ЛОМБСАНГ РАМПА

ТРЕТИЙ ГЛАЗ

ЛАМА

Глава 16

Как раз в это время я усиленно занимался освоением искусства астральных путешествий, во

время которых душа (или я) покидает физическое тело и остается связанной с жизнью на земле только “Серебряной нитью”. Многим, я знаю, даже трудно представить себе, что такое возможно. И все же каждый делает это совершенно привычно во время сна. У большинства людей это происходит непроизвольно, в то время как наши ламы могут так поступать по собственному усмотрению. После таких полетов они точно помнят, какие места посещали, что видели и что делали. На Западе это искусство утеряно, люди просто убеждены, что видели “сон”.

Легко можно овладеть и техникой телепатии, при условии, что вы не будете ею пользоваться в концертных залах. К счастью, телепатию начинают признавать. В разряд наших наук также входит и гипноз. Я проводил хирургические операции под гипнозом, например, по ампутации ноги. Больные ничего не ощущают, не чувствуют боли, а когда приходят в себя, то чувствуют себя намного лучше, чем после действия обычных обезболивающих средств.

Стать невидимкой — это другое дело. К счастью, этим искусством обладают немногие, только избранная элита. Принцип прост — практика сложна. Что обычно привлекает ваше внимание? Шум? То, что двигается или блестит? Звуки или быстрое движение привлекают внимание людей, неподвижного человека не так-то легко заметить, особенно если он ваш хороший знакомый. Возьмем случай с почтальоном: люди, получившие корреспонденцию, зачастую говорят:

— Удивительно, вроде никто не приходил, а письмо пришло. Но я же точно знаю, что сегодня никого не было.

Левитация возможна, и она иногда практикуется как техническое упражнение. Но это плохой способ перемещения тела, поскольку он требует огромных усилий. Приверженцы нашей веры имеют доступ к более легкому виду путешествий — астральному, только надо иметь хорошего руководителя. Я достаточно освоил этот способ и сейчас им пользуюсь. Но вот что не удавалось мне, как я ни старался, так это сделаться невидимым. Мне иногда хотелось провалиться на месте или исчезнуть в силу некоторых поступков или неблагоприятных обстоятельств, но боги, увы, в этом мне всегда отказывали. Как уже говорилось, я был не силен в музыке. Достаточно было мне запеть песню, как я навлекал на себя гнев учителя музыки, но этот гнев никогда не сравнится с тем бешенством, какое я вызвал однажды у учителя. Пытаясь как-то сыграть на цимбалах (мне казалось, что играть на этом инструменте легче простого), я неожиданно уронил их на голову одному монаху. После этого мне было резко приказано ограничить свое поле деятельности ясновидением и медициной.

Приходилось ли вам когда-нибудь поднимать большую тяжесть, при этом предварительно сделав глубокий выдох? Попробуйте, и вы поймете, что это почти невозможно. Сделайте глубокий вдох и задержите дыхание: вы легко поднимете этот же предмет. Теперь представьте, что вы чего-то испугались или что-то вас сильно рассердило. Сделайте максимально глубокий вдох и задержите дыхание на 10 секунд. Затем постепенно начинайте выдыхать. Если вы троекратно проделаете это упражнение, сердце ваше будет биться медленно и вы успокоитесь. Это упражнение доступно каждому без всякого риска. Благодаря умению регулировать дыхание я вынес пытки японского плена и страдания концлагерей. Я знаю, о чем говорю.

Настал момент сдавать экзамены на звание ламы. Перед экзаменами я должен был получить благословение на это самого Далай-ламы. Каждый год Неоценимый благословлял каждого монаха в отдельности, а не всех разом, как это делает папа римский.

В большинстве случаев с этой целью Далай-лама прикасается к голове верующего специальной кисточкой, закрепленной на жезле. Высокой чести удостаиваются те, кому Неоценимый прикладывает руку ко лбу. Особая честь — прикосновение ко лбу двумя руками. Я ее удостоился впервые. Далай-лама говорил тихим голосом:

— Ты хорошо работаешь, мальчик, сдай экзамены еще лучше и оправдай доверие, которое мы все тебе оказали.

За три дня до шестнадцатилетия я в числе других четырнадцати кандидатов приступил к сдаче экзаменов. Мы подросли, и кабины стали нам малы. Можно было растянуться на полу квадратной кабины и упереться ногами в стену, но при этом некуда было девать руки. Подняв руку, можно было достать до верхнего края стены. К счастью, кабины не имели крыши, так что воздух не был спертым и задохнуться было невозможно. Нас снова осмотрели. Иметь при себе можно было лишь деревянную миску, четки и письменный прибор. Когда надзиратели убедились, что при нас нет ничего лишнего, они нас развели по кабинам и закрыли на засов. После чего председатель и члены комиссии повесили на засовы огромные печати, чтобы никто не мог нас открыть.

Каждое утро через небольшую, сантиметров в двадцать, щель нам выдавали задание, а перед сумерками собирали сделанную за день работу. Цампу нам выдавали один раз в день. Чай с маслом выдавался без ограничения, стоило только крикнуть: “По-ча-кешо” (принесите чай). Поскольку нам не разрешалось выходить из кабин, мы старались есть немного.

В помещении мне предстояло провести 10 дней. Экзамен начался с распознавания целебных трав, вопросов по анатомии и теологии. Первые пять суток слились для меня в один бесконечный день, я работал без отдыха. На шестой день из соседней камеры вырвался душераздирающий крик — это нервы одного из экзаменующихся не выдержали. Послышались быстрые шаги, голоса, стук дверей и звук отодвигаемого тяжелого засова. Кто-то говорил успокаивающе и тихо, приглушенные рыдания сменились криками. Для одного кандидата экзамены закончились. Надо ли говорить, что на остальных это произвело тягостное впечатление? На следующий день задания нам выдали на час позже. Йога. Девять ответвлений йоги. И по всем этим предметам необходимо было получить проходной балл!

В течение следующих пяти дней я был занят так, как бывает занята наседка на яйцах. Но даже и экзамены, которые длятся десять дней, имеют конец. На десятый день лама, собиравший задания, приветливо улыбнулся. В первый раз с тсампой нам дали и овощи. В эту ночь я сразу же уснул. Моими результатами все экзаменующие остались довольны. Утром печати были сломаны, засовы сняты, и мы вышли из кабин. Разумеется, кабины мы сначала вычистили. Нам отводилась целая неделя на отдых. Потом наступили экзамены по дзю-до и приемам авестезии, которые продолжались два дня.

Затем пошли устные беседы по слабым местам наших письменных заданий, при этом каждого кандидата спрашивали два дня. Наконец, еще через неделю были объявлены результаты. Меня объявили первым по всем предметам. Я был счастлив, счастлив по двум причинам: во-первых, экзамены показали, что лама Мингьяр До-ндуп был лучшим из учителей, и, во-вторых, что Далай-лама будет доволен нами обоими.

Спустя несколько дней, когда я работал в комнате учителя, резко открылась дверь и на пороге показался запыхавшийся посыльный. В руках у него была палка с подвешенными к ней посланиями.

—Уважаемому ламе-медику Вторнику Лобсангу Рампе от Наимудрейшего, —выпалил он без передышки.

Из-под платья он вытащил завернутое в шелковый шарф письмо.

— Я проявил полное усердие, — добавил он, после чего круто повернулся на каблуках и вышел.

Письмо лежало передо мной, но нет —открывать его я не решился. Оно было адресовано мне, но что было в нем? Распоряжение о продолжении учебы? Еще работа? Оно показалось мне пухлыми “официальным”. Поскольку я его не вскрыл и не знал содержания, меня нельзя было обвинить в неповиновении. Это единственное, что пришло мне в голову. Учитель, узнав о моих затруднениях, засмеялся. Он вскрыл конверт. Внутри находились два сложенных листа. Он развернул их и стал читать про себя, нарочито медленно, чтобы еще больше меня подзадорить. Наконец, когда нервы мои уже были на пределе, он сказал:

— Все идет хорошо, ты можешь перевести дух. Мы едем немедленно в Поталу, он ждет нас там.

Лама Мингьяр Дондуп ударил в гонг; перед нами предстал слуга, которому было отдано распоряжение седлать двух белых коней. Сменив платье и выбрав самые богатые шарфы, мы отправились к настоятелю, чтобы предупредить его, что Наимудрейший вызывает нас в Поталу.

— Вы едете в Сим? — спросил он. — Странно, еще вчера Неоценимый находился в Норбу Линга. Но вы получили письмо. Наверняка какое-то официальное дело.

Во дворе нас ждали монахи-конюхи с лошадьми. Вскочив в седла, мы отправились в дорогу. Ехать до По-талы было совсем недалеко. Нас проводили в личные покои Неоценимого. Я вошел один и возложил шарф к ступням его ног.

. — Садись, Лобсанг, — сказал Наимудрейший, — я очень доволен тобой и Мингьяром. Все твои задания я читал лично.

Услышав об этом, я почувствовал, что мурашки побежали у меня по спине. Я люблю шутить, и эта привычка не оставляет меня даже во время серьезных испытаний. Что делать, это одна из моих многочисленных слабостей. А как было удержаться и не пошутить в письменных экзаменационных ответах, если порой сами вопросы в заданиях были из ряда провокационных! Очевидно, Далай-лама прочитал мои мысли и стал смеяться:

— Да, чувство юмора иногда было не в твою пользу, но... —Он сделал паузу, а я приготовился к худшему, — все твои ответы меня крепко позабавили и порадовали.

У Далай-ламы я провел два часа. На исходе второго часа он велел позвать Мингьяра Дондупа, которому дал инструкции о моем дальнейшем обучении. Мне следовало пройти испытания “малой смертью”, посетить некоторые монастыри и изучить анатомию при участии дробильщиков трупов. Последние принадлежали к низшей касте, и потребовалось специальное разрешение Далай-ламы, чтобы я мог вместе с ними работать в чине ламы. Повеление Неоценимого вменяло касте дробильщиков трупов “всячески содействовать и помогать ламе Тьюзди Лобсангу Рампе в раскрытии секретов тела, чтобы он познал причины физической смерти; предоставить в его распоряжение трупы, каковые он найдет необходимыми для учебы”. Вот и все!

Перед тем как приступить к рассказу, как мы поступаем с покойниками, разумнее всего дать дополнительные разъяснения о том, что тибетец понимает под смертью. Наше отношение к смерти совершенно иное, мы с нею встречаемся с глазу на глаз, не так, как западные люди. Для нас тело не больше чем раковина, материальная оболочка для бессмертной души. По своей значимости труп стоит не больше верхней одежды, даже гораздо меньше. Если смерть наступает естественно, то есть не от несчастного случая, то происходит следующее: тело устает и настолько ветшает, что сознание, или душа, не имеет возможности развиваться дальше. Наступает момент оставить раковину. Постепенно душа освобождается от тела. Форма, какую принимает душа при выходе из тела, идентична телу, ее может наблюдать любой ясновидящий. С наступлением смерти нить, связывающая душу с телом (“Серебряная нить”, согласно Библии), делается тоньше, а затем обрывается: душа плывет и уносится ввысь. Вот что такое смерть, но это и рождение в другой жизни, поскольку “Серебряная нить”, по сути дела, то же самое, что и пуповина, которую перерезают при рождении, с этого момента и начинается жизнь новорожденного как личности. С приходом смерти затухает и свет жизненной силы, или аура, эмалирующая вокруг головы живого человека. Этот свет также виден тому, кто владеет искусством двойного зрения. В Библии его называют нимбом. Я не христианин и неважно знаю Библию, но мне кажется, там есть следующее изречение: “До тех пор, пока не оборвется серебряная нить и не потухнет нимб...”

Однажды уважаемый распорядитель и знаток погребальных обрядов вызвал меня к себе.

— Пришла пора заняться изучением практических способов освобождения души, — сказал он. — Идем со мной.

После бесконечных коридоров и скользких лестниц мы пришли в помещения, занимаемые траппами. В одной из комнат, отведенных под больничные палаты, умирал старый монах. Он приближался к порогу, откуда начинается путь, который каждому из нас рано или поздно предстоит пройти. Очередной предсмертный приступ окончательно подорвал его силы. Жизнь покидала его, и я заметил, что цвет ауры уже побледнел. Но по нашим обычаям умирающего следует как можно дольше удерживать в сознании. Сопровождавший меня лама ласково взял руку умирающего в свои ладони:

Не переставая говорить, лама ласково гладил затылок умирающего от плеч до макушки черепа — это проверенный способ освобождения души без боли и печали. Все тернии были указаны старцу и то, как их следует избежать. Путь движения души указывался ламами-телепатами, стоявшими рядом и устанавливавшими связь с потусторонним миром.

— Ты ничего не видишь, старец, дыхание твое прекращается. Тело твое остывает, и звуки этого мира не долетают до твоего слуха. Будь спокоен, старец, смерть входит в тебя. Следуй указанному тебе пути, и ты обретешь мир и радость.

Лама продолжал ласково гладить затылок и плечи. Аура старого монаха становилась все слабее и слабее. Наконец она исчезла. В соответствии с ритуалом лама громко вскрикнул, чтобы робкая душа могла полностью освободиться от тела. Поверх неподвижного тела концентрировалась в массу жизненная сила, напоминавшая сначала дымное облачко, возбужденное тысячами завихрений, прежде чем сформироваться в те же контуры, которые были свойственны только что остывшему телу. Это астральное тело еще было связано с трупом “Серебряной. нитью”. Нить становилась все тоньше и тоньше; наконец подобно тому, как новорожденный входит в жизнь после обрыва пуповины, так и астральное тело умершего родилось в новой жизни. Нить порвалась, и астральное тело медленно поплыло вверх вместе с дымом ладана, курящегося в храме. Лама все еще продолжал напутствовать усопшего с помощью телепатов, направляя его душу по пути первого этапа далекого полета.

— Ты умер. Нет для тебя ничего в этом мире. Все твои связи с этим миром порваны. Ты в бардо (промежуточное состояние между смертью и возрождением). Следуй своей дорогой, а мы пойдем своим путем. Оставь этот мир иллюзий и войди в мир высшей реальности. Ты умер. Иди вперед.

Мы усаживаем труп в позу лотоса и посылаем за теми, кто его должен препарировать. Ламы-телепаты продолжали свой речитатив. Так продолжалось три дня, служители сменяли друг друга.

Как только труп уложили на первую плиту, сняли с него простыню и привязали руки и ноги к колышкам, появился начальник дробильщиков с огромным ножом. Он вскрыл труп, делая широкие надрезы, чтобы можно было снимать кожу ремнями. Потом отрубались руки и ноги и разделывались на части. Наконец от туловища отделялась голова и вскрывалась.

Едва заметив возницу с трупом, к земле устремлялись грифы и усаживались на скалах. Они терпеливо и спокойно наблюдали за всеми этими процедурами. Грифы соблюдали строгий порядок: если какой-нибудь осмеливался приблизиться к трупу раньше вожаков, то немедленно получал хорошую взбучку.

Грифы усаживались на скалы как раз тогда, когда дробильщик рассекал туловище. Запустив руки вовнутрь, он вынимал сердце и протягивал его вожаку стервятников. Тот, тяжело планируя, опускался на землю и подходил вразвалку, чтобы взять то, что ему давали. За вожаком следовали другие и получали свою добычу, которую они уносили на скалы и там устраивали пир. Почки, кишки — все распределялось между вожаками. Мясо с тела сдиралось ремнями, рассекалось и раздавалось остальной стае. Случались среди них любители мозга или глаз, другие громко хлопали крыльями, требуя кусочек посочнее. В рекордное время пожирались все органы и мясо. На плите оставались только кости. Дробильщики сначала их разрубали, закладывали в полость второй плиты и тяжелыми молотками дробили их в порошок, который затем рассеивался на еду птицам.

Дробильщики трупов были мастерами своего дела. Они гордились своей профессией и по собственной инициативе исследовали все органы с целью установления причины смерти. Большой опыт позволял им быстро поставить диагноз. Конечно, никто их не заставлял делать это, никто не обязывал интересоваться подобными вопросами, но профессиональная традиция^ была такова, что дробильщики обязательно и очень точно устанавливали причину “разделения души и тела”. Если смерть наступала в результате отравления, намеренного или случайного, этот факт устанавливался быстро. Мне очень помог их опыт. Очень скоро я тоже преуспел в рассекании трупов. Их начальник стоял рядом и обращал мое внимание на те или иные характерные детали.

— Этот человек, уважаемый лама, умер от закупорки сердца. Посмотрите, сейчас рассекут эту артерию. Вот видите ту пробку? Она и явилась причиной смерти. Она не пропускала кровь. Или еще:

— С этой женщиной, уважаемый лама, было не все в порядке. Наверняка эта железа плохо работала. Давайте отрежем ее и посмотрим. Железа отрезается, и он продолжает: — Ну вот, железа. Вскроем ее — так и есть: она затвердела.

И так далее. Эти люди гордились тем, что могли мне многое показать н рассказать, они знали, что я учусь по распоряжению самого Далай-ламы. Если в мое отсутствие поступал интересный труп, его откладывали в сторону для меня. Я исследовал сотни трупов, что позволило мне впоследствии стать хорошим хирургом. Я должен сказать, что наши дробильщики трупов по образованности были выше тех специалистов, которые обучают студентов-медиков в хорошо оборудованных госпиталях на Западе. Мне в этом пришлось потом убедиться. У них я узнал гораздо больше, чем узнал бы в другом месте.

В Тибете покойников не хоронят. Скалистый грунт и тонкий слой земли делают погребение чрезвычайно затруднительным. Кремация невозможна по экономическим соображениям: деревья в Тибете редкость, а завозить на яках по горным дорогам из Индии дрова для сжигания трупов никому и в голову не могло прийти — это было бы слишком накладно. Нельзя было сбрасывать трупы в реку, воду из которой нам, живым, приходилось пить. Ничего не оставалось, как прибегать к вышеописанному способу выдачи мертвецов стервятникам и хищным птицам. По существу, такое погребение отличается немногим: разве на Западе трупы не пожираются червями?

Не во всех странах обязателен ритуал вскрытия трупов, поэтому настоящие причины смерти могут оказаться невыясненными. С нашими дробильщиками подобные неясности исключены, они всегда скажут, почему человек умер.

Похороны одинаковы для всех тибетцев, за исключением великих лам, которые представляют собой Инкарнации, или Воплощения. Они либо бальзамируются и помещаются в стеклянные саркофаги для выставления в храмах, либо бальзамируются и покрываются золотом.

Последняя операция представляет особый интерес, и при таких операциях я присутствовал неоднократно. Некоторые американцы, знакомившиеся с моими записями по данному предмету, сомневаются в достоверности подобных вещей.

— Даже мы, — говорят они, — при нашей высокоразвитой технике не в состоянии этого сделать.

Действительно, мы ничего не производим серийно, мы всего-навсего ремесленники. Мы не можем делать часы стоимостью один доллар за штуку. Но мы умеем покрывать золотом трупы. Однажды меня вызвали к настоятелю. — Одно Воплощение скоро покинет свое тело, — сказал он мне, — поезжай в монастырь “Живая изгородь из дикой розы” и поучись тому, как осуществляется священное бальзамирование.

Снова пришлось мне садиться на лошадь и ехать до Сера. По прибытии в монастырь меня проводили в комнату старого аббата. Цвет его ауры готов был угаснуть, спустя час он покинул землю и отошел в мир Духа. Поскольку он был аббатом и ученым, ему не надо было помогать пересечь бардо. Ждать трое суток тоже не было необходимости. Тело всего одну ночь находилось в позе лотоса в присутствии бодрствующих лам.

Пол покрывал толстый слой порошка. Труп поместили в центре. Внизу монахи приготовились разводить огонь. Мы заполнили эту печь смесью соли (специальная соль, вырабатываемая в одной из провинций Тибета), целебных трав и минералов. Когда камера-печь была заполнена снизу доверху, мы вышли в коридор, а дверь опечатали монастырской печатью. Дали сигнал монахам разжигать печь. Вскоре послышался треск горящих дров, и как только пламя поднялось, стали в него подливать масло. Масло топилось в двух котлах, под которыми горел сухой навоз. В течение целой недели горел огонь в печи и горячий воздух омывал стены камеры бальзамирования. На седьмые сутки огонь стал затухать. От понижения температуры застонали стены камеры. Прошло еще три дня, температура в печи снизилась до нормальной. На одиннадцатые сутки взломали печать и открыли дверь. Монахи принялись руками перетирать затвердевший порошок. Не пользовались никакими инструментами из-за боязни повредить труп.

В течение двух дней они перетирали куски хрупкой соли. наконец камера освободилась, в ней ничего не осталось, кроме трупа в центре, сидящего в позе лотоса. Осторожно подняв, мы перенесли труп в первую комнату, чтобы лучше рассмотреть его при свете масляных ламп. Полотна шелка снимались одно за другим, и труп обнажился. Бальзамирование удалось. Если бы не более темный цвет тела, можно было бы подумать, что человек сейчас проснется и заговорит. Он был таким же, как и в жизни. Еще раз труп покрыли лаком, и золотых дел мастера принялись за работу. Какая техника! Какое художественное мастерство, какое искусство требовалось, чтобы покрыть золотом покойника! Медленно продвигалась работа, слой за слоем накладывались тонкие пластинки золота. Золото считается богатством везде. Для нас же оно не более чем священный металл, как нельзя лучше выражающий идею бессмертия души человека. Монахи работали искусно, отделывая каждую деталь. Когда работа была закончена, мы увидели совершенную позолоченную статую. Каждая черточка, каждая морщинка свидетельствовали о большом мастерстве художника.

Покрытый золотом труп отвезли в зал инкарнаций и посадили на позолоченном троне рядом с другими инкарнациями. Некоторые статуи отражали начало нашей истории. Они сидели рядами, как строгие судьи, и, казалось, наблюдали сквозь полузакрытые веки за ошибками и слабостями современного мира. Говорили мы тихо и ходили почти на цыпочках, как бы боясь побеспокоить живых мертвецов. Я вдруг почувствовал неимоверное влечение к одному из них. Он меня как-то странно притягивал. У меня было такое впечатление, что он смотрит на меня и улыбается, как бы все обо мне зная. Кто-то легонько взял меня за руку, и я чуть не умер от страха — передо мной стоял учитель.

— Это ты, Лобсанг, — сказал он. — Это твоя последняя инкарнация. Мы знали, что ты родишься вновь!

Он подвел меня к другой инкарнации, находившейся рядом с моей. — А это я, — сказал он.

Там записана и моя история, я изучал ее настолько внимательно, насколько она того заслуживала. В том тайном зале насчитывалось девяносто восемь золоченых статуй. Зал был высечен в скале, и ход туда был засекречен. Там хранилась, кажется, сама история Тибета. Во всяком случае, мне так казалось, ибо тогда я еще не знал, что в будущем мне предстоит познакомиться с еще более ранним ее периодом.