" и "человек высших достоинств" обозначают человеческое существо любого пола. Слово *жэнь* (((картинка-83))), человек, в китайском языке не имеет признаков рода. В будущем предлагаю всем переводчикам с китайского использовать в этом контексте слово "человек" вместо слова "муж". Ведь мы же, в конце концов, переводим китайское слово *жэнь* (((картинка-83))) как "человечность", а не как "мужественность". -- *Прим. авт.*} не является образчиком добродетельности, педантом и блюстителем нравов. Он понимает, что некоторые несовершенства так же необходимы для подлинной человеческой природы, как соль для приготовления вкусного блюда. С подчеркнуто праведными людьми невозможно жить, потому что они полностью лишены юмора, не позволяют всесторонне проявиться своему человеческому естеству и подвергают опасности себя и других, поскольку не осознают собственную тень. Подобно всем назойливым ханжам, они пытаются поместить мир в прокрустово ложе линейных предписаний и совершенно неспособны пойти на разумный компромисс. Во время войны они до смерти сражаются за безусловную капитуляцию и поэтому могут по имя великого принципа стереть с лица земли все, что следовало бы при эгоистическом -- и далеко не таком разрушительном -- подходе захватить и использовать для собственного блага. Таким образом, применение *у-вэй* в сфере политики состоит в том, что не следует навязывать человеческому естеству чуждые ему законы и сажать людей за решетку за "грехи", или преступления, к результате которых никто не пострадал. Доверие человеческой природе означает принятие ее хороших и плохих сторон -- ведь разве можно положиться на тех, кто не признает своих собственных слабостей?

Когда в -179 году на престол взошли император Вэнь Ди и его супруга-даоска Доу, они отменили ответственность семьи за преступление, совершенное одним из ее членов, наказание нанесением телесных увечий и налоги за торговлю в другими странами. Они уменьшили налоги на землю до тридцатой части урожая и всячески пытались прекратить военные действия, которые время от времени начинались на окраинах империи. Императрица Доу убедила всех придворных изучить Лао-тзы, что не мешало бы сделать и современным монархам Китая, России и Соединенных Штатом Америки.

@Другими словами, все, что обычно считается ненадежным, непредсказуемым, опасным и даже враждебным миром -- включая сюда и наши неконтролируемые эмоции и внутренние ощущения -- в действительности представляет собой наше естество и действие. И даже само чувство, что это *не* так, в свою очередь является одним из аспектов того, что это так. Так, с точки зрения древних даосов-созерцателей (как их называет Крил), всякое преднамеренное развитие *у-вэй* представляется самопротиворечивым. Выражаясь словами Чжуан-тзы, подобная практика будет напоминать "барабанный бой в ходе поисков беглеца", или, как позднее говорили чань-буддисты, "дорисовывание ножек змее". Вслед за Лао-тзы (гл. 38) мы можем сказать: "Высший *у-вэй* не стремится быть *у-вэй* и поэтому есть подлинный *у-вэй*". Чтобы понять это, нужно пережить интуитивное постижение, а с этой целью недостаточно просто следовать некоторой системе духовных упражнений. По аналогии, человеку не нужно проходить специальную подготовку, чтобы понять идею представления трехмерных изображений с помощью непрерывных и пунктирных линий, изображающих видимые и невидимые грани. Достаточно один раз объяснить ему, как следует смотреть на такие рисунки, и после этого он будет не просто знать о том, что на них представлены трехмерные объекты, но и фактически видеть их такими.

Как же, в таком случае, нам следует поступить с освященными веками практиками медитации в индуизме, буддизме, сянь-даосизме и мусульманском суфизме, которые ставят своей целью развитие сверхъестественных способностей и космического сознания? Если мы посмотрим на ранние чаньские писания династии Тан (от +618 до +906), не упуская из виду, что Чань в те времена был сплавом даосизма и буддизма, мне кажется, у нас не возникнет сомнений с том, что таким мастера Чань, как Сэн-цань, Хуэй-нэн, Шень-хуэй, Ма-цзу и даже Линь-цзи не только не акцентировали внимание на занятиях медитацией, но зачастую отвергали их как всецело неуместные. Они делали упор на непосредственном интуитивном прозрении, которое наступает в результате "прямого указывания" (*чжи-чжи*) со стороны наставника во время *вэнь-да*, когда ученик задает вопросы и получает на них ответы. В ходе такого общения тот, кто постиг суть вещей, просто указывает ее тому, кто не постиг, -- зачастую невербальными средствами, не столько объясняя, сколько непосредственно показывая ее. { Рассуждая подобным образом, я даю себе отчет в том, что, с точки зрения современных чаньских (дзэнских) педантичных последователей "буддизма ноющих ног", являюсь презренным отступником, поскольку для них *дза-дзэн* (сидячий Дзэн) и *сэссин* (длительный период последнего) являются *sine qua non* пробуждения (или просветления), как его понимает их традиция. Моя точка зрения по этому поводу была сурово раскритикована в книге Kapleau (1) (стр. 21-22, 83-84), хотя единственный ранний дзэнский текст, который он приводит в подтверждение своего мнения, взят из "Хуан-бо Дуань-цзи Чань-ши Ван-лин Лу" (до +850): "Когда практикуешь контроль сознания [*цо-чань*], прими надлежащую позу и оставайся в полном покое, не позволяя никаким проявлениям сознания возмущать твою безмятежность" (пер. Blofeld (1), стр. 131). Принимая во внимание сильный акцент, который делали на *дза-дзэн* в более поздние времена, странно, что Хуан-бо не говорит о нем больше ничего. Читатель, которого интересуют истоки этой точки зрения, может обратиться к "Тань-цзин" Хуэй-нэна (пер. Chan Wing-tsit (1) или Yampolsky (1), особ. гл. 19), "Шэнь-хуэй Хэ-чжан И-цзи" (пер. Gernet (1), особ. разд. 1.111.) или "Гу-цзунь-сюй Юй-лу" Ма-тзу (пер. Watts (1), стр. 110.) Обзор мнений более поздних мастеров содержится в книгах Hu Shih и Fung Yu-lan (1), т. 2, стр. 396-406. Все материалы по этому вопросу подтверждают мнение о том, что чаньские мастера времен династии Тан не одобряли использование медитации *в качестве средства* для достижения подлинного прозрения (*у*, или *сатори* по-японски). Я получил еще одно подтверждение правильности своей точки зрения по этому вопросу в частных разговорах с Д.Т.Судзуки и Р.Х.Блайсом, которые видели в обязательных занятиях "дза-дзэном ноющих ног" навязчивый предрассудок современной практики Дзэн. -- *Прим. авт.*} Именно по этой причине Шестой Патриарх чань-буддизма Хуэй-нэн (ум. +713) определил свою традицию как "внезапную школу". Современные квази-протестантские буддисты иронизируют, называя его традицию "растворимым Дзэн" (подобно растворимому кофе) -- словно значимость вдохновения или интуиции измеряется количеством времени и энергии, которое были затрачены на их достижение. Но разве ребенку нужно много времени, чтобы понять, что огонь жжется?

С другой стороны, те, кто понимают Дао, получают удовольствие, подобно кошкам, от возможности посидеть и посозерцать, не ставя перед собой никакой конкретной цели. Однако, когда кошке надоедает сидеть, она отправляется на прогулку или начинает охоту на мышей. Она не принуждает себя сидеть как можно дольше из принципа, равно как и не соревнуется с другими кошками в том, кто просидит на одном месте дольше, -- если, конечно, нет какой-то реальной причины, чтобы не двигаться, такой, например, как желание поймать птичку. Даосы-созерцатели будут с удовольствием сидеть вместе с йогами и последователями Дзэн до тех пор, пока это им приятно, однако, когда природа скажет нам, что мы "пытаемся толкать реку", мы встанем и займемся чем-то другим или же просто ляжем спать. Какая-либо другая линия поведения, очевидно, продиктована духовной гордостью. Даосы считают медитацию "практикой" лишь в том смысле слова, в котором принято выражаться, что врач "практикует" медицину. При этом они не подчинить себе или перестроить вселенную с помощью физических или волевых усилий, поскольку их искусство не подразумевает ничего, кроме разумного следования потоку событий. Медитация, или созерцание, (((картинка-90))) не ставит перед собой прямой цели пробудить этот разум, однако развивает его как побочный продукт. Между тем цель и смысл созерцания только в том, чтобы слышать в ночной тишине, как

Даосы-созерцатели медитируют во имя радости самой медитации -- чтобы ощущать свое дыхание, видеть солнечный свет на полу, слышать завывание ветра и кукареканье петухов вдалеке, внимать безмолвию и всем тем вещам, которые воинственные активисты Востока и Запада с их настойчивой целеустремленностью, увы, научились презирать. Такая медитация представляет собой *инь*-ский аспект даоской жизни, однако эта жизнь не исключает -- когда приходит время -- и *ян*-ского аспекта, и поэтому восторг активной деятельности, например, ритмичных и плавных движений *тай-тзи-цюань*, пользуется у даосов не меньшим успехом, нежели занятия сидячей медитацией. {Западный аналог *тай-тзи-цюань* представить себе трудно. Отчасти танец, отчасти физическое упражнение, а отчасти замедленный поединок, *тай-тзи-цюань* не может быть по праву назван чем-то одним, но представляет собой скорее "иллюстрацию утонченного даоского принципа, известного под названием *у-вэй*... который предполагает действия без усилий, движение в соответствии с течением окружающей природы... и лучше всего может быть понят из наблюдения за течением воды". (Huang (1), стр. 2.)}

Один из критиков Чжуан-тзы, Гэ Хун (ок. -300), указывал, что Чжуан-тзы предлагает интуитивный путь понимания Дао, который не требует целенаправленного выполнения "духовных упражнений". Гэ Хун называет путь Чжуан-тзы "всего лишь разговорами" (*цинь-тань*) (((картинка-91))), тогда как его современные единомышленники назвали бы его "чистой теорией" или, как теперь модно, "путешествием головы" (head trip). Гэ Хун говорит: "Чжуан-тзы утверждает, что жизнь и смерть -- одно и то же. Он приравнивает усилия, направленные на продление жизни, к угодническому служению и восхваляет смерть как великий покой. Такая точка зрения удалена от учения *шэнь-сянь* [бессмертных святых] на миллионы миль". {Creel (1), стр. 22)}

#Однажды жил Бу Лян И, который обладал талантом мудреца, но не имел Дао. Я же имею Дао, но не обладаю никакими талантами. [Так может выразиться только женщина!] У меня возникло желание наставить его, чтобы он стал мудрецом подлинным. Преподать Дао мудрости тому, у кого есть талант, казалось бы, дело совсем не сложное. Но не тут-то было. Мне пришлось неоднократно повторять свои слова, и только на третий день он смог презреть мирские вещи [то есть, беспокойство по поводу своего положения в мире, а также приобретения и потери]. После того, как он презрел мирские вещи, я продолжала наставлять его, и на седьмой день он смог отвергнуть внешние объекты [как независимые сущности]. После того, как он отверг все внешние объекты, я продолжала поучать его, и вот на девятый день он преуспел, отринув собственное существование [в качестве отдельного эго]. Когда он отринул собственное существование, он достиг просветления. Когда он достиг просветления, он смог пережить видение Единства. Когда он пережил видение Единства, он оказался в состоянии преодолеть разграничение между прошлым и настоящим. Когда он преодолел разграничение между прошлым и настоящим, он вошел в сферу, где не было ни жизни, ни смерти. Тогда для него прекращение жизни больше не означало смерти, а продолжение жизни ничего не прибавляло к его существованию. Он мог следовать чему угодно, он мог получать что угодно. Для него все пребывало в состоянии распада, все пребывало в состоянии становления. Эту стадию называют безмятежность среди беспокойства. Безмятежность среди беспокойства означает совершенство. {"Чжуан-тзы" 6, пер. Fung Yu-lan (3), стр. 119-120.} [70-69a]

#По прошествии семи лет произошло еще одно изменение. Я позволил разуму рассуждать, о чем он пожелает, однако он больше не размышлял о правильном и неправильном. Я позволил своим устам говорить, о чем они пожелают, однако они не говорили больше об обретении и утрате... К концу девяти лет разум предоставил свободу своим проявлениям, а уста -- свободу своим речам. О правильном и неправильном, об обретении и утрате я не имел ни малейшего представления ни в отношении себя, ни в отношении других... Внутреннее и внешнее слились в нерасторжимое Единство. После этого не было больше различия между оком и ухом, ухом и носом, носом и ртом -- все было одним и тем же. Мой разум замерз, тело медленно растворялось, а плоть и кости слились воедино. Я совершенно не осознавал, на что опирается мое тело, и что находится у меня под ногами. Ветер уносил меня то в одну сторону, то в другую, и я чувствовал себя подобно высохшей соломинке, подобно листу, сорвавшемуся с дерева. В действительности, было непонятно, я ли лечу на ветру или же ветер летит на мне. {"Ле-тзы" 2, пер. L.Giles (1), стр. 40-42. Несомненно, в этом отрывке Ле-тзы выражает свое состояние с помощью метафор, и поэтому такие его высказывания, как "мой разум замерз", "тело медленно растворялось", и "я летел на ветру" не следует понимать буквально.}

#Откуда мне знать, что любовь к жизни -- не заблуждение? Откуда мне знать, что тот, кто боится смерти, не похож на человека, который ушел из дома, когда был молод, и поэтому не желает возвращаться?... Откуда мне знать, что умершие не сожалеют о своей прошлой привязанности к жизни? Ведь те, кому ночью снился карнавал, могут утром рыдать и причитать. Те же, кому снилось, что они рыдали и причитали, могут утром отправиться на охоту. Когда они видят сон, они не ведают, что это сон. В своем сновидении они могут даже заниматься толкованием снов! И лишь когда они просыпаются, они понимают, что это был всего лишь сон. Мало-помалу приближается великое пробуждение, и когда оно наступит, мы узнаем, что вся наша жизнь -- не что иное как великий сон. Однако все это время глупцы считают, что в действительности они не спят и вполне дают себе отчет в том, что с ними происходит. В своей жизни они находят множество утонченных способов разделения людей на принцев и конюхов. Как это глупо! И Конфуций, и ты -- вы оба пребываете во сне. Когда я говорю, что вы спите, я тоже пребываю во сне! {"Чжуан-тзы" 2, пер. Fung Yu-lan (3), стр. 61-62.} [71a]