ЛОМБСАНГ РАМПА

ТРЕТИЙ ГЛАЗ

"ЖИВАЯ ИЗГОРОДЬ ИЗ ДИКОЙ РОЗЫ"

Настал час отъезда. Пришло время прощаться. Мы поблагодарили всех лам за оказанный любезный прием, а личного эконома Наимудрейшего поблагодарили особо. Он частенько баловал нас продуктами из Индии, а поскольку я ему был очень симпатичен, то на прощание он преподнес мне подарок, который я тут же проглотил. Собравшись с силами, мы начали спускаться по лествице, чтобы снова оказаться на “железной горе”. ЕДва мы дошли до середины лестницы, как кто-то окликнул нас. Находившиеся рядом монахи стали делать нам знаки, чтобы мы оглянулись. Мы остановились. Запыхавшийся от бега монах догнал нас и вручил послание ламе Мингьяру Дондупу.

Я повернулся и не спеша пошел вверх по лестнице. От нечего делать я стал разглядывать Лхасу. Вот там дом моих родителей. Воспоминания снова нахлынули на меня, и вдруг я остановился как вкопанный: в мою сторону ехал на лошади отец. Наши взгляды встретились. Лицо его вытянулось от удивления. Но он молча проехал мимо, больше не взглянув на меня ни разу. А я с горечью продолжал смотреть ему вслед. — Отец, — вырвалось из груди. Но он спокойно продолжал свой путь, как будто не слышал моего голоса. Глаза обожгли горячие слезы, все смешалось и поплыло куда-то в сторону, меня стало лихорадить. Неужели он хотел опозорить меня при всех, да еще в такой момент, когда я стоял на лестнице храма Сим? Собрав всю волю в кулак, я напустил на себя побольше важности и принялся снова как ни в чем не бывало разглядывать Лхасу, как будто меня больше ничего не интересовало.

Спустя полчаса вернулся лама Мингьяр Дондул. Он вел перед собой двух лошадей.

— Скорее в седло, Лобсанг, нам надо заехать в Сера, там с одним из настоятелей произошло несчастье.

К обоим седлам были приторочены сумки с инструментами Учителя. По дороге Линкор мы проскакали галопом мимо моего дома. Нищие расступились перед лошадьми, давая им дорогу. Вскоре мы приехали в монастырь Сера, где нас уже ожидали несколько монахов. Соскочив на землю и сняв с седла сумки, мы в сопровождении аббата направились к пациенту. В комнате лежал старец.

— Лобсанг, передай мне кубок, — сказал он, поддерживая кость стержнем.

Я протянул ему кубок, из которого он извлек серебряную шпильку и маленькую серебряную монету в виде треугольника. Он наложил монету на пролом между черепной коробкой и костью, которая была чуть выше положенного уровня. Небольшое усилие — и кость встала на свое место.

— Шов затянется сам, серебро обладает превосходными дезинфицирующими свойствами и не вызовет осложнений.

Учитель снова промыл рану и осторожно наложил кусок кожи на прежнее место. Разрез он сшил конским волосом, продезинфицированном в кипящей воде и смазанным мазью, приготовленной на основе трав. Затем наложил на голову повязку.

Старец начал постепенно приходить в себя. Мы уложили его на подушки так, чтобы он мог садиться без всяких усилий. Я чистил инструменты, кипятил их и аккуратно раскладывал по сумкам. В тот момент, когда я мыл руки, старец открыл глаза и слабо улыбнулся, узнав Мингьяра Дондупа, склонившегося над ним.

— Я знал, что только ты один сможешь помочь мне, поэтому и послал за тобой в Поталу. Мои обязанности на земле еще не выполнены, и я не готов оставить свое тело.

Мой Наставник посмотрел на него внимательно и сказал:

— Ты поправишься через несколько дней и скоро примешься за дела. Однако пока кто-то должен дежурить у твоей постели. Но через три-четыре дня бояться будет нечего.

Я подошел к окну. Интересно наблюдать за жизнью другого монастыря. Лама Мингьяр Дондуп обратился ко мне:

— Ты вел себя молодцом, мы будем вместе заниматься медициной. А сейчас давай знакомиться с жизнью этой общины, столь отличной от нашей.

Оставив старого настоятеля на попечение одного ламы, мы вышли в коридор. По чистоте здешнему монастырю было далеко до Шакпори. Да и дисциплина, как мне показалось, была не на высоте. По сравнению с нашими часовни выглядели менее ухоженными. Даже запах ладана казался здесь острее. Во дворе играли ватаги ребятишек. В Шакпори они почти всегда работали. Каменные лестницы обветшали. Какой-то старый монах пытался их починить, но у него, похоже, ничего не получалось. В общем — ни дисциплины, ни порядка.

— Ну, Лобсанг, не хочешь ли ты остаться тут и вести вольную жизнь, как и все здесь? — спрашивал учитель. — Конечно, нет! Они похожи на банду дикарей. Мой Наставник засмеялся:

— Семь тысяч дикарей! Не много ли? Достаточно горстки шалопаев, чтобы бросить тень на всю общину, не так ли?

— Вполне возможно, — отвечал я. — Однако название своему монастырю они дали красивое — “Живая изгородь из дикой розы”, хотя я бы назвал его по-другому...

Лама смотрел на меня и улыбался: — Думаю ты бы навел здесь порядок. Я лишний раз убедился в том, что в нашем монастыре царила крайне суровая дисциплина, в то время как в других монахи что хотели, то и делали. Хотелось им бездельничать, они бездельничали, и никто им слова не говорил.

Сера, или “Живая изгородь из дикой розы”, находился в пяти километрах от Поталы и входил в систему монастырей с общим названием “Три престола”. Самым

большим монастырем в этой группе считался Дрэпунг с 10 тысячами монахов. Затем шли Сера с 7500 монахами и Гэндан, где было около 6 тысяч монахов. Все три монастыря походили на настоящие города с улицами, храмами, учебными заведениями, различными административно-хозяйственными зданиями. Улицы патрулировались стражниками из провинции Кам. Сейчас их место заняли китайские солдаты. Шакпори был меньше названных монастырей, но влияние его сильнее. Наш монастырь — ”Храм Медицины” — занимал важное место в составе тибетского правительства. В Шакпори нас обучали приемам дзюдо. Я употребляю слово “дзюдо” для большей ясности, ибо тибетское название этого вида борьбы — “Сунгтру Кьен-ка-тиль де-по ле-ле-по” — невозможно перевести. Есть для этого понятия и технический тибетский термин — “амаре”. Дзюдо — лишь начальная ступень, введение в систему тибетской борьбы. Нам, будущим ламам-врачам, знание элементов и приемов борьбы помогало в изучении рефлексов человека (при необходимости, скажем, хирургического вмешательства). Это знание придавало нам больше уверенности в поездках в опасные районы. Ведь куда только нам не приходилось ездить...

Старый Тзу был настоящим профессором дзюдо, пожалуй, лучшим борцом в Тибете. У нас большинство мужчин владеют дзюдо, но Тзу, начав обучать меня с четырех лет, раскрыл мне многие хитрости этой борьбы, известные лишь ему одному. По нашим понятиям, борьба — средство самообороны и самоконтроля человека. В Тибете говорят, что сильный человек может позволить себе быть мягким и добродушным, в то время как бузотерство, бахвальство и задиристость — это удел слабых.

Нам разрешалось усыплять человека во время враче вания перелома или удаления зуба, чтобы он не чувствовал боли. Мы могли держать человека без сознания несколько минут или часов. Он об этом даже не догадывался, поскольку, приходя в себя, находился в нормальном самочувствии. Было любопытно наблюдать за очнувшимся пациентом. Если он говорил в момент сонной комы, то, проснувшись, продолжал разговор с прерванной фразы. Однако такая методика анестезии таит в себе определенную опасность для здоровья, поэтому ею разрешают пользоваться только тем, кто прошел строгие квалификационные испытания. Эта методика включает в себя и приемы дзюдо, и элементы моментального гипноза. Для большей предосторожности специалисты подвергаются определенной магнетической обработке, чтобы они не могли злоупотреблять своими возможностями.

Ламаистский тибетский монастырь — это не только место, где живут монахи и религиозно настроенные люди, но это также автономный город со своими службами и развлечениями. У нас был театр, где ставились пьесы на религиозные сюжеты. Наши музыканты были всегда готовы блеснуть своим искусством, чего не было в других монастырях. Монахи могли покупать продукты, одежду, книги, предметы роскоши, желавшим скопить деньги не составляло труда положить их на счет в специальном заведении вроде банка. В каждом сообществе людей есть преступники. Наших нарушителей законов арестовывали монахи-полицейские и направляли их в суд, который и определял меру наказания. И если человек признавался виновным, он отбывал наказание в исправительной тюрьме монастыря.

Были и школы, где детей обучали согласно их талантам и наклонностям. Одаренных всячески поддерживали, а бездельники могли бодрствовать или спать по своему усмотрению, но только не в монастыре Шакпори. В Тибете считается, что на жизнь ближнего воздействовать невозможно, но всегда есть надежда, что при следу-

ющем перевоплощении, например, отставший в школе наверстает упущенное. В Шакпори поступали по-другому: тому, кто не добивался успехов в своем деле, предлагалось покинуть монастырь и отправляться на все четыре стороны в поисках более легкой жизни.

За больными у нас установлен хороший уход. Каждый монастырь имеет госпиталь, где за больными ухаживают монахи, сведущие в медицине, в частности в хирургии. Такие специалисты, как лама Мингьяр До-ндуп, вызывались только в случаях особо сложных операций. С тех пор как я покинул свою родину, я слышал от многих западных специалистов, будто в Тибете утверждают, что у мужчины сердце расположено в левой части груди, а у женщины — в правой. Мне, конечно, было смешно слышать такую чепуху: в нашем распоряжении было достаточно трупов для анатомирования. Забавляло меня и то, что за тибетцами на Западе установилась репутация “грязных людей”, что у нас широко распространены венерические заболевания. Те, кто пишет и говорит подобную ерунду, наверняка не были в своих собственных неафишируемых местах Англии или США, где гражданам предлагается “бесплатное и тайное лечение”. Мы грязные —да, некоторые наши женщины, например, густо мажут лицо специальными мазями, ярко красят губы, но делают они это для того, чтобы быть красивее. Конечно, каждый волен понимать красоту по-своему. Еще наши женщины пользуются лосьонами, придающими волосам особый блеск, выщипывают брови, делают маникюр. Но разве можно только по этим признакам объявить их “грязными и легкомысленными женщинами”?

После осмотра монастыря “Живая изгородь из дикой розы”, который в моих глазах явно проигрывал Шак-пори, мы пошли навестить старого настоятеля. Через два часа его состояние значительно улучшилось, он уже интересовался делами своего монастыря. По всему было видно, что старец очень уважал Мингьяра Дондупа и питал большую привязанность к нему.

— Мы уезжаем, — сказал мой учитель. — Я оставляю вам порошки из трав. Монаха, который будет за вами ухаживать, я научил, как ими пользоваться.

С этими словами он вынул из сумки три маленьких кожаных мешочка и передал аббату.

Во дворе нас ожидал монах, державший под узцы хорошо отдохнувших лошадей. Лошади прядали ушами от нетерпения рвануться вскачь. Скачка была не для меня. К счастью, лама Мингьяр Дондул также предпочитал неторопливую езду. Монастырь “Живая Изгородь из дикой розы” находился в шести километрах от обводного дорожного кольца Линкор. Я не испытывал никакого желания ехать мимо дома родителей. Мой Наставник как будто прочитал мои мысли:

— Мы пересечем дорогу и проедем по улице книжных лавок. Торопиться нам некуда. Завтра будет день, будет и пища.

Увидеть книжные ряды, где торговали китайцы, послушать жаркий спор относительно цены, спор, доходивший до ссоры, было очень заманчиво. На другой стороне улицы находился чортен — символ бессмертия. Позади него возвышался великолепный храм, куда направлялись толпы монахов из монастыря Шада Гомпа. Спустя несколько минут мы приблизились к группе зданий, тесно жавшихся друг к другу под сенью храма Джоканга. “Вот, — подумалось мне, — давно ли еще вольным мальчишкой бегал я здесь, а теперь учусь, зачем-то стану монахом, уж не сон ли это? ”

Проехав еще немного, мы свернули направо и двинулись дальше через мост Черепахи. Повернувшись ко мне, лама Мингьяр Дондуп продолжил разговор:

— Все еще не хочешь быть монахом? Напрасно. Жизнь монаха очень интересна. В конце этой недели монахи отправляются в экспедицию в горы для сбора трав. На сей раз ты с ними не поедешь. Мы с тобой продолжим занятия, чтобы держать экзамен на траппу, когда тебе исполнится двенадцать лет. Значительно позже ты будешь участвовать в необычной экспедиции в район Высокой Земли, где растут редчайшие экземпляры трав.

Вот наконец и выезд из деревни Шо. Приближаемся в Парго Калинг, западному крылу долины Лхаса. Вдруг мы увидели нищего, прижавшегося к стене:

—О святой и почтеннейший лама-врач, не лечи меня от моих болезней, сжалься надо мной, а то мне не заработать куска хлеба.

Лицо учителя было печальным, когда мы проезжали через ворота под чортеном.

— Что за нищие! И как мы их охотно терпим! Это из-за них в основном распространяются за границей нелепые слухи о Тибете. Когда вместе с Несравненным я был в Китае и Индии, я слышал там разговоры о наших нищих. Люди говорят и не подозревают, что некоторые из нищих очень богаты. В конце концов после совершения пророчества в год Железного Тигра (в 1950 году китайцы вторгнутся в Тибет) всем нищим придется работать. Ни ты, ни я этого не увидим. Ты будешь жить в заморских странах, а я возвращусь в Небесные Поля.

Мне стало не по себе от мысли, что настанет день и мой дорогой гуру покинет меня, оставит нашу землю. Тогда я еще не совсем хорошо понимал, что жизнь на земле есть не что иное, как иллюзия, серия испытаний, школа. Да и как я мог судить о поступках человека перед лицом смерти? Опыт пришел потом!

Миновав Кунду Линг, слева мы увидели дорогу, которая вела в Шакпори. Я с интересом разглядывал скульптуры из цветного камня, тянувшиеся по одну сторону дороги. Но день клонился к закату, и нельзя больше было терять времени. Покачиваясь в седле, я думал о сборщиках трав. Один раз в год монахи из Шакпори направляются в горы за травами, которые затем сушат и раскладывают по герметичным мешкам. Там, в горах, кроются огромные лекарственные богатства. И все же очень немногие побывали в горах Высокой Земли, где растут редкие травы, о которых мне рассказывали. Ладно, в этом году я не поеду, зато потом лама Мингьяр Дондул возьмет меня в такую экспедицию! Астрологи предсказали, что экзамен на траппу я сдам с первого захода. Но надо будет хорошо поработать. Так просто успех ни к кому не приходит.